Механический бог

За день до озарения (записано неделю спустя)

Это последнее с Вальтером занятие я помню как «сейчас». Впервые за полгода наставник решил выгулять нас на поверхности. Мы сели в скоростной экспресс, по внутреннему убранству, напоминающий купе мирского поезда. Стены и потолок обрамляла какая-то благородная разновидность древесины. Окна прикрывали густые складки занавесок. Вдоль стен были расставлены длинные в форме нескольких соединенных кресел полосатые диваны, усыпанные толстыми подушками. На одной из стен висел какой-то старинный навигационный механизм в круглой деревянной оправе. В центре купе стоял массивный стол с полированной поверхностью и ножками в форме когтистых лап хищника. Несмотря на тесноту, в интерьере ощущался уют и некая холодная торжественность.

Мы расселись на мягких диванах вдоль стола. Вальтер занял почетное место с торца на высоком стуле. Когда экспресс двинулся, он подождал с минуту, пока мы перестанем ерзать на местах и заговорил:

– Порой, нам приходится действовать вынужденно, не по своей воле, а потому что так надо, потому что мы – бедные несчастные жертвы обстоятельств, живущие по принуждению. Этот трюк мы проделываем, чтобы обвинить во всех неприглядных обстоятельствах своей жизни кого-нибудь другого, только бы не себя…

Вальтер уперся локтями в стол, опер подбородок на сложенные в замок пальцы, сосредоточенно посмотрел в сторону занавесок и продолжил:

– Мы снимаем с себя ответственность за свою жизнь, чтобы не сталкиваться с горькой правдой о себе, как о никчемной слабой личности, которая избегает трудностей и вместо того, чтобы решать свои проблемы, предпочитает строить из себя жертву обстоятельств, которую нужно по справедливости пожалеть и вознаградить за понесенный ущерб. Жертва – это человек, который выбирает думать, что у него нет выбора, но есть обязательства, которые связывают его по рукам и ногам. Жертва действует, не когда хочет, а от безвыходности, когда вынуждают обстоятельства, когда жизнь припирает к стенке. Все от такого человека чего-то хотят, ждут чего-то, в то время как он сам действовать и работать не хочет, а хочет только веселиться и развлекаться. И все, что препятствует его потехе, рассматривается как одна большая вынужденность, которая заставляет вылезать из привычного болота. В городах на поверхности так живут почти все – люди выползают по утрам из многоквартирных муравейников на плантации многочисленных офисов, заводов, учебных и прочих учреждений, потому что у них нет выбора, а есть только принудиловка, с которой мирянин всю свою жизнь тянет лямку, не понимая, что таков его личный выбор.

– Я не понимаю, – возмутилась Анна, – вы что, против труда?

– Не понимаешь, – согласился Вальтер, – я совсем не против труда.

– Тогда о чем вообще речь?

– О том, что никто никому ничего не обязан и не должен, а вся эта вымученная рабская подневольность происходит до тех пор, пока человек не увидит, что он сам ее создал, – Вальтер сделал акцент на «сам». – Пока вы не принимаете ответственность за себя, за свои переживания и свои решения, вы остаетесь пассивными жертвами обстоятельств. И признавать этот обидный факт отказываетесь, потому что он – унижает ваше раздутое самомнение.

Анна нахмурилась, но ничего не ответила.

– Жертва не умеет действовать. Она ждет, что все сложится как-нибудь само собой – как-нибудь обойдется, уляжется и обустроится без ее активного участия. Но как-то почему-то обычно ничего толкового само собою не случается. Почему-то чаще всего для конструктивных перемен необходимы сознательные усилия. Чудеса, наследства и другие дары судьбы я в расчет не беру. Речь идет о переменах, которые мы создаем сами своими сознательными решениями. Ничего не изменится, пока вы сами не начнете делать свой сознательный выбор.

– А почему мы можем не захотеть делать этот выбор? – спросил Давид.

– Потому что делать свой выбор – страшно! Это – большая ответственность! – Вальтер расширил глаза, изображая испуганным взглядом большую ответственность. – Это – слишком по-взрослому. Ведь куда проще забыться и увязнуть в привычном болоте, погрузиться в заботы, отупляющие повседневные развлечения, и не высовываться из аквариума обыденности просто потому, что реальность может оказаться слишком реальной в сравнении с вашими фантазиями о себе и своих достоинствах.

– Вальтер, а вы случайно не собираетесь нас в лесу оставить? – поинтересовался Макс.

– Если бы за это не наказывали, уже давно бы оставил… на недельку-другую.

Экспресс остановился.

– Приехали, вылезаем.

Мы вышли на небольшую каменную платформу, и прошли к элеватору. Пол в лифте к моему недоумению порос густой зеленой травой, а стены испещряли темные пятна. Поднявшись, мы оказались на поверхности, и как всегда внезапно слепящий солнечный свет ударил своим сладким теплом в глаза. Когда зрение вернулось, я обнаружил, что стою вместе со всеми посреди бескрайней травяной поверхности, залитой косыми розово-золотистыми лучами низкого вечернего солнца. Прохладный ветер волнами развевал темно-зеленый травяной океан – будто огромный призрак – он с безудержной свободой носился по безбрежной вечерней степи.

– Какая красота, – восхитилась Анна. – А как свежо! – ветер крал окончания ее слов.

– А мы далеко от Цитадели? – обеспокоился я.

– Далеко, – удовлетворенно ответил Вальтер.

«Слава Богу, в теле есть датчики, – мне было тревожно в этой чужой и далекой от повседневной жизни местности. Наверное, так же чувствуют себя европейские туристы на экскурсии с гидом в какой-нибудь Внутренней Монголии, – подумалось мне».

Наставник порыскал в траве, и приволок складные стулья, обернутые камуфляжной пеленой. Видимо он не впервые проводил здесь занятия.

– Вопросы по услышанному есть? – спросил он, когда мы расселись.

– Похоже у меня блокировка, – сказал Давид. – Не могу понять, разве решать привычные заботы – не является достойным занятием для отца, мужа, сына и просто человека? Конечно, при этом не особо высовываешься, как вы сказали, из «привычного аквариума обыденности», потому что есть работа, у кого-то – дети, за которых люди несут ответственность. О какой такой реальной реальности вы говорите? Это же и есть реальность!

– Как-то ты Давидик, совсем не въехал в тему, – сказал сурово наставник, – тупишь конкретно, – усмехнулся он. – Про блокировку, правда, верно заметил. Речь ведь не о заботах, а сознательном выборе…

– Ну, давайте тогда все расслабимся, – сердито перебила Анна, – и это будет наш сознательный выбор! Как это по-взрослому прийти домой и сказать своей семье: «я больше не собираюсь тешить себя фантазиями, что я вам нужна, и что я достойный отпрыск. Больше я не выполняю никаких семейных обязанностей в этом привычном болоте. Теперь я занимаюсь своей жизнью. Ведь это мой выбор! Я самостоятельная!

– И срали мы на работу – с высокой горки! – хохотнул Макс.

– Дело в том, – заговорил Вальтер так тихо, что приходилось прислушиваться, – что человек, заводя семью, поступая на учебу, или устраиваясь на работу, как раз и делает тот самый сознательный выбор, за которой мог бы нести ответственность.

– Значит, – заметил я, – речь даже не о выборе, а о том, насколько сознательно он принимается.

Вальтер кивнул. «Как все-таки приятно, – подумал я, – когда с тобой соглашается наставник. Вот они искушения… Вот она гордыня…»

– Мы страшно привязываемся к привычному образу жизни, – продолжил Вальтер, – к тропинкам, которые исходили вдоль и поперек, потому что на них, мы можем почувствовать себя продвинутыми юзерами – царями ничтожных кубических сантиметров комфорта. Мы избегаем ответственности и обвиняем других в собственных неудачах, чтобы продолжать тешить свое самолюбие раздутой самооценкой, которая разлетелась бы в щепки при столкновении с реальными трудностями.

«Да, – подумал я, – в очередной раз все сводится к самооценке. Как же я люблю ее завышать. Дай только повод почувствовать себя крутым и востребованным. А потом с этой иллюзией расставаться унизительно и страшно».

– Страшно делать сознательный выбор, – сказал Вальтер, будто отвечая на мою рефлексию, – когда этот выбор сталкивает с истинным положением дел, когда грозит разбить вдребезги ваше ложное величие. И вот именно в такие моменты вы капитулируете, спасаетесь от реальности бегством, снимаете с себя ответственность за свои промахи, и становитесь жертвами обстоятельств.

Небо становилось пасмурным. Ветер усилился – он вожделенно играл длинными распущенными волосами Анны, безвольно колыхавшимися за ее спиной.

– А как становятся жертвами обстоятельств? – спросил Макс. – Это похоже на какой-то очень хреновый самообман.

– Все самообманы сводятся к проекциям, – ответил Вальтер. – Когда, к примеру, плохой танцор отказывается признавать факты, он начинает философствовать и рационализировать: никто не понимает его изящного искусства, коварные туфли ему жмут, партнер по танцу – кривоногий, хитрый пол – скользкий, злые завистники мешают. Тему рационализаций помните?

– Помним, – обиженно ответил Давид, и все захихикали.

– Подменяя факты вымышленной чепухой, дилетант пытается сохранить свою завышенную самооценку нетронутой, потому что ему проще раздражаться, закрываясь от фактов, нежели принять истину, которая грозит унижением ложного величия, и разрушением красивых иллюзий. Любитель не виноват в плохом качестве своей работы, ведь на самом-то деле он – «мастер», как он сам считает. Просто его недооценили, сегодня он оказался жертвой какой-то злополучной случайности – что-то ему помешало, попутало и сбило с пути, поставило препятствие перед ним, и он оказался в безвыходном положении.

– Бедненький… – Макс сделал плаксивое лицо.

– Именно так человек отказывается брать на себя ответственность, и выдумывает для себя какую-нибудь удобную ложь, чтобы приписать свои неудачи внешним обстоятельствам. Для такого самообмана подойдет любое более-менее рациональное объяснение, на которое человек сам поведется. Бессознательно понимая, где и как он себя дурит, на поверхности сознания человек продолжает врать себе и другим. И он готов «придушить» любого, кто на этот самообман ему намекнет. Он готов с пеной у рта доказывать, что все обстоит именно так, как он сумел самому себе внушить.

– Это вот так вот и возникают неврозы? – спросил Макс.

– В общем, да.

– А как брать ответственность в безвыходной ситуации? – спросила Анна. Вот, скажем, заставляют меня родители учиться кибернетике. А я хочу на биолога пойти. И что тут поделаешь? Я вынуждена соглашаться, чтобы потешить их гордость, что их дочь такая продвинутая…

– И эту ситуацию ты Анна называешь безвыходной… – наставник укоризненно ухмыльнулся. – Детский сад! Вся твоя вынужденность и безвыходность – это одна большая иллюзия. Таков твой реальный выбор, наполненный сомнениями и продиктованный внутренними противоречиями.

– Где же это мой выбор, если меня заставляют? – обиделась Анна.

– С одной стороны, ты Анна отказываешься делать свой выбор и становиться биологом. С другой стороны ты выбираешь позицию жертвы.

– Это еще почему? Ведь я и есть жертва обстоятельств, – Анна нервничала. Кажется, тема для нее была заряженной живыми эмоциями. – Да, жертва. И я этого не выбирала. А что я могу поделать?

– Ты можешь сознательно сказать своим родителям «нет», – строго ответил Вальтер, – и принять последствия этого отказа. Ты можешь сознательно согласиться, и пойти у них на поводу, даже если кибернетика тебе не по душе. В любом случае ты совершаешь выбор. Но ты же – от выбора отказываешься. Принять покорно власть родителей для твоего раздутого самомнения унизительно, а взять ответственность за свое истинное желание для тебя, Анна – слишком страшный выбор, слишком большая ответственность. В итоге тебе только и остается сидеть и тихо скулить от тирании своих деспотичных родителей. А чтобы как-то компенсировать свой невроз на почве обиды к родителям, ты все время споришь с наставником, и втихаря мечтаешь поднять бунт против всего мира.