Восточный ковер

– Этот выбор может сыграть с вашей страной злую шутку. В попытке защитить свою территориальную целостность она может, наоборот, оказаться в руках жадных победителей, – вполне откровенно заявил Черчилль. Британский премьер знал, о чем говорил. Во время первой мировой войны Турция точно так же оказалась в одном лагере с Германией именно потому, что в состав Антанты вошла Россия с ее традиционными притязаниями на турецкие земли, едва прикрытыми лозунгами «защиты христиан», на сей раз армян. В 1915 году именно Черчилль, как военный министр Великобритании, руководил высадкой десанта на полуострове Гелиболу и был вынужден подать в отставку после того, как турецкая армия под командованием Мустафы Кемаля паши разбила британскую «группировку вторжения». И сейчас ему ничего не оставалось, кроме как убеждать Исмета Иненю, что его стране не стоит опасаться советской агрессии. А заодно можно будет подумать и о транзите военных грузов через Босфор и Дарданеллы, свой контроль над которыми Турция отстояла именно в битве при Чанаккале. Или, как ее называли в Великобритании, Галлиполийской операции.

– Что же вы советуете?

– Не выступать с позиции нейтралитета, а присоединиться к антигитлеровской коалиции.

– Тем самым усилить Советы? – в голосе Иненю звучал вполне естественный скепсис. – Это повлечет за собой дальнейшее расширение коммунистического влияния, с очередными территориальными претензиями и разжиганием сепаратистских настроений.

– Уверяю вас, господин президент, что после того, как союзники расправятся с Германией, возникнет необходимость пересмотра геополитического устройства, с возникновением на этой почве новых союзов и военных блоков. Со своей стороны я, как премьер-министр Великобритании, могу обещать вам, что Турция займет почетное место в этом блоке сильнейших, если она изъявит на это свое желание и примет наши условия.

– Полагаюсь на вашу мудрость, господин премьер-министр, – сухо произнес Иненю.

– Она меня никогда не подводила. Даю слово бывшего военного моряка, – в отличие от собеседника, Черчилль широко улыбнулся.

* * *

Он прочел письмо Иненю, покуривая очередную сигару и смакуя рюмку любимого коньяка. Клементина отдыхала в другой комнате, стараясь не мешать философскому одиночеству мужа. Возможно, она перечитывала «Грозовой перевал» Эмили Бронте, и это ей нравилось больше, чем бесконечные политические вояжи вместе с сэром Уинстоном. Безусловно, у него сейчас было больше времени для размышлений, прозы, мемуаров, для кисти и мольберта, но политическая обстановка с упорством Советов в ближневосточном вопросе побуждала сэра Уинстона пойти на шаг, который навсегда свяжет его имя с началом «холодной» войны. Тяжелый занавес опускался, безжалостно рассекая своей мощью планету на два непримиримых полюса.

Глава 7

    Тегеран. Июнь 1946.

Начиная с марта по май в Совете Безопасности ООН, но уже на этот раз в Нью-Йорке, шла непримиримая словесная дуэль между послами СССР и Ирана, а также секундантами в лице поспредов США и Великобритании в ООН Стеттиниуса и Кадогана, госсекретаря Бирнса, министра иностранных дел Великобритании Бевина. Руководил дуэлью первый генеральный секретарь ООН – норвежец Трюгве Хальвдан Ли. Он, впрочем, лишь объяснял дуэлянтам правила схватки, при этом не играя в разрешении спора практически никакой роли. Но если уж быть до конца откровенными, то и сами дуэлянты были здесь не более чем второстепенными статистами. Все решалось вышеупомянутыми секундантами, которые по вполне естественным причинам скорее были готовы поддержать Иран. Внешне же все напоминало полемику о все том же устаревшем вопросе лондонской Генеральной Ассамблеи относительно включения в повестку дня иранского вопроса, о правомерности присутствия советских войск на территории Северного Ирана.

«Обсуждение о внесении иранского вопроса в повестку дня Совета Безопасности является самой большой бессмыслицей», – возмущался представитель СССР в ООН Громыко.

В каждой бессмыслице всегда можно найти толику здравого смысла. Главное, с чьей позиции смотреть на ту самую бессмыслицу, которая продолжалась до второй половины мая. Опасаясь полного разрыва с Советским Союзом, представители США и Великобритании решили прекратить обсуждение иранской проблемы в Совете Безопасности, заявив, что им достаточно письменного подтверждения правительства Ирана об отсутствии каких-либо советских войск в провинции Азербайджан. Первый международный кризис в рамках новой дипломатической организации был преодолен. Не выдержав ядерного кулака Трумэна, Сталин вынужден был ретироваться, так как до успешных испытаний Курчатова оставалось еще долгих три года. Первая сильная пощечина, полученная Советами от бывших союзников, обжигала сильнее атомной бомбы. Оставалось разыграть последнюю карту, чтобы как-то подсластить горечь поражения – получить обещанные Кавамом северные нефтяные концессии. Однако, оступившись даже один раз, очень нелегко обрести былую уверенную поступь. Когда противники видят слабину, они добивают, и это вполне объяснимо и естественно. Теперь в политике Советского Союза преобладало больше пряника, чем кнута. Керими прослеживал, анализировал ситуацию и приходил к неутешительным для СССР выводам. Страна, прогнавшая со своей территории мощную армию вермахта, теперь в политических играх пятилась назад, как рак. С ней как бы считались, заигрывали, клялись в дружбе, но на деле это был лишь сочный орнамент очень блеклой картины. Все сводилось к тому, что Сталин будет только облизываться, вспоминая нефтяные концессии Южного Азербайджана.

– Вас вызывает посол, – голос помощника Садчикова оторвал Рустама от размышлений, возвращая в пекло дипломатических реалий.

Садчиков сидел за рабочим столом, изучая список иранской делегации, направляющейся с визитом в СССР. Возглавляла делегацию сестра-близнец шаха, Ашраф Пехлеви. Посол держал в руке красный карандаш и делал на листе кое-какие пометки: ставил «галочки», плюсы, подчеркивал чьи-то фамилии.

– Звонили из иранского МИД, – не поднимая взгляда, бросил Садчиков. – Просили направить к ним человека, который разбирается в ковровых тонкостях. Там у них подарок Сталину, с его изображением на ковре. Хотят узнать мнение специалиста относительно качества вручаемого подарка.

– Что, у них своих знатоков нет? – удивился Рустам.

– Уж точно есть, – Садчиков поднял голову, покручивая в руке красный карандаш. – Хитрость персидская. Желают узнать наше мнение во избежание недоразумений. А вдруг генералиссимусу не понравится. Тогда они скажут, что оценку давали в посольстве СССР, у них и спрашивайте. Ответственность с себя сбрасывают. Вдобавок, почему не обсудить дела творческие с атташе по культуре? – Садчиков хитро прищурился.

– И завербовать при надобности, – иронизировал Керими, пытаясь продолжить вслух то, что придержал в мыслях посол.

– Святое дело. Как там у вас: и паломничество, и торг? – Садчиков вспомнил известную восточную поговорку.

– И паломничество, и торг, – подтвердил Рустам.

– Тогда удачи, Керими. Вечером доложите о встрече.

Через час за Рустамом приехала машина из иранского МИД. Она отвезла его в ткацкую мастерскую шахского двора, где создавали ковер с изображением Сталина. Он уже был почти полностью готов. Оставались технические детали нетворческого плана. Это был великолепный ковер, три с половиной на шесть, прекрасная работа мастера и дизайнера. Настоящая тебризская школа портретизма: кремовый овал-медальон посередине с изображением лица вождя Советского Союза в военном кителе, со взглядом, устремленным куда-то вправо и ввысь. По сторонам медальон охватывало красное поле, а края были орнаментированы классическими узорами тебризской школы. Рустам потрогал ковер руками, проверяя плотность.

– Его готовили наши лучшие мастера, – хвалился невысокий человек, прикрепленный к Рустаму.

– Тебриз? – ностальгическая улыбка коснулась губ Рустама.

– Да, агайи. Тебризский стиль.

– Сколько узлов на метр?

– Больше двух миллионов.

– Хорошая плотность и яркая палитра красок.

– Вам нравится, агайи Рустам? – с нетерпением ожидал ответа человек.

– Прекрасная работа, Мехти.

– Я счастлив, что смог угодить вашему изысканному вкусу.

– Думаю, он тоже это оценит, – указательный палец Керими метнулся в сторону овала посередине ковра, а взгляд ненадолго пронзил лицо вождя. Благо, это было лишь изображение, а не живой оригинал.

Мехти радостно оскалился. Вдруг в мастерской возник легкий переполох, все как-то засуетились. К Мехти подбежал один из его работников и стал что-то нашептывать на ухо. Глаза Мехти расширялись по мере того, как работник продолжал шептать.

– Быстро беги к входу, – скомандовал Мехти, а затем обратился к Рустаму. – Сама Ашраф ханум пожалует сейчас сюда. Она собственнолично хочет посмотреть на подарок. У меня к вам большая просьба, агайи Рустам.

– Слушаю вас.

– Не могли бы вы повторить принцессе то, что вы сказали мне? Вы понимаете, какая это ответственная работа, – Мехти картинно раскачивал головой. – Мои люди работали с душой, не покладая рук. Подтверждение работника советского посольства будет очень важной оценкой в глазах Ашраф ханум. Это поможет сохранить работу многим моим ремесленникам и даже повысить им жалование.

– Будьте уверены, Мехти. Я скажу ей то, что уже сказал вам. Работа безупречна, – он отошел в сторону, чтобы наблюдать, как будет заискивать перед принцессой Ашраф восторженная людская масса в лице Мехти и его подручных.

Что это была за личность – сестра-близнец шаха? По мнению многих, властная особа, страдающая комплексом неполноценности. Неизвестно, увлекалась ли она поэзией Пушкина, но «свет мой, зеркальце, скажи» – это было сказано явно про нее. Ашраф часто смотрелась в зеркало, и не только для того, чтобы попудрить нос, проверить прическу, подвести глаза или подчеркнуть губы. Как и в сказке о спящей царевне, она задавала зеркалу вопрос, только с точностью до наоборот. Принцесса была не в восторге от своей внешности и всегда мечтала, чтобы в зеркальной глади отображалось совсем другое лицо, более светлое и привлекательное. Ашраф с детства считала себя уродливой и коротконогой дамой. Стоит признать: это было чересчур самокритичной оценкой. Впоследствии принцесса даже написала книгу под названием «Лица в зеркале», в котором она частично раскрывала секреты своих страданий. Огромная глыба комплексов разъедала принцессу Ашраф изнутри. Ей необходимо было перебороть это состояние, и она нашла чем подавить свою, как сказали бы современные психологи, заниженную самооценку: бесчисленными любовными похождениями, активным участием в политике и бизнесе. Большинство деловых проектов и тендеров пролегали через спальные апартаменты Ашраф. Для многих иранцев она стала символом коррупции и разврата. Она и ее сын Шахрам получали в течение десятилетий огромные «откаты» в виде десяти процентов от дохода нефтяных компаний за лицензирование импорта и экспорта нефти. Некоторые журналисты прозвали ее «черной пантерой», хотя по зоологическим понятиям ей бы больше подошло название «черная вдова». Многие мужчины становились ее жертвами в прямом и переносном смысле этого слова. Последней, реальной жертвой стал Левон Паланчиян, бизнесмен, построивший Херазскую трассу «Джаде Хераз», соединившую Тегеран с Мазандараном. Благодарный любовник воздвиг в конце этой дороги сказочный дворец в честь принцессы. После торжественного открытия дворца, летя на одномоторном самолете обратно к себе домой, Паланчиян попал в авиакатастрофу, причины которой неясны до сих пор. Было ли это сделано самой «черной вдовой» за возможное непослушание, ее ли братом, во избежание перспективы бракосочетания его сестры с немусульманином, или подстроено самим Паланчияном, почуявшим неладное и заметавшим следы (тело Паланчияна найдено не было)? Неизвестно! Может, это было всего-навсего трагической случайностью, в которую, однако трудно поверить, когда склоняются имена царских особ. Ее услугами пользовались ЦРУ, разведки Швейцарии и Великобритании. С ее помощью сметали с кресла премьера Мосаддыка. К ее услугам прибегали настолько часто, насколько позволяли перерывы между ее любовными утехами. И было за что, так как она была, возможно, единственным человеком, имевшим безграничное влияние на своего царственного брата Мохаммеда Реза. Одним словом, Ашраф Пехлеви была настоящей роковой женщиной, и теперь эта властная особа должна была пожаловать сюда, чтобы убедиться в качестве приготовляемого от ее имени подарка. Керими стоял в тени мастерской, когда как сам ковер освещался несколькими, маленькими прожекторами умеренным светом, чтобы чрезмерная яркость не ухудшала восприятие и не перебивала естественное излучение красок. Вот и она, вошедшая в помещение с деловитым, непроницаемым лицом. Естественно, Ашраф была окружена кольцом охраны, а рядом семенил Мехти и что-то объяснял, нервно жестикулируя. Она подошла к ковру, молча смотрела на него несколько минут, подошла ближе и раскрытой ладонью коснулась его поверхности, словно хотела ощутить его тепло. Мехти продолжал что-то безудержно говорить. Керими это очень забавляло. Казалось, что Ашраф даже не слушает этого человечка. За все это время она не удосужилась задать ему хотя бы один вопрос. Наконец она повернулась к нему лицом, и губы ее зашевелились. Керими не слышал, что она сказала, однако в ответ Мехти показал в сторону углового ковроткацкого станка, вблизи которого безмятежно стоял советский дипломат. Она еще раз зашевелила губами, и Мехти рванул к атташе по культуре.

– Вас зовет принцесса, – он судорожно схватил за руку Рустама и стал ее трясти. Пришлось деликатно вырваться из липких приставаний и подойти к принцессе.

– Доброе утро, Ваше Высочество, – приветственно кивнул головой Рустам.

– Здравствуйте, – оценивающий взгляд женщины, казалось, пронзил его насквозь, будто рентгеновским лучом. Она была приятно удивлена внешними данными дипломата. – Вы посмотрели ковер?

– Да.

– Что вы о нем думаете?

– На мой взгляд, в работе нет изъянов.

– А какой взгляд может быть у Сталина?

– У генералиссимуса свое мнение в искусстве, но определенный опыт все же позволяет мне надеяться, что это великолепный ковер ему понравится.

– Тегеранский диалект, подслащенный акцентом неизвестного мне языка, – Ашраф вместо подарка изучала Рустама. – Вы родились в Иране?

– Да, ханум. Я родом из Тебриза.