Предел погружения

А, вон оно что. Доктор заму стуканул.

– Всё уже прошло, тащ кап-два.

– Уверены? – замполит моргнул. – Я изучал вашу биографию, Евгений Валерьевич. Вы хороший матрос, специальностью владеете, с политической подготовкой тоже всё в порядке. Откуда же у вас два взыскания за последний месяц?

Ну да. Как в море вышли…

– Не могу знать.

Кап-два всё равно не поймёт про липкую тошноту, подбирающуюся к горлу, про дрожь от шеи до ступней. Или поймёт? Он же заместитель командира по воспитательной работе. Он должен уметь почувствовать себя в шкуре тех, кого он воспитывает. Вот сейчас, если переспросит – сказать?

– Ладно, Евгений Валерьевич, речь не о том…

Конечно, не о том. А ты уже раскатал губу.

– Лучше расскажите мне, как вы освоились в коллективе. Какие у вас отношения с сослуживцами.

– Да нормальные.

То есть никакие.

– А про командира вашего отсека, старшего лейтенанта Линёва, что вы можете сказать? У вас с ним, насколько мне известно, был конфликт?

Ольховский поморщился.

– Да меня в трюм послали уровень воды проверить. Ну – я и проверял, а в трюм зашёл товарищ старший лейтенант и решил, что я там сплю на полу. Ну, и сделал мне замечание.

Орал так, что подволок звенел. И чего его вообще в трюм занесло, командира торпедной группы. Не объяснять же ему было, что до этого заснуть трое суток не получалось?

И тебе не объяснить, товарищ замполит.

– Только замечание? Он к вам не применял физическую силу?

– Ну, он меня за плечи тряхнул. Чтобы я вставал быстрее.

– А потом?

– Потом – ничего. Он меня не бил.

А вот Любашкин, старшина, заехал под рёбра локтем. Аж дыхание зашлось. До сих пор синяк не сошёл.

«Будешь ещё спать, карась? Из-за тебя всем до ночи впахивать!»

– Старший лейтенант Линёв, возможно, был к вам не вполне справедлив?

– Не могу знать, – в который раз брякнул Ольховский.

Отпустите уже на вахту. Там хоть забыться можно. И смотреть, смотреть на торпеды, побрякивая в кармане коробком.

Саша осторожно провела пальцем вдоль тёмной корочки, прочерчивающей волосатую коленку, спускающейся вниз. Неодобрительно поджала губы, подняла голову:

– Чесал?

Илья пожал плечами:

– Немножко. В отсеке жарко, я сам не всегда замечаю, как рука к повязке тянется.

– А ты замечай. Или у тебя ожоги год заживать будут.

– Да хватит уже, – он откинул голову, на шее недовольно дёрнулся кадык. – Сперва Гриша мне мозги ебёт: не чеши, не чеши. И ты ещё теперь.

– Сам виноват, – она потянулась к тумбочке за мотком бинта. – Перевязывать-то ты меня просишь.

– Не бегать же в медчасть по пять раз на дню, – хмыкнул он. – А у тебя здорово получается. Я как-то сам пытался, так у меня всё время сползало.

– А я давно прошу Гришу взять меня в помощники, – весело сказала Саша, принялась бинтовать от середины лодыжки. – А он говорит – не положено, образования нет.

– Ну, не знаю. Главное, чтобы от помощника толк был, так? – Он поморщился, но не издал ни звука, когда Сашины пальцы осторожно надавили сквозь повязку на поражённое место. – Может, тебе с командиром поговорить?

Кочетов, конечно, может поддержать робкую инициативу изнурённого бездельем журналиста. А может и заинтересоваться, где и когда журналист успел получить медицинские навыки. Что же, не лезть в глаза?

– Вот так, – она аккуратно завязала узелок. – Полезешь наверх?

Илья тряхнул головой:

– Я в пятый, будем с химиками газовый анализ проводить.

– Ты же с вахты только что сменился.

– Ну да, – он покосился на неё недоуменно, – не на вахте же мне к химикам бегать? До скорого, Сань.

– Пока.

Дверь тихонько хлопнула, и Саша растянулась на своей койке, взяла с тумбочки альбом.

Эх, она ведь даже не знает, можно ли рисовать внутренности подлодки. Может, лист вырвут и отберут, когда она будет сходить на берег. Но уж очень хорошо ей виделся ярко освещённый центральный пост, морщинки, прочертившие широкий лоб Кочетова под тёмными завитками, рельефные скулы, на пульте – широкие ладони с длинными сильными пальцами. И фигуры офицеров рядом – в динамике, в постоянном движении, чтобы чувствовался пульс центрального поста.

Начать с главного, с командира. Лицо, наклон головы, складка у рта…

Он лёг, не разуваясь, свесив ноги на пол. Робу не расстёгивал, только ПДА снял – коробочка лежала под локтем. Второй локоть он пристроил под голову вместо подушки – так и смотрел на тусклую лампочку.

Свет не давал совсем уж расслабиться и задремать. И всё же веки тяжелели, теплели, и из-под подволока выплывали мутные лица. Комдив – «больше некому, Рома, я на тебя рассчитываю», Стас и Толя – «ну, Ром, служба службой, а когда всё-таки на шашлыки?», мама, тоненькая, в белой косынке. «Ромочка, ну сколько, сколько мне ещё надрывать сердце, скажи? Когда ты уходишь в море, я не могу…»

Он мотнул головой, прогоняя недослушанные слова. Двадцать пять лет одно и то же. Мама, когда ты уже поймёшь, что без лодок нечего делать и некем быть? Галя же поняла.

Галино лицо – тёмный румянец, узкие дуги бровей. Рука в кожаной перчатке – в его голой ладони.

«Рома, тебе будет намного легче, если ты сможешь целиком отдаваться своему делу и никто не будет себе требовать отдельный кусочек тебя. А я так не сумею. Я буду хотеть всё больше, больше, и ты будешь разрываться между мной и лодкой. Не надо. Давай закончим сейчас».