Страна расстрелянных подсолнухов

– Когда вернешься?

– Не знаю. Да все нормально деда, – я заботливо приносил оставленную им на веранде клюку с резиновым набалдашником.

– Нормально? Все бiгаеш, носишься, про мою пенсii беспокоишься? Тiльки как бы ее не располовинили твоiми стараннями.

– Да что ты?! Скоро все наладится! Вот увидишь!!

– Дело твое, но можно дать тобi один совет? Не оставляй ружье в салонi на сиденье.

– У меня «сигналка» и возле забора… кому надо?

Он внимательно смотрел на меня.

– Тому i треба. Розбити кирпичом стекло, схватить твiй винторез – одна секунда. Поки сработает сигналiзацiя, пока ты проснешься, пiдбiжишь к окну, выбежишь… злодiй, где будет? Поди, до Полтавского шляха добiжить!? А та кинешся догонять, як пульнет в тебе из твоей же пукалки.

Его белые волосы, выбивавшиеся из-под шапки, лениво шевелил ветер, воробей прыгал у его ног, искал, чем бы поживиться, а взгляд его был добрый и умиротворенный. Меня не напрягала такая опека деда.

– Хорошо. Я спрячу в багажник или буду заносить в дом, – сказал я покорно.

– Помни що я твiй дiд. У нас одна кровь. Я тобi плохого не посоветую.

«Старый стал. Морщин прибавилось. Разве он поймет». Я поправил ему выбившийся воротник куртки, прощаясь, слегка прижал к себе и мой Nissan Bluebird вновь бросился весело вырывать из-под себя дорогу своими 150-ю застоявшимися лошадьми.

Дни просто летели. Каждый был напрессован событиями. То, что раньше происходило за месяц, неделю – умещалось в часы. Были и тревожные вести. Нет, я не надеялся, что все и сразу будет хорошо. Я готов был потерпеть. Революция делается не по мановению волшебной палочки, и будут перегибы. В мутной воде, всегда много пены, типа Александра Музычко, в миру Сашко Билого. Но не они определяли политику, это присосавшиеся. Меня больше всего стал смущать запрет русского языка и различные препоны, выпады в сторону восточного соседа.

– Причем здесь язык – важно, что в головах, – делился я сомнениями с Лысаком. – Майдан был русскоязычным. Все были как братья. Мы не для этого поддерживали революцию, что бы кого-то гнобить и уничтожать. Мы за свободу. Впереди Европа. Она объединилась, – и немцы и французы, говорили на разных языках, и были веками непримиримыми врагами, враждовали, воевали, а сейчас они стали едины и другие народы с ними. Мы не варвары, мы тоже хотим цивилизованных отношений!!

Лысак не возражал. Но обстановка резко менялась. Милиция пряталась или занимала выжидательную позицию. Этим пользовалось разное отребье. Нас всколыхнули события, случившиеся конце февраля.

– Слышал про автобусы? – спрашивал я Леху.

– Крымские? Те, что пожгли близ Корсунь-шевченковского?

– Ну да…

– Смотрел в интернете. Били битами. Так издеваться, метелить беззащитных людей. Чего они добиваются?

– Акция устрашения к мирному гражданскому населению. Стояли, смеялись, и это доставляло им удовольствие. Говорят, были убитые.

– Да нет. Точно не известно. Корреспонденты любят подлить масла в огонь.

– Скорее всего, – неуверенно соглашался я. – Но много людей пропало без вести?

– Нагоняют. Российская пропаганда.

Но события надвигались. Восстал юго-восток. Сепаратистские настроения стали реальностью, близость Рашки и бесспорно Одесса, разделили людей. Одесса, конечно, была непростительной глупостью. Не было более сильной подножки, чем ту, которую Майдан подставил себе сам. Тут уже нельзя было все списать на плохих корреспондентов. Коктейли Молотова летели в окна. Люди прыгали с высоты. Слухи множились. Жертвы исчислялись десятками. Власти отмалчивались. Народ был напуган. Одесса была совсем рядом.

Начались захваты зданий и в Харькове, Чернозаводской район не был исключением. Было очень неспокойно, тревожные новости росли как снежный ком, но потом все успокоилось, центральная власть взяла верх. В это мы с Лехой уже не вмешивались. Русские, или те, кто в душе считал себя русским, были на распутье. Юго-восток пошел по своему пути. Пусть катятся! Я уважаю, выбор людей, которые хотят жить по-своему. Не нужно никого учить – все взрослые и умные, хотя некоторые задним умом. Пусть потом кусают локти!!

С Лысаком мы теперь встречались редко. Он намылился уехать в Польшу. Как-то перед отъездом я его застал недалеко от дома на Красношкольной набережной.

– Решил?

– Ну да! Сам знаешь, наши запчасти и комплектующие шли только в Рашку, а сейчас с ней рамсы. Вот нас и поперли.

– Наказывают агрессора? Ну, понятно… Это Польша, нормальное европейское государство, не переживай. И кем там?

– Да хоть кем. Никто нас не ждет, конечно, но поеду в Вроцлав или Познань. Все одно лучше, чем здесь, – вздохнул Лысак, и глаза его были печальные.

– Гастарбайтером поля убирать у местных буржуев? Спину гнуть? – невесело предположил я.

– Посмотрим, – уклончиво сказал он. – Там паны.

– Они лучше?

– Да где там. Озвучили распорядок дня: в 6 утра подъём, в 7 выезд, работать до 7—8. Говорят: «Если дождь, то запаситесь чем-нибудь».

– Не хило! Институт тоже бросаешь? Тебе сколько осталось?

– Последний год. Да запарился я учиться и работать.

– Но ведь столько сил уже положил. Может, останешься?

– Нет. – Лицо его приняло жесткое выражение.

– А что мы тут икру метали? – с укором пытал я Леху.

– Тут надолго. … Видишь, какую свару затеяли. – Он поднял глаза на меня, и я прочитал в них тоску. – … Я вернусь.

– Точно?

– Думаю, вернусь.

– Смотри!

– Да вернусь я, вернусь точно. Пусть маленько успокоится.

Я с грустью смотрел на старинное здание музыкального училища, на бетонные столбы, увенчанные шарами, чугунные решетки, черную мостовую, и мне было не по себе. Леха когда говорил, отворачивался и я ему не верил. Мы с ним сильно сдружились, и было грустно, что он уезжает.

– Все не так как мы думали, – с сожалением сказал я. – Паны это временно. … Ну, давай братан! Перемелется.

– Ну да! Не охота уезжать. И вам не скучать.

Мы обнялись на прощание, и он чуть согнувшись, пошел в сторону цирка. «Какой он все-таки маленький, – подумал я, провожая его взглядом. – В Польше ему не сладко придется».

***

Крым отгородился блокпостами. Турецкий вал, Перекоп, Чонгар, Перешеек – оседлали казаки, неравнодушное население и милиция из разогнанного киевского «Беркута». Появились заграждения из бетонных блоков, мешков с песком; окопы, стрелковое оружие. На керченской переправе пограничный контроль был фактически утрачен. Депутаты проголосовали за отделение. Военных повсеместно блокировали. Никто не понимал, что будет дальше.