Но судить себя я не собирался.
Я уже вынес приговор. Осталось привести его в исполнение.
2.13. Для счастья и для боли
2.13.0. Исполнение приговора
Пару раз взмахнул граблями – вспотел.
Сто раз – устал.
Двести – руки в мозолях.
Отправился в сарай за рабочими перчатками. Нашел задубевшие от грязи бабушкины. Надел, вернулся обратно.
Я махал граблями до темноты.
Одежда пропахла потом, волосы прилипли ко лбу. От напряжения дрожали руки и ноги.
Я ополоснул лицо из рукомойника, съел горбушку хлеба и лег на кровать.
Сон не шел. Перед глазами мелькала желтая паутина погибшей пшеницы. Я тщетно убирал ее с поля: чем больше старался, тем пышнее она разрасталась. Пшеница росла и росла, показались зерна, а я все выкорчевывал ее и топтал колосья ногами.
2.13.1. Провинность
Спина болела, руки ныли. Вчера я был полон сил и хотел поскорее очистить землю, сегодня я не понимал, зачем это нужно.
Нашел грабли брошенными у калитки, взял их и отправился работать дальше. Словно выполняя какую-то провинность.
За предыдущий день я не убрал и десятой доли. Ощущая в голове пустоту, я принялся за работу.
К полудню смертельно устал и проголодался. Никто не приходил справиться о делах, никому я не был нужен. Мое отсутствие во внешнем мире ничего не изменило.
2.13.2. Разделенные забором
Третий день я упрямо махал граблями, избавляясь от следов пребывания на земле Высокого Папы.
Я ждал Алису. Знал, что она придет.
Я чувствовал ее на расстоянии. Мог с уверенностью сказать, в каком настроении проснулась, как себя чувствует, думает она обо мне или нет. Конечно, нет.
– Эй! – сказала Алиса.
Она стояла за забором и смотрела недобрым взглядом.
– Я Вас всюду ищу! – взглянула на часы. – Уже пятнадцать минут.
– Извините, – сказал я.
Она продолжила сверлить меня взглядом. Я бросил грабли и подошел к забору.
– Я уезжаю. Подумала, нужно сказать. А то опять решите, что только о себе и думаю.
Тяжелая земля стала уплывать из-под ног. Алиса вновь посмотрела на часы.
– Куда? – спросил я.
– В Петербург
– Когда?
– Завтра.
Платье на Алисе было премилое: розовый облегающий верх и пышная юбка. Волосы девушка забрала лентой. Казалось, это чудо откроет рот, и польется нежная речь. Но сыпались слова, больно ранящие душу.
– Пойдемте, – сказал я.
Мы шли с Алисой к дому, разделенные забором. Она смотрела в небо, шла легко и весело. Я же, глядя себе под ноги, спотыкался на каждом шагу.
2.13.3. Потеря
Алиса сидела за столом, болтая ногами. Я, отвернувшись к плите, кипятил воду для чая. Смотреть на девушку было больно.
– Вы знаете, что Дина опять пропала? – спросила она.
– Нет. Я этого не знал.
– Еще до той дурацкой поездки. В Горы.
– Да? – спросил я.
– У меня нет времени искать. Да и вообще. Однажды нашлась, найдется снова.
Я представил кошку, разодранную собаками. Лежит и подыхает от ран в одиночестве. Или запер кто в сарае, и она подыхает от жажды.
Поставил чашку с чаем перед Алисой.
– Что же Вы будете делать в Петербурге?
Она прищурилась, словно хотела понять, стоит ли делиться.
– Займусь делом.
– Каким?
– Буду хореографом-постановщиком. Буду лучшим хореографом-постановщиком в стране!
– А я думал, во всем мире. Что же Вы так мелочитесь?