Кавалергардский вальс. Книга первая

Сашка прильнул с другой стороны, вдыхая чудом сохранившийся запах. Они встретились дыханиями, вдруг поняли, что их губы разделяет только хрупкий полупрозрачный лист, и замерли, задохнувшись этим открытием!

Внизу раздался метрономный звук шагов и скрежет открываемой двери.

…Сашке показалось, что он стремительно мчится куда-то, и лишь несколько мгновений спустя, осознал, что это едет его лестница, которую Надя успела оттолкнуть прежде, чем на пороге возник силуэт Ксении Дмитриевны.

Княгиня Чернышёва молча обвела взглядом стеллажи библиотеки, зафиксировав на одной лестнице увлеченно читающую Надю и в противоположной стороне на другой лестнице Сашку, шарящего рукой по полкам.

– Вот вы где, – констатировала она после непродолжительной паузы, – Ни свет-ни заря, а вы в библиотеке? Какое завидное стремление к знаниям!

– Доброе утро, Ксения Дмитриевна, – с искренним почтением проронила Надя.

– Доброе утро, матушка, – эхом отозвался Сашка.

– Спускайте в гостиную – кофе готов, образованные вы мои, – заботливо откликнулась Ксения Дмитриевна и вышла, прикрыв за собой дверь.

31 октября 1792г.

Санкт-Петербург

бывший Потемкинский дворец

– Она божественно хороша! Просто чудо, как хороша, – восклицала императрица Екатерина, созерцая присевших в поклоне сестёр Баденских, – Мне кажется, выбор здесь очевиден.

Чопорный Платон Зубов тоже мысленно отдавал предпочтение старшей, златокудрой красавице с синим взглядом испуганной птицы. Молодой любовник шестидесятитрехлетней Екатерины бесстыдно и похотливо ощупывал взглядом Лизхен, угадывая под платьем тонкую талию и соблазнительную небольшую грудь.

Лиз поймала этот взгляд и почувствовала дрожь в коленках. Ища спасения, она взглянула на великого князя Александра, который держался отстраненно и даже безучастно. И испугалась ещё больше: неужели она ему не понравилась?! Он единственный в этом зале был для неё олицетворением надежды и защиты. Он, такой красивый, спокойный, задумчивый. Почему он на неё не смотрит?

– Старшая, пожалуй, могла бы сгодиться на кое-что, – шепотом на немецком языке проговорила Мария Фёдоровна на ухо супругу Павлу.

Но Лизхен отлично расслышала это замечание. Вся церемония вдруг представилась ей позорным действием. Так кухарка разглядывает куски мяса в лавке. Так, должно быть, персидские купцы выбирали наложниц на рынке рабов в древнем Константинополе.

Лиз нащупала руку сестры и вцепилась в неё, как в спасательный круг. Дороти в ответ тоже стиснула её руку во влажной от страха ладошке.

Наконец, унизительный спектакль закончился. Выбор был однозначным в пользу старшей сестры. Екатерина Алексеевна властным жестом приказала всем удалиться и дать возможность остаться наедине Александру и Лизхен; всё-таки слово жениха, которое ещё не прозвучало, должно было стать решающим.

Уходя, императрица, остановилась у дверей и умилённо произнесла:

– Вы только посмотрите на них! Это же Амур и Психея! Они чудно подходят друг другу.

Оставшись наедине в огромном зале, оба поначалу испытывали неловкость.

– Как Вы доехали? – наконец, спросил Александр по-немецки, и Лиз впервые услышала его голос – спокойный, бархатный и доверительный.

– Благодарю, весьма благополучно.

– Вы проделали такой длинный путь. И, должно быть, очень устали. А Вам до сих пор никто не предложил присесть. Прошу Вас, – и он жестом указал на гобеленовую кушетку.

Лизхен была тронута его заботой, послушно присела. Он опустился рядом:

– Какое впечатление произвела на Вас Россия во время пути?

– Ваша страна огромна, – призналась Лизхен, – И она прекрасна. Мне кажется, о России достойнее всех могут говорить только поэты, потому что она по праву заслуживает высокопарных слов.

Было очевидно, что Александру понравился её ответ:

– Было ли что-то, что привлекло лично Ваше внимание?

– О, да. Я была приятно поражена добротой людей, тех, что мы встречали на пути. Женщины кормили нас пирогами, мужчины указывали лучшую дорогу, дети дарили нам с Дороти цветы. Они все выглядели очень счастливыми. И я подумала о Вашей бабушке, императрице Екатерине Алексеевне.

– Почему? – заинтересовано спросил Александр.

– Видите ли, мой отец всегда говорит: «Благополучие политики управления страной определяется положением крестьянина этой страны».

В глазах цесаревича вспыхнуло уважение к этой хрупкой немецкой девочке, и он почтительно взял её руку, осторожно приложился к ней губами.

Во время их беседы Лизхен начало казаться, что они с Александром уже давно знают друг друга и похожи на супружескую пару, которая присела вечером у камина за душевным семейным разговором.

На прощание он снова поцеловал её руку, чуть дольше задержав её в своей ладони.

Лизхен ворвалась в отведенную для них с сестрой комнату, закрыла за спиной двери и откинулась на них, тяжело дыша.

– Что? Лиз! Ну? Говори же! – Дороти запрыгала перед ней.

– Он…, – выпалила, задыхаясь от впечатлений Лиз, – Он…

– Ну?

– Он ве-ли-ко-леп-ный! – выдохнула, наконец, она, и закрыла руками лицо.

Дороти взвизгнула и прыгнула на сестру, душа её в объятьях.

– Ах, Дороти, я так рада! – размазывая слезы по лицу, призналась Лизхен, – Александр так галантен, так добр, так заботлив! Я уверена, что мы будем с ним счастливы! Мне так повезло. Бог мой, благодарю тебя, я такая счастливая!

Маленькая девочка Лизхен, захлебываясь слезами радости, даже не предполагала в тот момент, что ни эта огромная чужая страна, ни великолепный Александр, на самом деле никогда не принесут ей того счастья, за которое она так преждевременно благодарила своего лютеранского Бога.

1793 год лето

поместье Дубровицы

– Матушка, я не хочу в Петербург! – заявила Варя.

Анна Даниловна была занята тем, что просматривала почту, и не придала значения заявлению дочери.

– Не говори глупости, – произнесла она, поглощённая распечатыванием письма от княгини Шаховской в предвкушении свежих сплетен столичной жизни.

– Мама! – Варя в гневе притопнула ножкой, – Вы меня не слышите!

– Как можно тебя не слышать, когда ты кричишь, будто рыночная торговка, – поморщилась Анна Даниловна, – Прекрати немедленно.