– Что еще? – я еле подавил очередной зевок и раздал карты.
– Мы не можем прочитать мысли противника, понять его логику, проанализировать поведение. Потому что соперника у нас нет – есть действительность… Вы так лицо кривите. Думаете, я не права?
– В чем?
Хрупкая Алиса имела жесткий стержень. Она говорила о жизни, будто полководец перед сражением. Либо победим, либо умрем. Я видел в ней горькую наивность, эгоизм и абсолютное бессердечие.
– В том, что сказала.
– Насколько я понимаю, Вы сравниваете жизнь с игрой. Хм. Довольно-таки пошлое сравнение, – я лежал в кровати с температурой, и мне хотелось, чтобы Алиса проявила хоть каплю сочувствия. Разговор меня утомлял.
– Что же в нем пошлого?
Я промолчал, и она продолжила.
– Для большинства людей жизнь – штука несерьезная, и отношение к ней сиюминутное, постольку-поскольку.
Алиса улыбнулась. Она улыбнулась, а я проиграл. Я – дурак.
– Иногда я вот так вот думаю, – выигрыш не отвлек Алису от мыслей, – и мне становится их жаль. Как думаете, что хуже – жалеть людей или чувствовать к ним отвращение? Неприятие. Даже нетерпение.
Она смотрела на меня с надеждой.
– Я думаю, в этих двух состояниях, – сказал я, мешая карты, – нет ничего друг другу противоречащего.
Алиса говорила не про каких-то абстрактных людей. Даже не про каких-то конкретных. Она имела в виду себя. То она жалела себя, то чувствовала отвращение, неприятие, нетерпение. И я ничем не мог ей помочь.
2.7.3. Обед с семьей Анны Павловны
Когда я в следующий раз пошел к пшеничному полю звать Леньку к обеду, я наткнулся там не на мальчика, но мужа. Семилетнего сына на посту сменил его безработный отец, которому, сдается мне, деньги были нужнее.
– Пообедать не хотите? – спросил я.
– Э, малой! – крикнул он. – Ну-ка выходи.
Ленька появился передо мной как из-под земли, а на самом деле – через дырку в заборе.
– Не заделывайте ее, – попросил он, проследив за моим взглядом.
– Ну, – сказал я, – как дырка не может существовать без забора, так и забор не может существовать без дырки.
Отец мальчика, Ефрем, этой глупости не услышал. Торопился к столу.
Отобедав с семьей Анны Павловны – «а жена коров пасет» – я узнал, что в деревне меня никто не любит, включая семью Анны Павловны.
– А за что тебя любить? – спросил отец семейства, щедро зачерпывая мясное рагу большим деревянным черпаком. – Коня ты украл?!
– Нет, батя, не он, – сказал мальчик. Он сидел и робко елозил ложкой по тарелке.
«Устами младенца глаголет истина», – подумал я.
– Он не он, а все одно, – протянул отец. – Он приехал, коня украли.
– С конем ничего не случилось, – защищался я.
– Ай! Ты сам подумай, какая от тебя на деревне польза? Никакой. Один вред. Вот за конями нужно смотреть, за телегой. За полем с пшеницей…
Муж Анны Павловны бил в больное место. Мне не терпелось стать полезным. Я готов был из штанов выпрыгнуть, лишь бы доказать социальную значимость. Но вместо этого изводил себя ожиданием удобного момента.
Ефрем вытер рот тряпкой, которой Лизетт убирала со стола, и вышел из дома.
– Ты тоже так думаешь? – спросил я у Леньки.
– Я-то что, – сказал он. – Вы лучше знаете.
Я с удивлением обнаружил в нем маленького будду. Не чета остальным. Папке его точно не чета.
2.7.4. Овсяная каша
– Как мясо? – спросила Лизетт, когда я, вставший на ноги после болезни, застал ее на своей кухне.
– Замечательное, – ответил я. – Только кончилось.
– Ну даешь, – улыбнулась Лизетт. – На завтрак каша, а на обед не знаю. Холодильник пустой. Ни мяса, ни овощей.
– Лиза, – начал я, но осекся и продолжать не стал.
Она опустила голову и еле слышно спросила:
– А блины как?
– Блины?
– Я зашла как-то, блинов наготовить. Молока у тети Ани взяла… Тут еще девушка была. Такая светленькая.
– А, – сказал я, – Алиса?
– Алиса, – Лизетт прятала от меня глаза.
– Блины были вкусные, – сказал я.
Она отвернулась.
– Поди к бабе Томе, – строго сказала Лизетт, – у нее банки с кроликом на продажу.
Я был благодарен Лизе, ее внимание мне льстило. Но я ошибался, думая, что она приходит ко мне по собственному желанию.
Девушку попросили обо мне заботиться. И я даже не догадывался, кто это сделал и почему.