Предел погружения

Конечно, когда ты спрашиваешь разрешения у командира корабля, ответа лучше подождать: себе дороже. Но Саша и начальником медчасти была всего лишь временно – и не удивилась, когда в каюту, не дожидаясь её слов, протиснулся Артур.

– Здорово, медицина, – он на ходу потёр ладонью тёмно-масляное пятно на щеке. – Как наш док?

– Спит, – тихо сказала Саша, бросила взгляд на дверь в смежную каюту, где стояла его койка. – Надеюсь, всё-таки сотрясение, ничего хуже.

– Эк его угораздило. Может, завтра зайду к нему, если минутка будет и если он не будет спать. Саш, а что с Воробьёвым?

– А, матрос, который себе на ногу кувалду уронил? – Саша сочувственно улыбнулась. Артур мрачно кивнул, размазывая по щеке пятно.

– Он из моего дивизиона. Я обещал ему сам ноги повыдёргивать, как только ты его излечишь.

– Всё нормально, – Саша достала из кармашка своей робы сложенный носовой платок. – Перелома нет, сильный ушиб. Ты только не бей его, ладно? А то опять придётся выяснять, целы ли кости.

Она потянулась в ящик стола за зеркальцем, которым Гриша смотрел у больных горло. Артур досадливо хмыкнул:

– Я вообще никого не бью. У нас бить не принято – кроме уж совсем неебических косяков. Нет, не так: косяк – это значит ты хотел как правильно, но ошибся. А вот если ты намеренно всех подставил… Но такого почти не бывает.

– Хорошо, – Саша встала, подошла к нему, протягивая платок и зеркальце. – Вытри уже. А то скоро весь чёрный будешь.

– Да похуй, всё равно сейчас обратно в трюм, – буркнул Артур, но всё же забрал их у неё, принялся стирать пятно. – А что ты думал, Вершинин? Так и служим. Жопа в масле, хуй в тавоте, но зато – в подводном флоте!

– В таком случае, доктором мне нравится больше, чем механиком.

– Кто бы спорил. Правда, есть вещи, из-за которых я бы никакой, даже самой завалящей специальности не предпочёл медицинскую. Аппендицит подо льдами, например. Ну да тебе здесь сидеть недолго, на тебя такое точно не свалится. Слушай, – Артур протянул ему зеркальце с платком, провёл ладонью по чистой гладкой щеке. – Ты наверху уже был?

– Наверху?

– Ну ты даёшь! – он засмеялся, вальяжно опёрся рукой о стенку. – Рвался наверх, а теперь, когда мы всплыли и выход на палубу разрешён, ты сидишь спокойненько в кабинете, даже не думаешь идти дышать воздухом.

– Ой! – Саша засмеялась, покачала головой. – Честное слово, забыл, что мы всплыли! Сейчас – скажу фельдшеру и побегу!

– Как побежишь? – Артур сложил руки под грудью. – В РБ и в тапочках?

– А что, не положено? – она растерянно взглянула на него. – Я переоденусь…

– Да шучу, – он махнул рукой. – Все так и ходят наверх – в чём есть. Хотя ты у нас птица нежная, ты можешь и пёрышки обморозить на арктическом ветру.

– Да ну тебя, – отмахнулась Саша. – Всё, я пошёл.

Она вышла в коридор и услышала позади голос Артура:

– Вершинин, если жопа смёрзнется – у меня в каюте в шкафу пальто висит. Зимнее. Бери.

Ползти по трапу вверх было легче, чем спускаться. Уже на середине у Саши заныли локти и колени, но она карабкалась бодро, жадно втягивая пробивающийся сквозь вентиляцию ветерок, от которого в носу, на кончике языка становилось солоно.

Она выбралась в рубку, отряхнула робу и штаны, толкнула дверь – и ветерок тут же превратился в режущий глотку, забивающий дыхание, опаляющий щёки вихрь. Она стояла, держась за ручку, глотая холодный воздух раскрытым ртом, и кто-то на палубе обернулся – в темноте не было видно лица:

– Что, Вершинин, от радости в зобу дыханье спёрло?

– Так точно! – гаркнула Саша и захлопнула за собой дверь, осторожно ступая зябнущими в тапочках ногами по прорезиненной палубе. Мелькнула мысль сбегать за шинелью Артура и за ботинками, но здесь все стояли в робах, в таких же тапочках, как у неё. Опять смеяться будут.

А кстати, если зайти вот сюда, за кормовую надстройку – ветер уже не хлещет в лицо, не так уж и холодно.

А небо чистое-чистое, чёрное, видимо-невидимо звёзд. Прямо над головой навис ковш Большой Медведицы, холодным белым огнём горит Сириус – пряжка на поясе Ориона.

– Ты под ноги смотри почаще, – ворчливо произнёс голос Ильи. Теперь, когда он подошёл ближе и Сашины глаза привыкли к темноте, она узнала его. – Будешь думать – палуба, а там уже вода.

– Не упаду, не бойся, – она засмеялась.

– Да мне-то что? – он потянулся в карман за сигаретами. – Зажигалки у тебя не будет?

– Я ж не курю.

– И что за охота вам, Илья Геннадьевич, вместо морского воздуха травить себя этой дрянью, – произнёс глуховатый голос командира. Он подошёл к ним – голая шея в вороте робы, треплющиеся под пилоткой тёмные волосы. – Лучше бы подышали.

– С табаком и воздух вкуснее, тащ командир!

– Ну, как знаете, – Кочетов повернулся к Саше. – Всё в порядке у вас? Справляетесь?

– Справляюсь, товарищ командир, – улыбнулась она. – Спасибо, что дали мне возможность… помочь.

– Да вам спасибо, – он пожал плечами. – Фельдшер у нас молодец, но уж больно робок. Если рядом с ним не сидит и не подсказывает начальство, может растеряться. А вы не мой подчинённый, вы и вовсе не обязаны что-то делать для нас. Другое дело, что праздность и скука…

– Самые опасные в автономке вещи, я помню, – Саша засмеялась. – Я не ваш подчинённый, но мне кажется, что вы очень хороший командир. Вы не кричите, не злитесь, спокойно приказываете – и люди всё делают.

Кочетов кивнул. Постоял молча, глядя вместе с ней, как подкатываются под борт лодки горбатые белые гребни, ударяются с тихим вздохом и рассыпаются, уступая место следующим.

– Мой первый командир был именно таким, как вы говорите, – негромко сказал он. – Очень спокойный. Рассудительный. Но и пошутить, посмеяться умел и любил. Я тогда только пришёл из училища штурманёнком. И мне было не тяжело привыкать, я чувствовал, что мне помогут и подскажут, а не будут колоть меня моими ошибками, – Кочетов хмыкнул. – Он ведь и людей таких же подбирал. Знающих, немногословных. Я с тем кораблём сросся мясом, тяжело было уходить. Спускали новую лодку, набирали экипаж. Взяли меня – на ту же должность. Я пошёл к моему командиру: очень хотел остаться. Командир сказал: правильно тебя берут. Лодка нового поколения, мощная, нужно многое осваивать, проверять – выбирают лучших из лучших. Он убедил меня согласиться на перевод. Правильно убедил, конечно.

Кочетов поднял голову, разглядывая небо, придерживая пилотку на затылке.

– Экипаж у нас на новой лодке отличный подобрался. Только одна заноза: командир. Он толковый был, знающий, но вспыхивал как масло в кислороде. Кричал так, что, кажется, переборки звенели. А я был упрямый, – Кочетов усмехнулся, – я и сейчас упрямый. У нас сразу не заладилось. Но переводиться куда-то ещё раз я не хотел, а он не торопился меня выгонять: дело своё я знал.

Волна накатила высоко, ударилась о корпус лодки. Холодные брызги обдали ноги – Кочетов выругался под нос. Саша инстинктивно отступила назад, но снова шагнула к Кочетову.

– Лодки-то были в одной дивизии – прежняя и новая, – Кочетов негромко хмыкнул. – Пошли мы как-то раз всей дивизией на учения. Отстрелялись как полагается, на отлично, всплываем на сеанс связи. Поздравляют нас, приказывают возвращаться в базу. И тут – «СОС» от гражданского корабля. Прогулочный, с пассажирами. Должен был идти у берега, а его далеко в открытое море вынесло. Тонет. Запрашиваем начальство – нам приказывают сохранять строй и возвращаться.

Кочетов прошёлся по палубе, обхватил ладонью запястье за спиной.

– Право было начальство? Конечно. Это дело гражданской спасательной службы, а у нас формально ещё учения не завершились. Но мы-то все знали, что волнение на море усиливается, начинается шторм, что ржавые тазы спасателей в такую погоду в море не выйдут, а вертолёт второй месяц в ремонте. И пока перебросят нормальные корабли, нормальную технику, семьдесят восемь человек пойдут на дно, пуская пузыри.

– И что вы сделали?

– Три лодки выполнили приказ – пошли в базу. А мой командир наорал на штабного связиста, изменил курс, сломал строй и пошёл забирать людей. Мы их всех сняли, никто не погиб.

Кочетов сухо усмехнулся.

– Его полоскали на комиссии. Нарушил приказ. Сорвал учения. Мой первый командир очень чётко и очень обстоятельно доказал, что этого человека нужно понизить в звании и снять с командования, поскольку он не в состоянии принимать взвешенные, обдуманные решения.