Кавалергардский вальс. Книга первая

И Варька в предвкушении созревшего плана, удовлетворённо потёрла ладошки. Степан же пребывал в недоумении:

– А что это значит?

– Стёпа, вспомни, как в прошлом году на рождество Афанасий Кузьмич приболел и отправил в Тверь за покупками Фёдора. И написал ему список для бакалейщика всего, что нужно купить…

– Да! Помню, – оживился Степан, – Я стащил у отца список. А Вы своей рукой, ну точь-в-точь не отличишь от батюшкиной, дописали туда всякой всячины, чего мы только ни напридумали вместе с Надеждой Алексеевной и Александром Ивановичем, – он усмехнулся, – А отец потом никак не мог взять в толк, как он умудрился всё это написать и решил, что от болезни!

– Ага! – рассмеялась от души Варька, – Так вот! Степан, мне нужна вся почта, что приходила матушке от управляющего. Ты сможешь мне её достать?

– Варвара Николавна, да я для Вас… всё, что хотите! – преданно заверил Степан.

1793 год август

Царское село

– Покажи, какой интересный, – Дороти взяла в руки православный крестик Лизхен и погладила пальчиком его узорчатую поверхность, – Скажи ещё, как теперь тебя надо звать?

– Елизавета Алексеевна, – старательно выговорила Лиз.

Дороти усмехнулась:

– Чудно как. И непривычно. Но звучит красиво, как музыка из маминой шкатулки: динь-дили-динь – Е-лиза-вета – дили-дили-динь – А-лек-се-е-вна, – пропела Дороти и рассмеялась, – Помнишь того парня в лесу? Его тоже звали А-лек-се-ем: динь-дили-динь.

– Да, помню, – тихо ответила Лиз и склонила голову на грудь сестре.

– Ты сегодня такая тихая и печальная. Отчего?

– Оттого, что ты уезжаешь домой, в Карлсруэ. И мне кажется, я никогда тебя больше не увижу, дорогая моя Дороти. А мне так хотелось, чтобы ты была на моей свадьбе…

Они обнялись.

Карета для Дороти стояла у парадного крыльца. Елизавета попросила разрешения проводить сестру одна. Но две фрейлины, выбранные для неё царственной бабушкой жениха, остались стоять во дворе неподалёку.

Дороти на прощание шутила:

– Поцелуй от меня Александра. И будь умницей – нарожай ему много детей.

Карета тронулась; Лиз, как привязанная, пошла за нею, ускоряя шаг. И вдруг разбежалась, на ходу запрыгнула на подножку, распахнула дверцу и юркнула во внутрь…

Фрейлины в панике заметались по двору.

Лизхен крепко обняла сестру и заговорила быстро-быстро:

– Дороти, милая, мне так страшно! Я остаюсь совершенно одна. И я боюсь. Боюсь их всех!

– Что ты? Что ты? – та испуганно гладила её по голове, – Лиз, милая, ты совсем не одна; ты – с Александром. Он тебя любит. Всё будет очень хорошо.

– Прощай, Дороти, – выдохнула Лизхен, поцеловала сестру и, так же на ходу, выпрыгнула обратно на дорогу.

Фрейлины, перепуганные странным поступком госпожи, заспешили к ней. Елизавета посмотрела вслед исчезающей карете и вдруг сорвалась с места и бросилась в сад, не разбирая дороги.

Она бежала и рыдала навзрыд. Ветки кустарников хлестали её по лицу, она отмахивалась от них, вскрикивая от боли, и продолжала бежать дальше. Фрейлины давно отстали, и уже никто её не преследовал, а она бежала, бежала и бежала…

Наконец, силы кончились. Лизхен рухнула на траву и долго лежала без движения, глядя застывшими глазами в бирюзовую даль, и представляла, что она умерла…

Отчаяние отступило. Она отряхнула платье и, выпрямив спину, неторопливо пошла обратно. Вскоре ей навстречу выбежали запыхавшиеся фрейлины:

– Ваше высочество! Что случилось? Что с Вами? – наперебой застрекотали они.

– Ничего не случилось, – сухо ответила она, – Всё в порядке.

Следуя в отведённые ей комнаты, в переходе между залами, она столкнулась с Платоном Зубовым. Согласно этикету, Елизавета приветливо склонила голову и заспешила дальше по своим делам, но высокая фигура Зубова вдруг преградила ей дорогу.

– Прогулки на свежем воздухе определённо способствуют улучшению цвета лица, – сказал Платон и поддел указательным пальцем её за подбородок.

Лиз в страхе отпрянула и ускорила шаг.

1793 год август

поместье Дубровицы

Варька прибежала к амбару, где Степан раскидывал для просушки сено, и загадочно поманила юношу к себе. Оглядевшись предусмотрительно по сторонам – не видит ли их кто – она вытянула из корсажа свернутый в трубочку листок бумаги и протянула ему:

– Смотри, что у меня получилось!

Степан развернул листок и прочёл:

– «Санкт-Петербург, Галерная набережная, особняк княгини А. Д. Репниной. Управляющему Проскурину:

Любезнейший Филипп Никанорович.

Спешу сообщить Вам, что имею намерение провести в Дубровицах очень долгое время; тому есть определённые причины. А по сему велю за время моего отсутствия произвести капитальный ремонт в доме. Только Вам, дорогой Филипп Никанорович, могу доверить столь ответственное поручение. Вы человек знающий, и, уверена, сделаете все наилучшим образом. Первым делом смените обивку стен и паркет на первом этаже. И продайте кому-нибудь гобелены «пастуха и пастушки», что висят в гостиной. Обновите мебель в моем будуаре. И чтоб непременно все было сообразно последним модным течениям Европы. Как во времени, так и в средствах, Вас не ограничиваю. Прошу лишь регулярно и подробно сообщать мне обо всем.

Остаюсь Ваша княгиня Анна Даниловна Репнина.»

– Ну? Как? – прыгала Варька, довольная собой.

– Писано будто рукой самой Анны Даниловны, – похвалил Степан, – Не отличишь! Только я не совсем уразумел Вашу затею. Управляющий в столице будет делать длительный ремонт будто бы по просьбе Анны Даниловны. А что скажет на это сама Анна Даниловна? Зачем в её доме затеялся ремонт без её ведома?

– Всё продумано! Смотри. Это письмо я отправлю в Петербург, управляющему якобы от матушки. А вот э-это…, – и Варька вытянула из корсажа второй свиток, – Это должно прийти в Дубровицы из Петербурга матушке якобы от управляющего.

– А что в нём? – полюбопытствовал Степан, разворачивая и пробегая глазами второе Варькино творение.

Прочитав, он переменился в лице:

– Варвара Николаевна, а это не слишком…?

– Не слишком! – парировала она, – Иначе её ничем не проймёшь!