Механический бог

– И что же нам остается? – с сентиментальной ноткой в голосе спросила Анна.

– Да-да! Что остается? Я тоже хочу знать! – нетерпеливо воскликнул Давид.

Вальтер отрешенно смотрел на нас, ничего не отвечая.

– Просветление, – тихо произнесла Хлоя, но казалось, голос ее принадлежал самому пространству, отозвавшемуся на наш вопрос.

– Ну, разные полумеры тоже допустимы как полумеры, – добавил наставник.

– Ох уж эта вечная песня психологов! – возмутилась Анна. – Стремление к совершенству и развитие – это комплекс неполноценности! А кто желает подняться выше – ущербные уроды, неопытные и бездуховные люди, ничего не смыслящие в жизни. Так получается?

– Анна, ты непробиваема. Ты снова и снова защищаешь свои неврозы.

– А вы гордец, отстаивающий свою, между прочим, правоту, – в ее глазах задрожали слезы.

– Вальтер, – заговорил Макс, – а ведь действительно, если вас послушать, так можно подумать, что все великие люди страдали комплексом неполноценности. А вы представьте, как это здорово, когда все обожают вас, гордятся, что знают вас! И вы можете позволить себе – не обращать внимания на проповедников нищей духовности, просто потому, что вы – сексуальный, – и Макс развязно откинулся на спинку кресла. – Вы знаете, что стоит вам только вильнуть задом, как все барышни тут же начнут истекать слюной! И вам это нравится! Это прекрасно!

– Как вдохновляюще ты оправдываешь свои иллюзии, – равнодушно ответил наставник.

– А почему вы решили, что Макс оправдывается? – взбунтовалась Анна. – Вы не только знаете, что правильно, но и видите людей насквозь? Но ведь общаясь на подобные темы нельзя претендовать на истину! Вы поставили себе задачу направлять людей. Но помочь человеку пройти его собственный путь – не это ли высший класс? – говорила она с дрожью в голосе.

– Анечка, ранее я озвучивал свои выводы про тебя. И раз уж выводы эти были не самыми лестными, тебе теперь хочется их источник поставить под сомнение. Это – совершенно нормально. Давай я на тебя еще какой-нибудь ярлык повешу? Это такая магия – влиять на людей словами. Я думаю, что ты – умный человек, и действительно стремишься разобраться в себе, попутно устраняя налипшую концептуальную шелуху.

По лицу Анны скатилась слеза. Затем – еще одна.

Мы все молчали.

– Это же просто непостижимо, как ловко мы придумываем окружающую действительность, чтобы не оказаться наедине с собой! – вдруг объявил Давид.

– Что касается претензий на истину, – сказал Вальтер, глянув на Анну, – по идее прав тот, на чьей стороне правда. Я прекрасно понимаю, что веду себя откровенно агрессивно, настаивая на эксклюзивном обладании истиной. При этом я как бы уверяю спорящего оппонента, что у него этой истины нет. Это унизительно. Ведь, как правило, в споре истина теряет свое значение, а преобладает именно желание оказаться правым. Вы уже понимаете, почему так происходит.

– Потому что вы тешите свою гордыньку? – спросил Макс, подняв брови.

– Разумеется, – спокойно ответил Вальтер, – но в данном случае с вами, я честно, стараюсь высказывать то, что считаю истиной. И вы не были бы учениками пси-корпуса, если бы не сомневались. Но сомнения слишком часто исходят из желания ощутить себя правым. А подтверждение собственной правоты – это печать качества с надписью «одобрено» на упаковке вашего ума. Если этой печати нет, ум умирает. Желание быть правым – это жажда жизни, выраженная через искажающую призму ума. И даже если у вас типа как бы хорошие намерения – те самые, которыми дорога в ад выложена, и вы – за «истину», ваше мнение все равно может с легкостью стать вражеским вторжением на личной территории оппонента. Но истинные враги – это пошатнувшиеся иллюзии. Их оборону мы и удерживаем в споре – в битве с собою. Отстаивание правоты – это защита иллюзий, которые мы выстраиваем вокруг собственного приукрашенного образа. Истина при этом становится нестерпимо болезненной. Неуверенность в себе – это неуверенность в собственном образе – подсознательный страх, что ваши искусственные маски не выдержат контакта с реальным миром. Когда неуверенный в себе человек спорит, он не ищет истину, а пытается убедить оппонента в жизнеспособности собственных иллюзий. Но если копнуть глубже, на самом деле, убедить в этом он пытается себя. Так случается самообман: мы цепляемся за собственный образ, даже если он – не соответствует реальности.

– Приведите, пожалуйста, пример, – попросила Анна. – Сколько можно сухой теории?

– Хм, например, ярые гомофобы – это латентные гомосексуалисты, которые на самом деле борются за сохранение своих мужественных концепций о себе. Их подавленные желания вырываются из подсознания с раздражением и агрессией, которая проецируется на подходящие для этого бесстыдства объекты внешней реальности. Так, в общем-то, обстоят дела с любыми вытесненными переживаниями.

– С гомосексуалистами все более-менее понятно, – сказал Макс. – Любви им и согласия. А что делать конкретно деструктивным маньякам-извращенцам?

– Доводить до реализации деструктивные потребности, конечно – нельзя. Но признать их наличие, и перестать себя осуждать – необходимо. Это поможет устранить внутренний раскол и сублимировать энергию в иное русло.

– А если человек себя не обманывает? – спросила Анна. – Если он видит свои желания и не подавляет их?

– Когда самооценка адекватная и личный образ реалистичен, ты не переживаешь о нем. Когда ты знаешь себя, тебе нестрашно проверять на прочность собственные убеждения. И если ты действительно – за истину, то не упустишь случая избавиться от иллюзий, и не станешь спорить только для того, чтобы сохранить авторитет, построенный на лжи.

– А не являются ли внешние авторитеты проекцией нашей важности? – спросил Макс.

– Сталкиваюсь с этим постоянно, – строго ответил наставник. – Бывает вот, человек назначит себе авторитета, и начинает потом с ним играть в детские качельки унижения и возвышения. Сам выбирает и сам унижается, а потом пытается за счет авторитета восстановить «справедливость», унизив ни в чем неповинного наставника, который так бесстыдно посмел над ним возвыситься.

– Бедный… бедный Вальтер! – Анна покачала головой, – невинное дитя!

– У-а-а! – наставник вытер невидимые слезы.

– Вот постоянно меня втягиваете в споры, и я же остаюсь виноватым. Я же всерьез воспринимаю! А для вас спор – это такой инструмент «возмездия». Прицепитесь к мелочи… Потом грызете меня – грызете.

– Изверги… – равнодушно сказала Анна, глядя в зеркальце – она поправляла ресницы тушью.

– В споре обычно никто не ищет конкретных решений. Спорщики соревнуются, кто круче, у кого яйца больше. Хотя, по сути, они доказывают друг другу, что их можно уважать и любить. Спорящий словно просит, чтобы вы, отстаивая свою правоту, вели себя чуточку гуманней с его иллюзиями. Просто, возможно, именно на этих иллюзиях удерживаются ключевые опоры его личности. Чем больней человеку в споре, тем важней для него эти опоры. И если вы человека таки переспорите, с ним может случиться нервный срыв, или того хуже – психический коллапс. Так что спорьте сознательно!

– Если верно понимаю, – заговорил Тим, – к комплексу неполноценности можно свести все вообще: игры, фильмы, развлечения, успех…

– Верно понимаешь, – подтвердил наставник. Пожалуй, два самых очевидных ограничителя желаний – это наше физическое тело со всеми своими потребностями и наше морализирующее воспитание. Детские игры, наполненные фантазиями – способ эти ограничения компенсировать. Используя игрушки, малютка отыгрывает роли, которые реализовать в реальной жизни пока неспособен. У взрослых свои игры – для взрослых. К ним относятся: отношения, работа, книги, сериалы, игры – все вообще. Мы готовы проживать чужую жизнь, если собственная – не тешет наше самолюбие.

– Чота как-то грустно, – сказал Макс. – Я люблю игрушки.

Макс проводит несколько часов в день в сетевых симуляторах: участвует в гоночных заездах и отстреливает мобов в виртуальных шутерах. Иногда я к нему присоединяюсь, и мы самоутверждаемся на пару – в глазах друг друга. У него в силу опыта получается лучше.

– Когда мы тему проекций прошли, у меня интересу к играм поубавилось, – пожаловался он. – Уже не вижу игру… – вижу графику и свои проекции. Ни фига не играбельно! Перестал верить в виртуальную реальность. Так теперь вы еще и эту мою сетевую зависимость самоутверждением добили…

– Отличный результат! – Вальтер диковато улыбнулся. – Я тобой горжусь, Макс! У тебя есть потенциал на мастера.

– Нафиг мне ваш потенциал! Хочется жизни радоваться…

– Вот именно! – поддержала его Анна.

– Невротики, – сказал тихо наставник.

– Неудачники! – хихикнул Давид.

– Давай, выделывайся… – сказал Макс, глядя на Давида. – Возвышайся, сколько влезет, психический наркоман!

– Невротик любит, когда другие страдают, – заметил Вальтер. – Ему делается легче, потому что в это время он сам становится более заметным и востребованным. Зависть – это желание сравняться и опередить, чтобы стать более важным и ценным в глазах других людей. Это – рыночная психология. Человек преподносит себя в качестве товара на рынке отношений. И если «товар» не берут, он сам включает себя в список непригодных для употребления. Комплекс неполноценности – это выдуманный товаром запах гнили, по которому он сам зачисляет себя в список испорченных. И кстати, совсем иначе на этом рынке мыслит «покупатель»… В общем, на сегодня все, – сообщил наставник. – Вопросы есть?

– А бывают другие причины у комплекса неполноценности, кроме неадекватного восприятия реальности? – поинтересовался Давид.

– Нет. Все проблемы – от этого.

– Вот я встречаю по жизни людей с комплексом неполноценности, которые выбрали тиранию, – заговорила Анна. – Выливают желчь на других, возвышаясь в своих глазах. И такой неприятный осадок после общения остается… – говорила она с легкой усмешкой, видимо, намекая на Вальтера.

– Анна, если ты реально хочешь разобраться, что тут к чему, надо анализировать не реакцию «людей» – а свою. Чем конкретно является осадок, который после общения остается? Все мы самоутверждаемся. У всех есть «комплекс» неврозов. Именно он и заставляет человека доказывать, что этого комплекса у него нет.

– Ясно. Спасибо, – печально ответила она…

Осознанность

За пять дней до озарения