Амалин век

Но, как оказалось, лучше бы он этого не делал. Гульмиру уже успел заполучить влюбленный старшеклассник, высокий и сильный. Подкараулив Саркена после уроков, он без слов, одним мощным ударом сбил его с ног и долго пинал ногами.

– Увижу тебя рядом с Гульмирой – убью! – предостерег он, в конце добавив. – Не посмотрю, что ты сынок председателя.

У валяющегося в пыли проторенной грунтовой дороги Саркена, оставляя грязные следы, по щекам текли первые взрослые слезы. В один миг рухнули его светлые надежды. Горькое осознание того, что он будет ежедневно видеть Гульмиру, зная при этом, что она никогда не ответит взаимностью на его чувства, было абсолютно невыносимым. Это понимание наполнило его таким отчаянием, что он, казалось, потерял всякую цель в жизни. В тот момент Саркен снова почувствовал, как душу охватывает желание исчезнуть, ему стало казаться, что все уже бессмысленно..

Саркен перестал ходить в школу. Сначала он продолжал делать вид, что по утрам отправляется на занятия, но на самом деле скрывался в овраге за аулом. Улеживаясь на песчаном дне балки, двенадцатилетний мальчик часами вглядывался в ясное сентябрьское небо, насыщенное глубоким синим цветом, по которому медленно плыли редкие облака. Иногда ему удавалось разглядеть в них то морду собаки, то рога барана, а порой и целого скакуна. Вдали от школьной суеты, наедине с природой, он ощущал себя свободнее, если не сказать счастливее.

– Что с Саркеном? – с порога поинтересовалась классная руководительница, наведав под вечер дом Шукеновых. – Он уже неделю не посещает уроки.

Родители пришли в ужас. Взяв для устрашения в руки кнут, Мурат потребовал, чтобы Жамиля разбудила спящего в соседней комнате сына.

– Почему не ходишь в школу?

Саркен стоял насупившись, то и дело переминаясь с длинной на короткую ногу.

– Я тебя спрашиваю! – повысил голос отец.

– А че они меня там постоянно обзывают, – в голосе подростка чувствовалась кровная обида.

– Как? – в сердцах спросила мама.

Саркен не ответил.

– Полторарубля, – с глубоким вздохом пояснила учительница.

– Из-за такой чепухи, ты хочешь неучем остаться? – почти прокричал отец.

– Я в школу больше не пойду, – решительно, но все же не поднимая головы, выдал Саркен.

– А это мы еще посмотрим! – отец было занес над сыном руку с кнутом.

– Не смей! – из дальнего темного угла комнаты громом раздался голос деда Баймухамбета. – Я тебя без оплеух человеком вырастил.

В свете керосиновой лампы можно было разглядеть, как лежащий на нарах старик приподнялся и, поджав под себя ноги, величаво сел.

– Сакош, подойди ко мне, – рукой поманил он внука, – сядь тут рядом.

О родителях и классной руководительнице не было и речи – они покинули комнату, уступив деду право выслушать внука. Только тогда Саркен, обняв колени и спрятав лицо в ладонях, смог выговориться и рассказать все, что мучило его сердце. Он не скрывал ни обидных прозвищ, ни унижений, ни того, как любил Гульмиру, и как все рухнуло, когда она выбрала другого.

Баймухамбет молчал, слушая каждое слово. Его лицо оставалось непроницаемым, но в душе он улыбался, понимая, что вот она, зрелость внука – этот болезненный и трудный переход. Вся эта боль, все эти слезы и переживания говорили лишь об одном: Саркен становился настоящим мужчиной, хоть и не сразу осознавал этого.

– Не держи на глупых людей зла, – рассудительно сказал старик, поглаживая внука по плечу. – Они тоже калеки, каждый со своими недостатками.

– Да нет, – перебил его Саркен, – если б ты видел, как они в футбол играют, как лянги подбивают.

Дед Баймухамбет рассмеялся и, обняв внука за худенькие плечи, прижал его к себе.

– Тут! – он приложил указательный палец к своему седому виску, а потом опустил руку и хлопнул себя по груди, – и тут у людей могут быть изъяны и увечья, которые страшнее, чем твоя хромота.

Саркен не совсем понял смысл слов деда, но что-то в этом было, что-то, что вызывало облегчение в его сердце. Вдруг стало легче, как будто груз, который он носил, чуть-чуть снизился.

– Не оглядывайся назад, – продолжил Баймухамбет, его голос звучал спокойно и мудро. – Идти спиной вперед неудобно и…

– Ата, а можно, я вместо школы буду в степи баранов пасти? – перебил его Саркен, не выдержав.

В этот момент взгляд Баймухамбета стал орлиным, строгим и пронизывающим. Старик смотрел прямо в глаза внука, как бы заглядывая в самую душу. Саркен почувствовал комок застрявший в горле и невольно проглотил слюну, ощущая, как пересыхает горло. Но спустя мгновение лицо дедушки смягчилось, уголки губ дрогнули, и на каменном лице появилась улыбка. Старческий смех разнесся по комнате, хриплый и теплый.

– Ну, если это действительно твой жизненный выбор, – сказал Баймухамбет, немного успокоившись и бережно сжимая ладонь внука, – мы тебе мешать не будем.

Естественно, что эта идея, предложенная Саркеном, повергла в ужас родителей. Жамиля открыто причитала, не в силах поверить, а Мурат, схватившись за голову, с изумлением произнес:

– Где это видано? Сын председателя сельсовета отказывается от образования?

– Не всем быть начальниками, – ответил сдержанно Баймухамбет, глядя на внука. – Кто-то ведь должен и за скотом присматривать.

– Меня же из партии исключат! – в отчаянии воскликнул Мурат, разводя руками в стороны. – И по работе разжалуют!

Баймухамбет, прищурившись, с улыбкой добавил:

– У тебя есть голова и гербовая печать, – подмигнул он своему сыну, – наверняка ты можешь оформить Сарконаю какую-нибудь справку.

В конечном счете, с родительским благословением, Саркен отправился жить и работать к одному из родственников на удаленную чабанскую точку. Там, среди безкрайних степей, он провел почти пять лет, вдали от всего мира, поглощенный работой и естественной жизнью пастуха. В ауле за все это время он появлялся лишь один раз – на похоронах своего любимого деда Баймухамбета, который так много значил для него, передав ему мудрость и стойкость духа.

Немцы едут!

О начале войны в степной глухомани узнали намного позже. Июльским вечером пригнав к кошарам отару овец, Саркен с удивлением заметил, что его напарник седлает свою лошадь.

– Куда ты это на ночь глядя? – громко поинтересовался он, подъезжая к чабанскому домику.

– Меня на фронт забирают.

– На какой фронт? – недоумевал парень.

– Немцы на нас напали. Сегодня был тут гонец, сказал, что всех мужчин на войну забирают.

– Ничего себе, – сраженный новостью, Саркен буквально сполз с коня на землю, – а кто тогда баранов будет пасти?

– Не знаю, – пожал плечами напарник, – пока что ты один.

Саркен стоял, ошеломленный новостью. В его мире, где были только овцы, степь и работа, война казалась чем-то далеким и чуждым, а вот теперь, на его глазах, ее коснулась и эта, казалось бы, уединенная жизнь. Напарник быстро вскочил на коня, готовясь отправиться, и Саркен, все еще не понимая всей серьезности ситуации, оставался один на пустыре, где еще несколько минут назад его жизнь была простой и привычной.

– Ты ведь вернешься? – неуверенно спросил Саркен, надеясь на ответ, который мог бы вернуть все на свои места.

– Не знаю, – только и сказал напарник, двигаясь прочь, уже в путь, который был предначертан ему судьбой.

Оставшись наедине с бескрайними просторами степи, Саркен вновь взглянул на отару овец. В голове не укладывалось, что война, несмотря на свою удаленность, затронет и его. Сколько еще ему предстояло научиться, осознать и понять, пока эта война не накроет его мир?

Саркен остался один на всех, как будто все, что было в его жизни, исчезло. Он все больше чувствовал, как тяжесть ответственности ложится на его плечи. Вся степь, все овцы, все заботы теперь зависели от него. Его отец, Мурат, был призван на фронт, и это было не только потерей близкого человека, но и утратой того, кто был для него примером и поддержкой. Мобилизация забрала всех мужчин, оставив Саркена и других подростков наедине с трудом и суровостью степи.