Страна расстрелянных подсолнухов

Симпатичная, но уставшая девушка сидела за столом, который был загроможден принтером и ворохом бумаг. Говорила она скучно. Прочитала абзац из решения нового правительства. «Уже состряпали, – подумал я. – Оперативно работают». Просто долг Родине, просто священная обязанность.

Мои глаза скользнули по другому документу на столе: «28 апреля 2014 г. Верховная Рада одобрила мобилизацию автотранспорта в Украине».

– Вам все понятно? – сказала она сухо.

«Почему у нее такие бесцветные глаза? – пронеслось у меня в голове. – Симпатичная девушка, а глаза никакие». Я для нее не существовал. Ноль, к которому нужно было приделать палочку. Дала расписаться. Проводила, но прежде вышла и дала знак верзилам, что все в порядке. Гориллы меня выпустили с такими же ухмылками, как и раньше. Не они ли жгли крымские автобусы? Похожи.

Я не был готов к этому. Спектакль был разыгран как по нотам. Даже помнится, сварочную маску под мышкой держал. Думал ерунда какая-то, а вышел как оплеванный.

– Хитро-мудрое пи*орье! Удар под дых! – беленился я в бригаде. – Я бы и так пошел. Новой власти с этого начинать! «Фотографии смените!» И две гориллы с лошадиными мордами… и вилы в бок. Что нельзя было по-человечески!? Такого даже при Совке не было.

Пацаны прятали глаза и молчали.

А тот, кто не пошел, кого успели предупредить, того на проходной выдергивали, и всё равно насильно заставляли расписаться. Уже без улыбок и церемоний. Часть пацанов, которых не выловили – успели уехать. В моем случае, когда расписался, это уже решетка. Играть с тюрьмой не в моих правилах. Маленькая облава им тогда удалась. Мы оказались каждый по одному.

– Бегом в военкомат, Укроп! – некстати пошутил кто-то из коллег, – и не смей увиливать от священного долга. Если дезертируешь, Ярош тебя расстреляет, а потом и повесит.

Но было не смешно. Я забыл, кто был этот умник. Тогда на эту тему еще шутили.

Толерантность моя разбилась о жестокую действительность. Конечно, провели, лоханулся, но я не считал, что это катастрофа.

– Просто так распорядилась судьба, – говорил я матери. – Ты зря расстраиваешься.

– Я не расстраиваюсь, – врала она мне с закаменевшим лицом. Будто я не знал ее.

«Мама, мама! Я все понимаю, – думал я. – Могла бы и поплакать. Что уж тут. С другой стороны… в самом деле – а почему не я? Отменный сварщик или ученый!? Чем мы лучше!? Если нужно – надо идти. Горлопанить на митингах мы все мастера, а как дела касается вроде хочется отойти сторонку».

Завод бурлил. Горе Михалыча было не описать. Плакал он по настоящему. Когда провожают на войну, это уже лишнее. Я немного обиделся на него. Хоть не суеверный, но есть такие вещуны-колдуны.

Я гнал эти мысли, но не стал терять времени: купил броник 3-го класса за 4500 грн., тактические очки, хотел каску, но не нашел. Австрийские тяжелые берцы, приобретенные недешево, пришлось оставить. В них хорошо было в баре красоваться и пиво пить с пацанами. Пробная пробежка выявила, что они совершенно не пригодны для дальних расстояний. Встал вопрос: тащить с собой из Харькова, бинты, жгуты, йод, зеленку? Решил оставить, выдадут, но положил многое из того, что могло пригодиться. Обезболивающие, антибиотики, «Аквабриз» для обеззараживания питьевой воды, большой складной нож Bear Grylls, нитки-иголки, микро-блокнот с авторучкой и маленький мультитул с пассатижами, на 9 предметов. Вроде подготовился!

Мать с отцом держались. Молодцы. Не хотели меня расстраивать. Только дед Чеслав, стучал костылем по стенам мансандры. Вообще он был нормальный, но иногда на него находило. Он был настоящий горец Карпат – Гуцул, верховинец. Бойки исстари обитали на стыке Львовской и Ивано-Франковской областей. А его отец и дядьки жили в Низких Бескидах и северной части Словакии недалеко от Попрада.

Когда я был маленький, он, взяв меня на колени, рассказывал, как они молодые парни Легини высоко в горах валили лес. Очищали стволы от сучьев и коры и спускали с вершин на горную дорогу по сделанным деревянным желобам. А там Газди, те, кто постарше на конях и волах отправляли деревья на ближайшую станцию узкоколейной дороги. Тяжелый труд прерывался веселыми праздниками Зимним Николой и Рождеством.

– Что за Никола, – спрашивал я – нетерпеливо теребя пуговицу на его рубахе.

– На Николу зима с гвоздём ходить, крыши ладит, где снiгом поукроет, где плотнее подоткнёт, щоб снеговая дранка не сорвалась, i щоб в печной трубе пело и гудело.

Последнее время дед сдал, но остался таким же цепким, ершистым.

– Никогда не думав, що внука буду провожать на войну. І войну с кем? Скажу про себе. Мы русины, разделены. В Словакии, Сербii, Чехii, Венгрии и конечно на Украiнi ты найдешь своих родственников, но мы всюди в меньшинстве. Мы всегда боролися за свою независимость. Жена моя, бабка твоя – русская; i мати русская. Значит и ты на три четверти русский. Я, пережив уже одну войну. От неi с голода умерло трое моих братьев, а батько пропал без вiстi. Нiчого нет хуже войны. Другий не хочу. Вiйну гораздо проще начать, чем закончить. Не забувай, що ты у нас продолжатель фамилии. От пули не бiгай, не пристало нам, но и не лiзь на рожон!

– Спасибо дед. – Я обнял его подвысохшее, жилистое тело.

– Ще скажу, есть у нашего народа один обычай. Називаеться «Клятва землею». Воин опускався на колени и набирав в рот землi. Чудодейственная сила земли исцеляет от ран i ожогов. «Рiдна земля» без всяких амулетiв способна защитить солдата от пули ворога. Не забувай мое напутствие. Ты все же на четверть гуцул. Береги себе.

– Спасибо. Спасибо, – я с благодарностью и болью посмотрел в его выцветшие от времени глаза.

Отходняк получился не очень веселый не смотря на то, что горилки, не жалели, а брат отца – Федор залихвасто играл на баяне:

«Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, …А ты не вейся на ветру…».

В средине вечера случился странный инцидент. Когда наливали «Немиров» у отца в руках лопнул бокал, и содержимое его вытекло на скатерть. Это было так неожиданно. Огромное мутно-желтое пятно залило треть стола. Отец растерялся и держал какое-то время остаток бокала, не понимая, как это могло случиться. Бокал был тонкостенный, но раздавить его было невозможно, как ни старайся. Это понимали все. Да и не давил он его. Мать стала белее льняного полотна, на которое все вылилось. Скатерть с бокалом тут же безжалостно выкинули, заменили, но это испортило остаток вечера. Все сделали вид, что ничего особенного не произошло, и будто даже забыли об инциденте, на самом деле было не так. Я видел это по лицам. Легкий хмель испарился. Настроение и теплота вечера ушли. Все смотрели на меня по-новому, и это было неприятно. «Что за дела?! Я еще живой! – хотелось бросить им. – Не надо этих постных выражений!». Гости говорили непривычно мало и посматривали на наши застекленные ходики на стене.

– Дядя Федор! Что-нибудь веселое, – просил я. Но дядя Федор уже сорвал голос, извинялся. Ту было уже ничего не исправить. Только пальцы его послушно перебирали лады, и руки привычно рвали меха.

«Я не суеверный. Это конечно чепуха, – сосало под ложечкой, – но с другой стороны… Ведь раньше такого не было. Неужели это что-то значит!?» Я гнал тяжелые раздумья от себя. С расставанием у меня не заладилось. Людям свойственно искать приметы, когда жизнь ставит их перед ответственным выбором.

Последний вечер с Ленкой. Скучный, бесцветный. Вроде и расстаемся, а сказать нечего. Слова корявые, как палки в колесе. Вымученные, тормозные.

– Ленк! Война, так война… Ты расстраиваешься?

– Не-много.

– Это хорошо.

А что хорошего? Не понятно. Ляпнул с дуру что попало. … Убьют, … я просто эпизод в прошлом! А может, найдет кого, пока я буду сепарам вдалбливать уроки светлого европейского будущего. Жирных котов полно. Ленка… Ленка! Главное не клясться в любви. Хотя, что это такое? И не давать обещаний. Не давать и все. Жуткий вечер должен был кончиться, и он кончился. Все когда-то кончается.

Я лег спать и долго не мог уснуть. Комната вдруг стала чужой, а родительский дом особенным. Какие-то шорохи, шуршание, подвывание ветра, легкий скрип ставен о крючки. Когда родился и живешь всю жизнь на одном месте, дом одно целое с тобой, а пришла пора расставаться понимаешь – это не так. Все родное и близкое в прошлом, оно есть, и его уже нет.

Я заснул и проснулся под утро от страха. Еще не светало. Липкий холодный пот покрывал тело. Мне не хотелось возвращаться в дурацкий сон. Я закрыл глаза, но он не отпускал. Опять огромная швейная катушка, величиной с дом, накатывалась на меня, а я старался увернуться. С трудом удавалось избегать участи не попасть под ее ребра, но она снова и снова настигала меня.

– Ад! … Адище!!!

Как я хочу убежать, проснуться …но не тут то было.

Я по настоящему забылся, только когда робкие лучи солнца засветили соседнюю крышу и когда мать начала греметь посудой на кухне.

Ласточки армейской жизни

Отправляли нас в начале июня. Провожающих собралось много, но плач, был умеренный. Слезы размазывали, но никто не рыдал. Война-то была не настоящая. А может и не война, а так, приедем, поедим солдатской каши и назад. Так хотелось думать. Вновь избранный президент клялся, что войну кончит на раз. И мы его избрали.

Целая колонна грузовиков выстроилась в четкий порядок. Мы одни можем восстановить конституционный порядок. Силища! Мощь! От одного вида могут спасовать, те, кто не захотел подчиниться, пошли против нового курса страны.

– Прощай Харьков!

Это кто-то сказал? Нет! Это было у нас в душе. Я среди заводчан. Лица у всех грустные, потерянные. Уже простились. Скорее, нечего тянуть.

– По машинам! – заорал звонко и зычно незнакомый капитан. Хорошее место военкомат. Хлебное. Он остается, мы уезжаем. Его всю жизнь готовили к войне, но как она случилась, на войну отправляют нас, тех, кого оторвали от станков, выдернули из цехов.

Капитан провожает с улыбкой. А что не улыбаться. «… Капитан, капитан улыбнитесь… Жил отважный капитан!» Жил, живет, и будет жить. А что будет с нами?

Отгибаем брезент. Кузнечная, Гамарника, проплыла в последний раз в глазах Лопанская стрелка, Вернадского, проспект Гагарина. Покровский сквер, фонтан «Каскад»… Вот уже скрылось из виду колесо обозрения в парке Горького.

– Прощай Харьков. Прощайте любимые лица! Что там у нас впереди?!

Крытые машины неторопливо тянулись по Полтавскому Шляху. Нас сопровождали менты с мигалками, проблесковыми маячками, сиренами. Торжественный прощальный эскорт родного города. Собственно никуда и ехать не надо было, только перебраться в соседнюю область: Лозовая, Барвенково, Изюм, а там, в двух шагах Красный Лиман.