Предел погружения

– Никак нет.

– А с торпедами?

– Тоже ничего. Я просто… Я устал, я к доктору ходил, сказал – не могу больше! А он меня… ну, послал. И я так разозлился! Думаю: ну, когда всё это кончится? А тут, рядом – торпеды.

– И вы думаете: «Вот бы они рванули и всё кончилось!»

– Ну да, – выдохнул парень. – Я виноват. Я не должен был.

– В чём вы виноваты? – Кочетов с силой потёр пальцами висок. – Вахту вы несли удовлетворительно?

– Так точно. Ну, было два замечания…

– За небрежение во время приборки в отсеке и за сон в трюме, если мне не изменяет память. Торпеды тут ни при чём.

– Но ведь я думал нехорошо. Вдруг это как-то, ну, опасно? Вдруг я с ума схожу?

– Евгений Валерьевич, – Кочетов выпрямился в кресле, – думать вы можете о чём угодно – хоть о том, как вы пускаете по родному дому ядерные боеголовки. Это не вина, не преступление и не сумасшествие. И как раз то, что вы впоследствии испытываете страх от таких мыслей, показывает, что вы совершенно нормальный человек с совершенно измотанными нервами.

– Так точно, – уголки бледных губ дрогнули, Ольховский расслабленно оперся плечом о спинку стула.

– Я был бы рад прямо сейчас закончить для вас это испытание и отправить вас на берег. Но – я не могу срывать боевую службу. И именно потому, что вы абсолютно нормальны и что я доверяю вам, я вам говорю: терпите. Через пятьдесят пять суток мы придём в базу, вы расторгнете ваш контракт по состоянию здоровья и сможете больше никогда не вспоминать о том, как болтались под водой. Поняли?

– Так точно, – снова выдохнул Ольховский, поднялся. – Спасибо вам, товарищ командир.

– Свободны.

Ольховский качнулся к нему каким-то детским порывистым движением, словно хотел обнять, и, поймав этот жест, Кочетов, не раздумывая, протянул ему руку. Ладонь Кочетова стиснули влажные холодные пальцы. Отступив назад, Ольховский поднёс ладонь к пилотке и вышел чеканным шагом.

Кочетов откинулся на спинку кресла, массируя пальцами виски.

– Нет, всё-таки америкосы не дураки, – пробормотал он. – Берут на лодки психологов. А то только и остаётся, что командиру на мозги капать. Меня бы, бля, кто выслушал…

Инстинктивно придерживая затылок ладонью, Гриша сел на постели, потянулся к тумбочке за апельсином. Володька-интендант принёс целую коробку ещё в первый вечер, когда Гриша лежал пластом и о еде даже думать не мог, так что пяток апельсинов, возможно, осел в карманах навещавших его товарищей. Ну да пускай, витамин С им всем нужен. А вот сейчас самое время было поесть. Найти себе другое занятие толком не получалось: в глазах всё ещё ломило, когда он пытался читать – достаточно крупный шрифт был разве что в журнале «Сад и огород» и в том злополучном сценарии, уготовившем ему, доктору Агееву, роль Кашалота. Всю музыку в плеере он переслушал за последние два дня. А обиднее всего – вылезти на поверхность так и не получилось, пока все дышали воздухом, он валялся тут с кружащейся головой.

От обиды Гриша с силой вонзил зубы в апельсин, и сок брызнул ему на щёки, на подбородок.

Ну ничего. Теперь уж понятно, что у него обычное сотрясение, и через пару дней он встанет на ноги. И придётся Вершинину отдать халат законному владельцу, а то ишь, раскомандовался.

Сквозь неплотно прикрытую дверь и сейчас слышался его голос:

– Дима, штанину закатайте. Повыше, повыше… вот так. Давно это у вас?

Дима что-то бурчал неразборчиво, звякала крышка – должно быть, Вершинин доставал инструменты из автоклава.

– Наверное, и ходить было больно. А вы молчали. Нам с фельдшером не доверяли, что ли, ждали, пока доктор Агеев вернётся в строй?

– Да нет, думал, само рассосётся как-то…

– Дима, с фурункулом нужно было сразу идти в медчасть. Прижгли бы – и никаких проблем. А теперь нужно вскрывать.

Снова звяканье, слабые шорохи. Тишина. Гриша сам не заметил, как придвинулся в сторону двери, вытянул шею.

– Ступню поверните, пожалуйста. Нет, в другую сторону…

Ну чего ты там телишься? Фурункул за это время можно было вскрыть уже раз десять.

Пустили дилетанта на чужое место, а ему, Грише, потом исправлять то, что журналист наворотит. Как он ещё весь экипаж в койку не уложил своей медициной, эскулап недоделанный.

– Вот так. Теперь наложим повязку. Где у нас тут бинты…

– Пластырь возьми бактерицидный! – не выдерживает Гриша. – Справа в шкафу!

– Точно, пластырь. – Дверца шкафа легонько стучит. – Спасибо, Гриш!

Доктор тяжко выдыхает, голова опускается на подушку. Скорей бы уж всё в мозгах окончательно устаканилось и можно было бы работать.

Пациент выходит, шаркая тапочками по свежевымытому полу, и Вершинин заглядывает в палату. Волосы скрыты под медицинской повязкой, поверх РБ – халат.

– Ты как? – Вершинин улыбается, косится на часы. – Рановато по апельсинам ударять, сейчас вестовой принесёт суп. Аппетит перебьёшь.

– Не учи учёного, – Гриша сгребает корки в кучу на тумбочке. – Как-никак, я доктор на этой плавучей лоханке, даже если ты уже воображаешь себя на моей должности.

– Да кто ж меня на неё возьмёт? Я даже не офицер.

– И не медик, – Гриша снова откидывается спиной на подушку. – А ты чего без ПДА?

Красной коробочки с дыхательным аппаратом нет у Вершинина на бедре. Он пожимает плечами:

– Да неудобно носить поверх халата, ремень давит. Я в стол положил – если что, сразу достану.

– Мне не давило, – Гриша пожимает плечами. – Как знаешь. Только, если попадёшься командиру на глаза…

– Не попадусь, – улыбается Вершинин. – А что твоя роль? Уже начал учить?

Гриша отмахивается.

– Тебе тоже кого-нибудь всучили?

– Товарищ замполит грозится отдать мне роль Морского конька – причём требует, чтобы по сцене конёк не ходил, а только прыгал. Но, может, мне удастся откупиться рисунками в боевой листок.

– Надейся, надейся.

Из-за двери тянет перловкой – и впрямь вестовой с обедом. Вершинин помогает расставить на тумбочке тарелки, кивает Грише и уходит к себе в приёмную.

От перловки Гриша никогда не был в восторге, но после того, как пару дней во рту не было и капельки супа, есть очень хочется. Гриша хлебает пресную перловку жадными глотками, тянется за котлетами. Краем уха слышит из-за двери, как Сашка ищет таблетки от желудка – у боцмана изжога. Потом заходит чекист Олег – «как себя чувствует наш доктор?», заходит командир БЧ-2 – «молодец, док, ох и крепкая у тебя башка!», интендант приносит ещё коробку – на сей раз с яблоками.

Вершинин что-то пишет за его, Гришиным, столом, ручка поскрипывает. Наружная дверь хлопает, и после дежурного «чё там у Гриши?» за стенкой на несколько секунд повисает тишина.