Амалин век

В наступивших сумерках невозможно было разглядеть, из чего была сварена похлебка. Да и мало кто этим интересовался. Дружное чавканье раздавалось в юрте.

– Сырая вода из озеро не пить! – наказала на прощание Калима. – Сперва надо варить.

– Кипятить, – решила поправить казашку Фрида.

– Б?рi бiр, – отмахнулась от нее старушка, – Мне по барабан. Ты от понос не сдохни.

– Да, кстати, а где здесь туалет? – спросила Ирма.

– За юрта какать будешь, – ответила ей Калима.

– Это шутка?

Старушка лишь пожала плечами и, подхватив под руку Акжибек, увела ее восвояси.

– Первый раз буду спать в доме без углов, – легла на разноцветный, сшитый из лоскутков тонкий матрас Катрин и накрылась с головой одеялом…

Отверстие в центре свода юрты – единственное окно кочевого жилища. Зимой сквозь него выводят трубу от печки. В эту же ночь оно было свободным.

Несмотря на усталость, Амалия долго не могла заснуть. Она любовалась казахстанским небом, особенно низким, усеянным миллионом огромных и ярких звезд. Невольно она подумала о счастье: светит ли оно ей?

– Что значит "пропал без вести"? – теребили эти вопросы ее сознание. – Давид же не воевал один в пустыне. Куда смотрели командиры и начальники?

Амалия еще какое-то время бессмысленно перебирала все возможные варианты исчезновения солдата, пока не дошла до самого страшного:

– А может, его снарядом… да на мелкие кусочки разорвало?!

От ужаса она резко прикрыла рот и поспешно попыталась прогнать эту мысль прочь. Потом, нежно обняв и еще ближе прижав к себе двухмесячного Коленьку, она достала из-за пазухи деревянную резную фигурку – единственное, что у нее осталось от отчего дома. В начале войны, узнав, что она беременна, Амалия сразу разыскала в одной из комнат совхозного барака их семейную колыбель и принесла ее в свой угол в общежитии. А перед их выселением из Поволжья, догадываясь, что не скоро, если вообще, вернется назад, и понимая, что столетняя люлька безвозвратно испортится, она закусила губы и простым ножовочным полотном вырезала одну фигурку. Этого ангелочка она сейчас положила поверх пеленки сына, при этом тщетно пытаясь подавить в себе внезапно нахлынувшее рыдание. И все же не удержалась… Тихим эхом ответил ей плач, наполнивший всю юрту…

Амалия проснулась рано. Коленька разбудил ее – захотел есть. Спешно дав грудь ребенку, она оглядела юрту. Горки спящих под одеялами были покрыты тонким налетом инея, и над ними поднимались облачка теплого дыхания.

– Надо будет огонь разжечь, – подумала молодая мама, заканчивая кормить сына и неохотно вылезая из-под теплого одеяла, – вот только где здесь дрова найти?

Она вышла из юрты и, поеживаясь от холода, невольно залюбовалась просторами ровной и пустой степи, на горизонте которой уже светилась полоска восходящего солнца. Его первые лучи спешили согреть всё замерзшее. Амалия с наслаждением подставила лицо к их теплу. Прелесть пробуждения всегда в том, что оно приносит радость.

Чабанская точка располагалась на легком склоне неглубокой, но вытянутой долины. Здесь нашли укрытие от степных ветров маленький домик чабана и два плоскокрытых, длинных барака для содержания овец. Амалии понадобилось время, чтобы вспомнить и правильно перевести на русский название хлева.

– Овчарня, – с облегчением наконец-то ответила она.

В центре низины располагался, видимо, от бесснежья последней зимы наполовину обмельчавший пруд. За полосой полусухого камыша и низкого чернотала, обрамляющих его берега, едва просматривалась гладь воды. Недалеко от пруда раскинулся огороженный загон размером с футбольное поле. Слева от него, между двумя овчарнями, виднелась яма, предназначенная для скотомогильника. Об этом свидетельствовали бугры от вырытой земли, стая ворон, собравшаяся неподалеку несмотря на ранний час, и, главное, неприятный запах падали, доносящийся оттуда.

Амалия не заметила, как за ее спиной в проеме дверей появилась Ирма. Она некоторое время стояла в нерешительности, но, собрав всю свою смелость и поборов сомнения, подошла ближе и произнесла:

– Guten Morgen!

Амалия резко обернулась на голос Ирмы, пытаясь понять, с чего вдруг прозвучало это необычное для нее пожелание доброго утра.

– Здравствуй! – прищурив глаза, она внимательно рассматривала девушку, пытаясь предугадать, чего на этот раз можно ожидать от украинской немки.

– Ты извини меня, пожалуйста, – неожиданно попросила Ирма, – сама не знаю, что со мной в последнее время. Просто мне так страшно! Без страха не могу ни о чем думать.

Не веря своим ушам, Амалия растерянно смотрела на Ирму, не зная, верить ли ей и, если да, как теперь реагировать на ее раскаяние.

– Нам просто не повезло с национальностью, – продолжила мать двойняшек.

Амалия, пристально глядя Ирме в глаза, тихо произнесла:

– Да, очень не повезло.

Спустя какое-то время они вдвоем собирали возле овчарен все, что могло пригодиться для костра: кусочки дощечек, щепки и обглоданные скотом ветки степного кустарника, при этом беседуя, как близкие подруги.

– Понимаешь, – начала Ирма, – вот вроде бы ты стараешься жить правильно, но вдруг все вокруг начинает рушиться, и ты понимаешь, что это не твоя вина. И тогда невольно начинаешь искать виноватых. Вот и я поддалась этому.

– Не переживай, все наладится, – попыталась успокоить ее Амалия, стараясь говорить как можно мягче.

Ирма, как будто боясь, что ей не удастся когда-нибудь снова поделиться своими переживаниями, быстро начала рассказывать о том, как их выселили из Украины:

– Мы как раз были в поле, собирали подсолнухи. У нас в прошлом году уродилось настоящее море – высокие, огромные растения, семечки толстые, с полпальца в диаметре. Погода стояла солнечная, и, несмотря на конец лета, была даже жаркой…

Время близилось к обеду. Женщины скрутили верхушки нескольких стеблей подсолнуха вместе, и получился каркас шалаша. Поверх накидали куски мешковины, и в тени, которая образовалась, собирались накрывать обед. Вдруг со стороны проселочной дороги послышался цокот копыт, и все увидели, как к нам галопом скачет председатель колхоза. Народ невольно насторожился, потому что начальник никогда так лошадей не гонял.

Подъехал, а его лицо трясется, белое, как полотно.  Мы спрашиваем его:

–Что случилось, Вальдемар?

А он отвечает:

– Ох, бабоньки, беда. Вы даже не поверите. Выселяют нас!

– Куда выселяют? Почему? За что? – посыпались вопросы.

– Да не знаю, куда нас выселяют. Написали, что якобы поволжские немцы собирались встречать фашистов «хлебом-солью». Теперь и нам доверия нет. Бросайте все, идите домой. Собирайте только самое необходимое.

– Как это – бросить все?! – воскликнули мы в ужасе. – А кто урожай-то дособирает?

– Не до этого теперь!..

Так мы поспешили в станицу. По дороге все голосили. Пришли в село, а там тоже рев стоит. Все метались, не зная, что делать, искали, с кем поговорить, посоветоваться. Стали мы с мамой собираться, но не знали, что брать с собой. На север нас повезут или на юг? Теплые вещи брать или не стоит с ними таскаться? В общем, побросали что-то в чемодан, не зная, что еще делать.

Утром к нам пришли солдаты. Они ходили по домам, сверяли списки, выясняли, кто и с кем живет, сколько и какого возраста дети. Мы тогда еще не знали, что от этого зависело: вышлют семью вместе или разделят на взрослых и нетрудоспособных.

Седьмого сентября больше половины нашего села, только немцев, большим обозом под надзором вооруженных военных переправили к железной дороге. Я ехала и переживала за дом. Он у нас был большой, добротный. Мы только недавно крышу перекрыли. В саду двенадцать яблонь ломились от налитых фруктов. Мы еще готовились варенье варить. Сгнили поди зря. Остаться в станице разрешили только нескольким украинским и русским семьям.

– А в нашем совхозе на Волге мало немцев жило: я с братишкой Мартином и семья заведующего МТМ. Поместились на одной поводе, – перебила Амалия её рассказ. – Правда, в Саратове нас всех разлучили. Меня в один товарняк, а Мартина в другой эшелон запихали. Соседку с детьми совсем в другое место отправили.

– Да, многим из нашей станицы на вокзале тоже пришлось расстаться, – тяжело вздохнула Ирма. – Меня сразу насторожили вопросы про детей. А я ж на сносях уже была, хотя до последнего прятала свое брюхо. Благо, что я крупной кости. Нацепила на себя несколько широких юбок – как будто толстая. В жару еще напялила на себя овчинный тулуп мужа и вдобавок всегда таскала впереди себя большой баул с тряпками. Вцепились с мамой друг за друга железной хваткой. У нашей соседки трое деток уже в школу ходили. Так их с бабушкой и дедушкой куда-то в другом поезде отправили, а мать разлучили и одну с нами сюда на шахту прислали.

Потом Ирма рассказала о многомесячной и изнурительной депортации: