Восточный ковер

– Нестабильная обстановка в провинции Азербайджан связывает мне руки для политических маневров в пользу Советского Союза. Волнения на Севере Ирана многие объясняют политикой вашей страны в данном вопросе. Советские войска до сих пор находятся на территории Ирана, и все попытки их вывода, к сожалению, терпят неудачу. Вы проявляете упорство, которое обходится вам же дорогой ценой.

– Наши войска находятся там в соответствии договором 21-го года, господин Кавам эс-Салтане. Притом вы забываете, что Красная Армия является не единственным иностранным военным контингентом на вашей земле. Хочу также напомнить, что события на севере Ирана вызваны не присутствием войск СССР, а желанием местного населения обрести автономию в пределах иранского государства. Что же в этом необычного?

Кавам недовольно покачал головой, всматриваясь в заснеженные макушки елей.

– Почему Азербайджан должен получать автономию? – ворчал премьер-министр. – Чем он лучше того же Белуджистана или других регионов Ирана?

– Не знаю, чем он лучше, но право на автономию и образование на родном языке имеет любой народ, – заметил Молотов. – У нас в стране 15 союзных республик, включая Азербайджанскую ССР, где наряду с русским широко используется и местный язык.

– Тюркский язык не является родным для населения Северного Ирана. Он пришел вместе с сельджуками-завоевателями около десяти веков тому назад. Азербайджанцы всегда говорили на фарси. Они даже смеют утверждать, что поэт Низами азербайджанец, только почему этот азербайджанец творил на фарси? Потому что он никогда не был азербайджанцем, – наглая, безапелляционная ложь Кавама была лишь ревностью фарса, не признающего великого поэта Низами Гянджеви азербайджанцем. – В той же степени, как тюрский язык не имеет к Ирану никакого отношения. А нынешняя проблема тюркского языка вызвана действиями некоторых лиц, пытающихся нагреть на этой проблеме руки.

– То есть на тюркском на Севере Ирана сейчас никто не говорит? – картинно удивился нарком.

– Существует разговорный тюркский, но письменность как таковая отсутствует, – Кавам достал из кармана тулупа платок и вытер им свой крупный, мясистый нос.

– Письменности нет по одной простой причине: в вашей стране она запрещена, – логично ответил Молотов. – В нашей стране такого запрета нет. Есть письменность и алфавит.

– Ах, господин Молотов, вас трудно убедить, – заерзал от холода Кавам. – Осмеливаюсь, однако, заметить, что лучше вообще не иметь алфавита, чем менять его по нескольку раз в течение десяти лет. Для будущего поколения азербайджанцев в вашей стране навсегда исчезла возможность читать того же Низами в оригинале, когда наши азербайджанцы эту возможность будут иметь всегда, не говоря уже о других исторических и литературных источниках.

Полемика была прервана зычным голосом офицера, бежавшего по снегу в длинной шинели, как затравленный несколько минут тому назад кабан.

– Товарищ народный комиссар, – отсалютовал офицер. – Генералиссимус Сталин зовет гостей к столу.

Переводчик и телохранитель придерживали Кавама под руки, чтобы он ненароком не грохнулся в снег. Премьер-министр Ирана с шапкой-ушанкой, тулупом и сапогами на ногах сейчас больше напоминал пожилого лесничего. Сталин наливал всем красного вина, поджаривая на мангале жирную свинину.

– Как вам наше застолье, господин премьер-министр? – Сталин протянул гостю зажаренный кусок, с которого на снег падали горячие жирные капли.

– Признаюсь, что никогда не ел на снегу.

– Приезжайте почаще. У нас богатая страна. Есть еще много чего, чем можно вас удивить.

– С благодарностью приму ваше предложение, только боюсь, как бы мои частые визиты в морозную Россию не сослужили мне плохую службу в моей стране.

– Ба, разве визит к друзьям может иметь плохие последствия? – Сталин разжевывал свой кусок, запив его вином.

– Пока ваши войска находятся на территории Ирана, многие будут придерживаться совсем другого мнения, несмотря на все мои старания доказать обратное. Доводы относительно договора 21-го года здесь не будут ласкать слух моих соотечественников. Все требуют от меня решительности в вопросе об окончательном выводе советских войск до второго марта.

– Тогда вам стоит напомнить вашим соотечественникам о враждебном отношении Ирана к России на Парижской конференции 1919 года и территориальных притязаниях на Кавказ и Среднюю Азию.

Кавам бросил взгляд на отрубленную голову кабана, который смотрел на него застекляневшими глазами.

– Выпейте вина, господин премьер-министр, – предложил Сталин, чередуя в разговоре набеги и отходы. – Это очень хорошее вино. Его привозят в Москву из Грузии, с моей малой родины. Это домашнее вино везут в специальных бочках. Везут так, чтобы не расшатать само вино, иначе оно приобретает совсем иной вкус. Поэтому несколько офицеров крепко держат бочки в руках во время полета, чтобы оно не тряслось. Это очень ответственное задание – донести до Кремля любимое вино товарища Сталина.

Хитрый Кавам прекрасно понимал подтекст в речах генералиссимуса.

– Вы напоили мусульманина вином и накормили свининой, а еще напомнили мне про парижскую конференцию. Сколько грехов в одной строке!

Кавам эс-Салтане пригубил вина. Ему понравился вкус, но он решил воздержаться пока от комплиментов. Сталин пытался вовлечь гостя в более непринужденную, панибратскую обстановку, стараясь тем самым выиграть время. Ахмеду Каваму же надо было поскорее распутывать азербайджанский клубок, который при своей долгой неразрешенности мог стоить ему премьерского кресла. Слишком серьезные ставки на кону, чтобы пускаться в пустопорожний диспут.

– Хочу только напомнить, что лично я не играл никакой роли в подписании парижских меморандумов, – Кавам немного терялся, когда видел, как пар клубами вылетал из его рта на морозный воздух. – Под ними стоит подпись другого человека – Мушавера ол-Мемалека.

– Для Советского Союза это не имеет большого значения, при чьей власти ее границам грозит опасность. Относительно вина и свинины – ешьте сытно и пейте вдоволь, господин Кавам, на территории Советского Союза даже глубоко верующий человек превращается в атеиста и за это его никто не осудит.

– Могу ли я понимать, что вы отказываетесь от вывода войск до намеченной даты – второго марта 1946 года?

– Вначале мы должны быть уверены в полной безопасности наших южных рубежей, – не отступал Сталин. – Разве Молотов вам этого не говорил?

– Господин Молотов очень жесткий переговорщик. Мне с ним очень трудно договариваться.

– Вот, видите, кто меня окружает, – рассмеялся Сталин. – Одни жесткие переговорщики. Представляете, как мне самому тяжело с ними.

– Я хочу вас заверить, что в случае отказа вывода советских войск МИД Ирана будет вынужден послать ноту протеста правительству Советского Союза. К сожалению, вы не оставляете мне иного выбора.

Упорство Кавама разозлило Сталина. Он осушил бокал вина и отбросил кусок свинины собаке, подвизавшейся у ног егеря.

– Все спорные вопросы решайте в кабинете Молотова, дорогой друг. У нас не принято обсуждать политические проблемы подобного рода на дружеских застольях.

Хроническая диарея мучила вождя народов. Вызвана она была образом жизни вождя, его методами управления государством, проблемой сохранения власти. Трудно сохранить здоровый кишечник, когда, вступая в смертельную схватку со своими врагами, можешь сам оказаться жертвой не хуже Робеспьера. Нелегко решать проблемы мирового масштаба, когда мучительно крутит живот, вызванный стрессом и жирной пищей. Незаметный знак Молотову, и нарком был уже рядом с гостем, провожая взглядом удаляющуюся фигуру генералиссимуса, которого окружили плотным кольцом офицеры личной охраны.

– Разбирайся сам с этой сволочью, – огрызнулся Сталин.

– Хорошо, Коба, – тихо проговорил Молотов.

Иранская делегация была в легком недоумении, но опытный нарком иностранных дел имел опыт по разруливанию самых сложных ситуаций.

– Господину Сталину нездоровится? – удивился Кавам.

– Нет. Раз переговоры продолжаются, то вначале их надо обсудить с наркомом иностранных дел.

– Звучит очень мудро, – Кавам плохо скрывал свое недовольство.

Переговоры ни к чему не привели. Каждая сторона осталась при своем мнении. И это еще больше усугубляло международное положение. Кавам был опытным игроком и понимал: если советские вожди вообще начали говорить с ним о нефтяных концессиях на севере Ирана, значит, лидеры демократического движения Южного Азербайджана обречены, пусть даже сами они об этом еще не догадываются. Ну неужели Деканозов и Молотов, не говоря о Сталине, так уж озабочены судьбой этих «тюркахаров»? Азербайджан для Москвы – не более чем разменная монета, они все равно рано или поздно вынуждены будут «сдать» и Пишевари, и его соратников, и для него, Кавама, важно не обещать заплатить за это слишком высокую цену. Тем более что давление Запада на СССР тоже будет расти. До знаменитой речи Черчилля оставались считанные дни, но направление развития событий иранский премьер угадал верно: вскоре грохот опускающегося железного занавеса так же, как эхо взрывов в Хиросиме и Нагасаки, заставит содрогнуться все человечество.

При этом Кавам по понятным причинам не знал другого. СССР уже столкнулся с мощным движением сопротивления в Западной Украине, на побережье Балтийского моря, в Западной Белоруссии – на тех землях, которые формально были присоединены к СССР еще перед войной, но где по-настоящему осваиваться Москва начала только в 1945-46 годах. Детонатор оказался таким сильным, что «этапы» заключенных, приходившие из этих новообретенных земель, «поджигали» бунты и восстания во многих лагерях, входивших в систему ГУЛАГа. И в Кремле уже не могли не задумываться, не потеряет ли Москва Северный Азербайджан, попытавшись присоединить к себе Южный: полного контроля может и не получиться. Тем более что по своему политическому устройству Юг уже отличается от Севера, здесь приходится жертвовать марксизмом ради национальной идеи, идти на мировую с муллами: Смертный приговор демократическому движению в Южном Азербайджане уже был подписан Сталиным. Просто знали об этом еще не все.

Глава 6

    Воспоминания Черчилля.

Он уже не был премьер-министром, но тем не менее физический и политический масштаб личности позволял ему держать нити затеянной им игры в своих крепких руках. Он ни на минуту не терял бдительности в вопросах, касающихся, на его взгляд, безопасности в Европе и в мире в целом, понимая, что с разгромом Гитлера рассыпался наспех склеенный союз с Советами, после чего каждый будет играть свою опасную игру, отвечающую только собственным интересам. Чтобы доказать миру могущество англосаксонского союза, недостаточно бомбить Японию – надо напоминать ежечасно и поминутно об опасности новой эпидемии, которая может охватить весь мир похуже нацистской чумы. Эпидемии коммунизма. И пока у Запада есть вакцина в виде ядерной дубинки, борьба с «красной болезнью» будет вестись до ее полного искоренения. Опасность расползания идеологии большевизма реально существовала. Два письма, одно адресованное МИД Великобритании, другое ему лично за подписью президента Турции Исмета Иненю, только подтверждали опасения Черчилля.

Он вспомнил их встречу в Каире в декабре 1943 года, сразу же после знаменитого саммита «большой тройки» в Тегеране. Для Черчилля было крайне необходимым удержать Турцию от вступления в войну против Советского Союза. Перед глазами всплывала карта, раскрытая Сталиным, на которой он показывал на Туркестан и место предполагаемой атаки турецкой армии на СССР. Но обещание Черчилля убедить Иненю воздержаться от военных действий против Советского Союза успокоило Иосифа Сталина. Он понимал и верил в способность сэра Уинстона удержать Турцию от опрометчивого шага. Тем самым у вождя народов освобождались дивизии, которые он вынужден был бы держать на южном направлении и которые он теперь мог использовать по своему усмотрению и желанию. Он просто направит часть из них на территорию Северного Ирана с перспективой дальнейшего продвижения к рубежам Турции. То, что впоследствии бывшая Османская империя стала членом НАТО, была заслуга именно Сталина с его амбициозными планами присоединения тех самых шести вилайетов Восточной Анатолии, включая Карс, Ардаган, Ван, Битлис, к территории Советского Союза. Точнее, к входящей в СССР Армении, на гербе которой с понятным намеком был намалеван силуэт Агрыдага, горы, расположенной на территории Турции.

Четвертого декабря Рузвельт дал обед в честь Иненю. Они мило беседовали на французском языке, говоря больше общими, ничего не значащими фразами. На следующий день наступила очередь Черчилля. Тут уже было не до французского с жеманными поклонами. Премьер-министр Великобритании сразу же ринулся в бой, убеждая президента Иненю всем своим красноречием сделать правильный выбор.

* * *

– Понимаете ли, господин премьер-министр, – объяснял тогда свою позицию президент Турции. – Постоянные угрозы Советского Союза и необоснованные территориальные претензии некоторых регионов нашего северного соседа, исходящие из прессы и дипломатических демаршей, заставляют нас реагировать на происходящее адекватным образом. Мы не намерены раздавать свои земли по требованию Сталина и выбирать союзника в борьбе против него. У Германии нет претензий к Турции, поэтому нам приходится сделать тот выбор, который отвечает нашим интересам.