Иллюзия вторая. Перелом

– Достаешь из мешка то что ты хочешь обменять, добавляешь часть самого себя и получаешь то, что хочешь получить. Всё очень просто. Так, например, иногда поступившись принципиальностью ты с легкостью добавишь столько же вещества в мешок с достатком и изобилием, как и наоборот, отказавшись от чего-то незаслуженного и материального, ты в состоянии добавить вес в мешок с порядочностью, – дракон замолчал на мгновение, – и так будет постоянно. Любое чувство и любой поступок, присутствующий здесь, пропустив через себя самого и этим изменив его, ты в состоянии превратить в любое необходимое тебе наполнение.

– А если мне будет мало того, что тут сложено? Могу я получить больше?

– Ты можешь получить всё что угодно и в любом количестве, – Артак усмехнулся, – ограничений нет и быть не может. Но для этого…

– Для этого, – вступила Агафья Тихоновна, – для этого тебе необходимо будет распустить мешок с ленью и используя освободившийся материал соткать из него всё что угодно.

– Добавив себя?

– Да, – акула согласилась, – это обязательное условие.

– Но где я возьму себя самого?

– Вот это действительно важно. Добавить себя можно лишь в том случае, когда ты знаешь где ты и кто ты. Надо искать. Искать и никогда не останавливаться в своих поисках. Ведь по сути, в каждом мешке уже есть что-то от тебя самого. И таким образом, перебирая их содержимое, возможно, когда-нибудь ты сможешь ответить на кажущийся простым вопрос – кто ты есть на самом деле!

– Но как???

– Найди то одинаковое, что есть в каждом из мешков. Найти то, что их объединяет. Найди их единство. Это и будешь ты…

Какими же неведомыми человечеству путями шла эволюция этого мира, какими запутанными тропами развивалась жизнь в этой Вселенной – Вселенной поступков, действий и чувств?

Какими необычными качествами и свойствами обладал этот мир, какие меры изменений присутствовали тут?

Как можно познать его – этот единственный для человека реальный мир – мир мыслей и чувств, мир действий?…

Ведь физические тела, по своей сути, ни на что не способны. То, что видят ваши глаза и то, что ощущает ваше тело – это физический мир, а сами тела – его эффект, созданный по причине.

Данная причина – это мысль.

Тело не может создавать. Оно может только ощущать и быть ощущаемым. В этом и состоит его уникальная функция. Мысль же, наоборот, не способна на ощущения, мысль не подвержена влиянию времени, мысль – может только выдумывать и объяснять, создавая.

И ей очень необходим наш общий, воспринимаемый как реальность мир относительности, мир физики твёрдых тел, и всё для того чтобы ощущать саму себя.

Мысль.

Тело не имеет власти создавать, хотя и дарит такую иллюзию.

Тело – лишь случайный, необходимый самому миру, но всё же – результат, тело – следствие мысли, не более того.

И все эти бесчисленные мешки с поступками, с действиями и делами, с чувствами и мыслями – тоже всего лишь иллюзорный, созданный по необходимости человеческим мозгом мир, где необходимость – это способность понимать и осознавать.

И мешки – только аллегория, понятная человеческому сознанию – та аллегория, которая делает возможным объяснение и понимание того как всё происходит на самом деле, то есть, в реально существующих причинах всего физического – в мыслях.

Круг замкнулся. А если быть точным – круг всегда был замкнут.

Мыслью все рождено, мыслью будет изменено и похоронено.

Есть ли в этом смысл? Есть, конечно же, есть.

Смысл как в песне, которую поешь с удовольствием, как в нотах, которые складываются в приятный звук.

Одна нота, сама по себе, мало что значит. Один куплет – без припева, без второго куплета – тоже не очень существенен. И, конечно же, петь песню хочется, петь песню необходимо, но не для того чтобы чисто, без фальши пропеть последнюю ноту. Последняя нота ничего не сможет изменить. Последняя нота, даже спетая чисто и безупречно, не поменяет расстановку веса в этих мешках. Ну разве что самую малость. Она, последняя нота, сама по себе не так уж и важна, ибо может быть спета внезапно, и совсем не по воле самого человека.

Но важна вся песня целиком, и спеть её хочется чисто, хрустально – спеть звеняще, спеть от начала до конца, спеть, пройдя и низкое звучание тромбона, и высокое – пения птиц…

Это и есть смысл. Мелодия. Целиком. Во всем объёме.

Каким интеллектом должен обладать человек, отнюдь не случайно узревший и пытающийся понять устройство этого мира?

Какой внутренний свет, питающий человеческий разум должен присутствовать в нём для того чтобы рассмотреть и разгадать это – бесконечное и зеркальное, невидимое глазу, но слышное сердцу?

Какая проницательность должна быть заключена в человеке, постигшем это безмерно сложное и запутанное, но цельное и взаимное содержимое этих мешков, составляющих собой не что иное как внутренний мир самого человека?

Кем должен быть этот наблюдатель, пытающийся понять самого себя, а значит и понять целую, непонятую доселе Вселенную, в которой уже сосредоточены ответы на все существующие вопросы?

Наша Вселенная уже рождена и она конечна, она смертна, как и любой возникший в ней вопрос, но одновременно с этим она – бесконечна, как и любой, найденный в ней ответ. Бесконечность, ограниченная контурами чего-то – вот её суть, бесконечность в контурах тела – человек, в контурах пространства – весь мир, Вселенная, а бесконечность в контурах одного мгновения – … Об этом позже.

Но принципиальной разницы никакой…

Каким же совершенным инструментом познания является человеческий мозг, который смог, который каким-то непостижимым образом нашёл дверь в этот мир, приоткрыл её, глянул, ахнул от удивления и тут же сформировал в своем видении более-менее привычный человеческому взгляду порядок – порядок и временной и пространственный – ведь другого порядка человек не знает и не может знать, ибо он сам его часть.

И поэтому в картине, которую увидели мои глаза и которую совершенно по-своему интерпретировало мое сознание, мешки были разложены в пространстве, они изменялись во времени, а может быть и бесследно проходили в нём. Но на самом деле не было здесь ни времени, ни пространства, ибо действия и поступки, человеческие чувства и размышления не подвластны им и не зависят от них, они постоянны с течением одного и не меняются в перемещениях другого. И пространство этого мира, и время, произвольно текущее в нём – всё это было почти гениальным произведением, всё это было созданием одного единственного – главного органа восприятия человека – его мозга.

Именно этот орган, приоткрыв сюда дверь и удивленно распахнув человеческие глаза, сразу же, тут же, не отходя от двери начал формировать привычный ему мир, начал рисовать привычную глазам картину, и делать это с одной единственной целью – понять. А понять он может только то, из чего создан сам – только изменяющуюся во времени и занимающую определенный объем в пространстве материю. Ту материю, из которой он сделан.

И мой человеческий мозг тут же сформировал из действительной реальности нечто на неё очень похожее и понятное ему самому, однако, не теряющее своей собственной реальной сути и не жертвующее своим смыслом; сформировал трехмерный пространственный мир действий и чувств, по образу и подобию того мира, в котором сам мозг, а следовательно, и сам человек, существует.

Но одного он не мог изменить!

Мир действий и поступков продолжал питаться тем же, чем и питался до своей трансформации в понятную мозгу концепцию – он питался воображением самого человека.

Питался точно также, как привычная человеку трехмерная Вселенная питается временем и пространством, а когда, по тем или иным причинам еда заканчивается – этот нежный, как цветок мир разрушается и погибает…

Мешковина, из которой был соткан мешок с ленью, да и сам паук, царственно восседающий на нём, выполняли одну общую задачу – все они, как солнечный парус – ловили свет. Не только тот общий свет, который ниспадал с несуществующего потолка этого мира, но и то, едва уловимое свечение, исходящее из приоткрытого мешка с вниманием или из распахнутого мешка с интересом. Даже полностью завязанный мешок с движением, прямо через свою мешковину, испускал нечто неосязаемое, невидимое, но явно оседающее на паутине лени.

Немного поодаль притаился мешок с забвением – этот был даже покрупнее мешка с ленью.

Такой себе отстойник. Последняя инстанция. Именно туда стекало всё, что удалось поймать лени. Всё, что паук смог схватить своими мешковинчатыми лапами. Всё, что ему удалось удержать до того – самого последнего момента, когда любое начинание, покинувшее мешок с интересом и уже немного подпитавшись вниманием с другого мешка, отвоевав часть запутавшегося в паутине действия затрепыхается в паутине забвения, задыхаясь и умирая.

Да, этот мир был велик. Не огромен, а именно велик – велик по своему наполнению, велик как правда, ибо она – одна, и она достаточно редкий – а значит, и ценный гость. А вот лжи вокруг может быть сколько угодно, но и ценится ложь в полном соответствии со своей распространённостью.

Этот мир справедливо выставлял свои собственные оценки человеческому существованию. Эти оценки были верны и правдивы, ведь зависели они не от взяток и договоров, а лишь от того, чиста или запятнана была совесть у обладателя этого мира. Совесть не только в привычном человечеству смысле – этот поступок хорош, а этот – совсем наоборот, а со-весть – совместное ведание того что есть; совесть, как внутренний бог; совесть, которая оценивает не только поступки, не только то, что ты сделал по отношению к себе или к другим, но и то, что не сделал, то что отложил на потом, то о чём забыл – то, что ты с любовью отправил в мешок с забвением. Оценивает даже тех, чьё время прошло и никогда не вернется, ибо оно потрачено и невосполнимо.

Эти пустоты несделанного и забытого и составляли основу наполнения мешка с забвением. Возможно, он был пуст, и казался полным лишь визуально, ведь забытое и вовсе не может существовать. Ни в мыслях, ни в какой другой из всех существующих реальностей.

И раздувался этот мешок с забвением на солнечном ветре всего лишь от своей собственной значимости – словно человек-пустышка, важно надувающий щеки, но по сути своей ничего не значащий.

Ноль.