Чудик немного подумал.
– Тебе не приходило в голову, что не выделяться сложно. Ты этого не замечал?
– Нет, – покривил душой. Я не сделал ничего, чтобы заслужить внимание, а уж тем более – ненависть, деревенских. Не хотел, но оказался под светом их прожекторов, хотя предпочел бы незаметное, спокойное существование.
– Хотя, – продолжил Чудик, – выделяться тоже сложно. Но я не это хотел сказать. Я хотел сказать, что Рати сегодня чудесно выглядит.
2.9.7. Фиаско
– Я хочу разорвать договор аренды!
– Это почему? – спросил Зиновий Аркадьевич.
– Потому. Я хозяин участка. Могу я или нет?
Председатель деревни устало рассмеялся. Он сидел на скамейке рядом с клубом и надеялся избавиться от меня как можно скорее.
– Поди лучше отсюда.
– Нет, – твердо сказал я.
– Да ты знаешь, чего хочешь?! – рассердился председатель. – Сан Саныч дело делает, работу дает. Сейчас уже народ получает за охрану, за посев, за полив. А потом пойдет – и жать нужно, и бочки, и продажа.
Я был не согласен. Я видел разбитые машинами Высокого Папы дороги, пил взбаламученную рабочими воду из колодца. Это ли возрождение жизни в деревне?!
– Так всегда бывает. Хочешь взять, сперва дай.
Я подумал о взятке. Зиновий Аркадьевич прочел мои мысли.
– Не хватит, – сказал он.
2.9.8. Достоинство
– Нужно же что-то делать. Нельзя так оставить!
Павел Никифорович нахмурил лоб.
– Вспомни, сколько бабушка для тебя сделала, – надавил я.
Он остановился посреди дороги, поставил ведро с водой и повернулся ко мне.
– Я помню. Вчера встал – помнил, сегодня – помню. Завтра встану – помнить буду. Что было, то было. Не просто все.
Я обомлел.
– Бабушку обидели, а ты говоришь, не просто!
– Да пойми, что я говорю! – рассердился дядя Паша.
– Что, например? – задохнулся я.
Я думал, он обвинит меня в том, в чем я себя обвинял, но Павел Никифорович оказался благороднее:
– Будь покоен, все еще много раз поменяется. Хочешь ты или нет.
– А как же чувство собственного достоинства?
– Зачем тебе чувство?
Павел Никифорович схватился за ручку ведра.
Я тонул в одиночестве. Никто не собирался тонуть вместе со мной.
– Ты человек взрослый, – сказал дядя Паша, – сам разберешься.
Не знаю, как долго плакала Лизина мать, но результат был ошеломляющий. Теперь я сердился не только на Высокого Папу, но и на дядю Пашу.
2.9.9. Ментальное преступление
Мат стоял в груди, подходил к горлу, срывался с языка.
Я ходил кругами вокруг пшеницы. Представлял, как яростно топчу ее, как она гибнет.
Высокий Папа нанял дополнительную охрану, и теперь на участке постоянно находилось по два-три человека. И чем быстрее росла пшеница, тем зорче за мной следили.
Я мечтал, что Высокий Папа опростоволосится. Что из его идеи пивного порабощения ничего не выйдет. Что Высокий Папа прогорит.
Но пшеница росла. И горю моему не было предела.
Я представлял, как Высокого Папу изгоняют из деревни. Уличают в подлости, ловят на обмане, обвиняют в страшных преступлениях.
Но пока единственным преступником на округе был я.
2.10. Горы
2.10.0. Праздник
– Деревья, которые много лет стоят и все помнят. Пушкина помнят. Ходишь по земле, по которой он ходил, – это и есть праздник. Праздник души.
– Понятно, – сказал я.
– Современники Пушкина там ходили. Такие озера, воздух, райское место! Нигде такого нет больше.
– Ясно.
– И день рождения Пушкина только раз в году бывает!
– Да, – сказал я.