Амалин век

– Калима.

– Вот! Калима нам плохого не посоветует.

В знак согласия все дружно закивали.

– И то правда, – пробасила не женского стана Катрин. Осанистой походкой она подошла и встала рядом с Амалией, – и так жить тошно, а мы тут еще друг друга грызем.

Заметно недовольная Ирма, отказавшись взять с собой Коленьку, демонстративно фыркнула и удалилась в чабанский домик.

Калима, конечно же, не поняла ни слова, но повелевающий тон речи высокой, и стройной немки, видимо, подействовал даже на нее. А в том, что именно Амалия станет теперь здесь руководить, она даже не сомневалась. Старушка уже больше не кричала и не плевалась, а спокойно объясняла устройство юрты.

– Кереге, – указывала она пальцем на решетки.

– Кереге, – хором отвечала ей группа.

Между двумя конечными решетками женщины вставили и привязали босага – боковые стойки дверной рамы и сами двери.

– Ерик, – пояснила Калима.

– Ерик, – послушно вторили немки.

Затем работы остановились.

– Опять что-то не так? – спросили Калиму.

– Мужик мне надо, – задумчиво ответила она.

Первоначальное удивление женщин враз сменилось звонким, далеко разносящимся смехом.

– Не поздновато ли тебе? – открыто, хотя и смущенно, спросила ее Фрида.

Калима, видимо, догадалась, о чем именно подумали одинокие немки, и тоже расплылась в широкой беззубой улыбке. Затем, успокоившись, все же пояснила:

– Шанырак надо только мужики поднимать, – она ткнула пальцем в лежащую на земле необычную конструкцию: подобие толстого деревянного колеса, торец которого был усыпан сквозными отверстиями, а внутри располагалась решетчатая крестовина: – Это крыша юрта будет.

Катрин подошла и без особых усилий подхватила метрового диаметра шанырак.

– А в чем проблема? – она несколько раз как жонглер подбросила его в воздух. – Он же из березы, легкий. Я его и одна подниму.

– Ойбай! – испуганно воскликнула Калима. – Шанырак нельзя падать и ломать.

– Положи на место! – потребовала Амалия, стоящая в стороне с младенцем на руках, и полушутя добавила: – Катрин, ты хоть и самая сильная, но на мужика не тянешь.

Снова раздался заливистый женский смех. Лицо силачки вмиг покрылось алой краской смущения и, отмахнувшись рукой, она, наигранно обидевшись, лишь бросила им:

– Какие же вы дуры бабы!

Калима, как могла, пояснила немкам, что у казахов много традиций, совершить которые обязан исключительно мужчина: как правило, имя новорожденному должен дать почтенный аксакал или мулла, благословение или благодарственную бата за столом тоже произносит хозяин дома, зарезать животное или поднять тот же шанырак – традиционно было не женских рук дело.

В тот момент Амалия посмотрела в сторону мазанки и ее вдруг осенило:

– Так, а пастух? Он же мужчина?

– Чабан в степь уехал, баранов пасет, – с сожалением отреагировала Калима, – а Тимур назад аул пошел.

Старушка почему-то вплотную подошла к Амалии и приподняв край пеленки заглянула в лицо младенца.

– Твой бала сын? – неожиданно поинтересовалась она.

– Сын. А что?

Амалии пришлось «мужскими» ручонками Коленьки чисто символически обхватить длинный шест с развилкой на конце, в разветвление которого Катрин повесила дырявый обруч. Остальные женщины аккуратно засовывали в отверстия конструкции многочисленные жерди, на обоих концах специально слегка загнутые. Совместными усилиями на шесте и жердях обод был поднят над серединой остова юрты. Верхнюю часть решетчатой стенки жилища, куда вставили и привязали поддерживающие купол жерди, снаружи по линии стянули широкой тканой полоской.

– Баскур, – назвала ее Калима.

– Баскур, – хором вторили ей немки.

Удовлетворенная сделанным, Калима с кряхтением уселась в тени арбы. Положив себе на вытянутые ноги Коленьку, она плавными ритмичными движениями бедер укачивала младенца и лишь изредка певучим голосом называла в данный момент используемые части юрты:

– Туырлык, узюк, тундик…

К вечеру на фоне ярко оранжевого заходящего солнца красовалось готовое серого цвета куполообразное жилище кочевников. Женщины поспешили забрать из чабанского домика каждая своего ребенка и мечтали сейчас лишь об одном: побыстрее освободиться от грудного молока и лечь спать. Но Акжибек остановила их. Из кармана своего длинного зеленого камзола она достала свернутый из газеты небольшой кулек и, развернув его, высыпала себе и Калиме на ладонь что-то белое.

– Шекер – сахар, – пояснили немкам, – вы стой пока, не ходи.

Калимжибечки одни вошли в юрту и обходя ее вдоль круглых стен, оставляя на земляном полу щепотки белой сладости, на казахском языке нашептывали то ли заклинания, то ли молитвы. В распахнутые двери группа немок завороженно следила за старушечьим чародейством. Значимость момента, кажется, действовала даже на грудных детей, которые уже не пищали, хотя безумно хотели есть.

Завершив обряд, Калима вышла и пояснила, что таким образом нужно задобрить домашних духов и попросить их оберегать мир и достаток его домочадцев.

– Теперь заходи жыть, – широким жестом пригласила Калима.

Немки разом и торопливо протискивались в узкие и низкие двери юрты, стараясь первыми занять лучшие места подальше от входа. Из мазанки чабана принесли многочисленные кошмы и коврики, пестрые разноцветные одеяла и подушки. Все понимали, что лежать предстоит на сырой земле, поэтому спешно и жадно разбирали эти предметы.

Не успела Катрин разместиться рядом с Амалией, как перед ней возникла Акжибек и поманила ее рукой:

– А ты со мной идем. Отдай твой бала соседка.

– У меня девочка, – вставая пояснила Катрин, – Росвитой назвала.

Вскоре мать девочки и Акжибек вернулись в юрту. Катрин несла в руке клубящееся паром ведро, а Акжибек держала в руках большой половник и запеченные лепешки. Незнакомый, но аппетитный запах вмиг заставил встрепенуться немок, валившихся с ног от усталости, наполнил изголодавшиеся рты слюной, а животы громким ворчанием. Не мудрено, ведь сегодня это было их первой и единственной горячей пищей. Утром в лагере им на дорогу дали лишь по кусочку хлеба и одной вареной картофелине.

– Айдате кушать! – стуча по ведру половником пригласила Акжибек.

– Наша Акжибек и нянька и повар хоть куда! – громко похвалила старушку Ирма. – Везде успевает.

Благодарная и одновременно застенчивая улыбка на секунду осветила черное лицо казашки. Акжибек поспешила прикрыть ладонью рот с парой оставшихся пожелтевших зубов.

Амалия достала из холщового мешка тарелку, а из-за пазухи ложку. Почему-то у всех женщин во время депортации, а потом и на зоне стало привычкой как драгоценность хранить столовые приборы именно там.