Амалин век

– Железнодорожные пути были до предела забиты эшелонами с техникой и солдатами. Их везли на фронт, а нас наоборот в тыл. Конечно же, военных пропускали в первую очередь.

Наш поезд то и дело загоняли на запасные пути, где мы куковали порой по несколько дней, пока не появится в расписании лазейка. Несколько раз нас вообще высаживали из вагонов и загоняли в какие-то складские помещения, где нам приходилось неделю – другую спать на земляном полу.

У нас продукты закончились быстро, а в пути кормили редко, да и то баландой и селедкой. Как же мы только не изощрялись, чтобы добыть потом воду для питья или где на стоянке нормально, без присмотра сходить в туалет. Я лично очень страдала, так как не могла справлять нужду на ведре посреди вагона и перед сотней глаз.

Чем дольше нас везли, тем чаще на остановках мы пытались продать или поменять наши вещи на что-нибудь съедобное.

Ирма ухватила Амалию под руку и шепнула ей на ухо:

– Я слышала, что некоторые из наших баб даже переспали с охранниками, чтобы их чаще и беспрепятственно выпускали на перрон.

Услышав такое, Амалия с недоверием даже отпрянула от нее.

А Ирма продолжила рассказывать о своих тяжелых родах и о том, как она с матерью долгое время прятали от глаз охранников новорожденных мальчиков, боясь, что их могут разлучить.

– А почему ты их Оскаром и Эрнстом назвала? – поинтересовалась Амалия, не припомнив, чтобы в их поволжском селе кто-нибудь носил подобные имена.

– Мой первенец очень больно выходил, прям как будто мне живот резали. Но не называть же его за это как нож – Мессер. Оскар звучит благороднее и мне мама объяснила, что имя означает “божье копье”.

– Я этого тоже не знала, – искренне призналась Амалия, – а второго почему Эрнстом? Это же переводится как серьезный.

– Точь-в-точь ему подходит, – рассмеялась Ирма, – его я тоже с трудом рожала. А он появился такой весь важный, с нахмуренными бровями и недовольно сопящий…

Все то время, пока женщины бродили по округе в поисках дров, Амалия внимательно слушала рассказ Ирмы. И не потому, что ей это было интересно и ново. Нет. Она сама пережила то же самое. Ее личные мытарства были подобны тем, что испытали выселенцы из Украины. Рассказ Амалии мог бы быть как две капли воды и как близняшки Оскар и Эрнст, слово в слово схож с повествованием Ирмы. Но Амалия сознательно дала ей возможность выговориться. Возникшая на первых порах их знакомства неприязнь к Ирме вдруг сменилась на искреннее сочувствие и понимание. Зачастую именно так возникает дружба: былые разногласия и противостояние сближают контрагентов, сильные люди тянутся к сильным.

Излив свою душу, Ирма облегченно и полной грудью вздохнула, а Амалия, вплотную подойдя к ней, не говоря ни слова, взяла ее за руку и крепко сжала…

По дороге назад женщины заметили в прибрежных зарослях пруда полузатонувшую ржавую железную бочку. Совместными усилиями им удалось вытащить ее на пологий берег. Слегка очистив бочку от тины, новоиспеченные подруги решили, что из нее можно сделать своеобразную печку, разведя в ней костер. Побросав внутрь скудные дровишки, Ирма и Амалия потащили ее вверх склона.

У входа в юрту их поджидала Катрин. Она с легкостью переняла ношу и одна затащила бочку внутрь. Установив емкость посреди помещения, Катрин тут же попыталась разжечь огонь. Но дрова, видимо, оказались сырыми. Они никак не разгорались и, лишь едва тлея, заполнили клубами едкого дыма все пространство юрты. Утреннюю тишину разорвали громкие проклятия и кашель, пока жильцы спасались бегством, выбегая на улицу, стараясь отогнать от себя удушливый дым.

К ним уже спешил из своего домика хромой чабан. Вчера, поздно вечером, Саркен пригнал овец с пастбища и не удосужился познакомиться с прибывшими на угодье помощницами. Разбуженный женскими криками, второпях он не успел даже толком одеться. В застиранной исподней рубахе, штанах галифе и калошах на босую ногу, казах бросился в дымящую изо всех дыр юрту и на руках вытащил злополучную бочку. Благо она не успела накалиться, а то бы парень обжег себе все руки.

– Вы с ума сошли? – еще толком не решив, должен он при этом смеяться или плакать, стал упрекать немок чабан. – Ладно себя не жалко, так детей пожалели бы.

Три взрослые женщины, напрямую причастные к истории с огнем, стояли, понуро опустив головы, как нашкодившие школьники перед учителем.

– Я же не нарочно, – оправдывалась Катрин. Краем белого платка она вытерла выступившие от дыма слезы, невольно размазав по щекам темную копоть.

– Мы просто замерзли, – пожаловалась Амалия.

– Хотели ведь как лучше, – обидевшись, надула губы Ирма.

Остальные женщины, уже забыв о пережитых в задымленной юрте минутах страха, с нескрываемым интересом рассматривали казаха. Чабан оказался ниже всех собравшихся тут немок, которые по жизни привыкли смотреть на своих высоких мужей снизу вверх. Его черные, блестящие смолой волосы и тонкий голос говорили о юном возрасте чабана.

– Его что, бедненького, под горшок подстригли? – втихаря сокрушалась Фрида, глядя на прическу парня, волосы которого выглядели так, будто ему действительно на голову надели котелок, а все торчащие из-под него волосы обрезали по бокам до ушей, а спереди по верхней границе бровей.

Узкие черные и холодные глаза на темного цвета обветренном лице казаха казались дикими и явно пугали немок.

– Будет вам сегодня настоящая печка, – почувствовав на себе всеобщее внимание, сконфуженно произнес парень, – в сельсовете пообещали привезти буржуйку.

Проблема с отоплением юрты, кажется, была решена, но Амалия почему-то все еще не могла оторвать свой взгляд от опрокинутой бочки с едва тлеющими в ней деревяшками.

– А с этой что делать? – с сожалением подумала она. – Не выкидывать же.

Чабан заметил взгляд немки и, видимо, уловил ее мысли. Нахмурив брови и почесав себя под мышкой, он, не сказав ни слова, побрел в свой домик, но уже вскоре вернулся одетым и с двумя цинковыми ведрами.

Опять-таки молча он спустился к берегу пруда и зачем-то нарвал там полные карманы свежих побегов камыша. Зайдя в воду, чабан одновременно зачерпнул оба ведра. Аккуратно, боясь поскользнуться о глинистое дно и стараясь не расплескать, он принес первую партию воды. Закатив рукава чапана, под пристальными взглядами женщин парень пучками зеленого камыша постарался тщательно отмыть ржавую бочку изнутри.

Затем в течение получаса, стесняясь и насколько возможно скрывая свою хромоту, сильно вспотевший и покрасневший от непривычного занятия чабан натаскал полную бочку прозрачной воды.

– Вот, – пытаясь скрыть одышку, обратился он именно к Амалии, – теперь можешь тут умываться или что стирать.

В разговорной речи казахи зачастую путают множественное и единственное число русских глаголов. Чабан наверняка хотел сказать, что все немки могут использовать воду из бочки. Но Амалия услышала и дословно восприняла его слова только в свой адрес. На сердце женщины, по жизни не избалованной заботой и вниманием, вдруг стало как-то тепло и ее охватило огромное желание отблагодарить парня. Она не знала, как это принято делать у казахов, но, вспомнив одну азиатскую картинку, которая однажды попалась ей в газете, Амалия сложила перед собой ладошки и нелепо низко поклонилась.

– Спасибо, – искренне произнесла при этом немка.

Толпа женщин, развеселенная, как им показалось, театральной сценой, открыто и громко рассмеялась

– Не за что, – произнес казах, немного покраснев, потом добавил с улыбкой: – Мы все здесь, чтобы друг другу помочь.

Женщины продолжали смеяться, но в их смехе не было злобы, скорее, это был смех облегчения и радости от того, что хотя бы немного разрядили атмосферу после прошлых переживаний. Коленька, покачиваясь в своем маленьком коврике, потянулся и заплакал, привлекая внимание всех собравшихся.

Когда Амалия аккуратно взяла Коленьку на руки, его плач стал тише. Она поглаживала его по спинке, шепча успокаивающие слова, пытаясь вернуть ребенку чувство безопасности и покоя. В этом моменте ее сердце наполнилось теплом и умиротворением.

Делая вид, что он рукавом чапана вытирает пот со лба, чабан украдкой рассматривал молодую маму. Помимо естественной, истинно женской красоты стройной, пышногрудой, с открытым и светлым лицом немки, было в ней что-то невольно притягивающее. Ненавязчивый взгляд серых глаз излучал особую доброжелательность. Парень поймал себя на мысли, что она ему нравится. Высокая немка была первой женщиной, которая, как будто не замечала его инвалидности. Она смотрела на него без присущей обстоятельству мимики жалости и сострадания. Взгляд Амалии был особенным – трогательным сочетанием понимания, доверия и поддержки.

В это время к юрте подошли Калимжибечки. Одна поставила на землю ведро с непонятным горячим напитком кремового цвета, а другая держала в руках глубокую с яркими цветами по бокам эмалированную миску, доверху наполненную круглыми, величиной с небольшое яблочко пончиками.

– Баурсак и чай с молоком, – пояснила Акжибек.

– Быстро кушать, – поторапливала немок Калима, – работа много.

Дождавшись, когда немки до последней капли разберут в свои кружки слегка сладкий чай, она пояснила, что сегодня ее очередь готовить обед и поспешила в домик чабана.

После нехитрого завтрака немки гурьбой окружили Амалию.

– Давай, командуй! – потребовала Катрин.

Амалия, кажется, даже не удивилась столь неожиданному повороту.

– Ирма с мамой остаются в юрте нянчить детей, – первым делом распорядилась она, – Акжибек, говори, где остальные работать будут?

В ответ старушка рукой махнула в сторону самой отдаленной постройки чабанского угодья и сказала:

– Айда в кошар.

– В кошмар, так в кошмар, – пошутила Катрин и расплылась в широкой улыбке, – после подземелья угольной шахты хуже не будет.