Страна расстрелянных подсолнухов

Говорят, не обошлось без Путина. У Армянска была замечена тяжелая артиллерия Черноморского флота. У нас было полное безвластие. Мы все время опаздывали. Разрекламированный поезд «дружбы» позорно бежал, боясь теплой встречи на вокзале. Крым уплывал. Он конечно, никогда, если честно не был полностью нашим. Это все понимали, но говорить об этом, было не принято. Крым сливали по-тихому.

Лучше не вспоминать о нем. Как сейчас стоит в глазах: чопорная набережная Ялты, милый курносый нос Наташки Клинцевич, изрезанные бухты Севастополя, Алушта, Коктебель, походы с рюкзаком и палатками в Планерское – все было исхожено, все было в памяти и родное. И вот отрезали. Обидно, но шансы без большой крови – там были мизерны. А крови я не хотел и поэтому смирился. Захотят в свободную Европу еще попросятся к нам. У меня там, на флоте, в Крыму служил старший брат Иван, я им гордился по настоящему.

Брату я до этого писал: «Ваня! Решай сам! Выбор за тобой. Но помни у тебя здесь мать, отец, я и твой отчий дом!» Ивану на месте пообещали сохранение звания, выслуги, повышение жалования почти в три раза. У них нефти и газа до хрена, и для Рашки это нормально. У брата была комната с видом на море, жена, ребенок. Он решил, что присягу два раза не дают, и вернулся. Колебался – до последнего, сомневался, … – но вернулся, хотя большинство его друзей и сослуживцев остались. Тут каждый делал выбор сам.

Когда он приехал, было очень радостно. Наш дом на улице был одним из самых приметных. Стены его были возведены из старого Екатеринославского кирпича с клеймами «И. М». Дореволюционный кирпичный завод на Аптекарской балке ранее принадлежал инженеру Иону Михайловичу Майданскому. После разбора скотобойни, на нашем доме кирпичу была уготована вторая жизнь. На улицу смотрел солидный фронтон с полукруглыми окнами. Поверху он был срезан полувальмами и укороченными карнизными свесами, под которыми располагалась просторная мансарда. В доме было очень просторно и даже в жару прохладно.

В тот раз к приезду брата веранду убрали свежими домотканi килимками [домоткаными половиками], я вернул к жизни угольный самовар, сварил ему аргоном новую трубу из нержавейки, вывел ее в окно. Пароход «Дмитрий Ульянов» при опробовании задымил классно, по настоящему. Мать светилась, готовила котлетки, не по-киевски, но как она умеет. Сделала слоеные пирожки с нашими абрикосами. Отец достал из заветных запасов 3-х летний черно-красный «Спотыкач» – горилку на лесном сборе. Вся семья была вместе. Это был настоящий праздник и гостей никто не гнал.

Все удивлялись, что он не остался, хотя должен был. По идее, его бы никто не осудил.

– Ну что вы пристали, – урезонивала особенно ретивых наша соседка Пелагея, опрокидывая третью рюмку Спотыкача, и подкладывая в тарелку добрую порцию пельменей. – Не самый плохой выбор. Вам бы все сайгачiть, а родители як!?

Гости послушно кивали головой.

– За встречу!

– За встречу!

Пахло березовыми углями, лаял соседский пес, растревоженный весельем, веранда призывно светилась в ночи. Все соседи знали, по какому поводу мы гуляем.

– Вiдмiнний самогон!!

– У нас сегодня чай в угольном самоваре!! – хвалилась мать, и лицо ее светилось как его начищенные бока.

– А сыночки то у вас, как похожи! И куда с добром! Куда с добром! – в унисон повторяли захмелевшие гости.

И было хорошо и уютно.

«Сколько времени прошло, а глаза закроешь как вчера: Простой струганный стол, скамейки, застеленные толстыми покрывалами. Ночь, черные стекла, блики на них, резкий свет лампочки без абажура и милые родные лица». Когда все немного расслабились от выпитого, центр внимания переключился на Ивана.

Рассказ брата был неторопливый, степенный:

– Я не интеллигент, россиянам в Крыму даже морды бил за плохие высказывания в сторону Украины. Но после референдума корабли и суда, которые находились в Крыму – а это примерно половина флота Украины – вышли из ее состава и присоединились к спешно сформированным морским силам самообороны Крыма. Депутаты проголосовали, и вроде как это выглядело законно. А дальше началось: корабль управления «Донбасс», спасательный буксир «Кременец», противопожарный катер «Борщив» – перешли на сторону Крыма, России и подняли Андреевский флаг. К 20-му марта мы утратили контроль над корветами «Тернополь» «Хмельницкий» «Луцк» … а к 22 марта флаги России были подняты над 54 из 67 кораблей, в том числе над 8 боевыми кораблями и единственной украинской подводной лодкой «Запорожье».

Иван утер пот со лба. Видно было, что он волновался и вновь переживал недавние события. Его никто не перебивал, и он продолжил с горящими глазами:

– С нами никто на связь не выходил. Слова «Держитесь!», «Слава Украине!» – и всё! Мы хотели достучаться до власти, чтобы корабли не бросали на произвол судьбы, с тем, чтобы нас либо вывели, либо дали другой внятный приказ, но нас бросили. У нас заканчивалась вода и провизия, а из Киева не поступало никаких указаний! Мы так долго не могли тянуть… Мы были в безвыходном положении. Что говорить, 25 марта был захвачен заблокированный в Донузлаве последний тральщик «Черкассы». В Севастополе не осталось военных кораблей под украинскими флагами. И вот я здесь! Я вернулся.

Отменный самогон, ветчина и пирожки с абрикосами лишь только отчасти скрашивали рассказ Ивана. Глаза его светились болью. Мы многого не понимали, но обида за безразличие и пораженчество была написана на его лице. Это была правда украинцев, крымчан, русских, но истину в последней инстанции никто не знал, а может, ее и не существовало, так как рвали по живому.

В Харькове все начало разваливаться, с работой стало неважно. Предприятия закрывались, шли массовые сокращения, а Ваня надеялся продолжить службу. Ему клятвенно обещали, что он не пострадает, если вернется.

Приехали корреспонденты из местной газеты «Время» – бывшей «Красное знамя». Взяли интервью и расписали, какой он герой. Он не говорил про Рашку гадостей, им это не нравилось, но все равно он был герой. Что-то они потом просто дописали за него. Ваня прочитал и с досадой плюнул:

– Шелкоперы, сволочи!! У меня же там друзья остались!

Из газеты только и вырезал – что портрет. «Фейс» получился что надо. Он там веселый. Когда пришел, и когда его так встретили. … … Но потом не заладилось. С немалым трудом его все же удалось пристроить на ржавую посудину, буксирный катер «Новоозёрное» и то через одного старинного товарища отца. Это было счастьем, хотя конечно в деньгах и во всем остальном, он потерял и еще остался без жилья. Но так получилось, что обещали много, а потом сказали: «Ну, ты же видишь что, творится, мы не виноваты. Кто же знал».

Помню прощальный вечер. Отец затяжелел от выпитого, и мама пошла его укладывать. На веранде мы на время остались одни с Иваном.

– Жили же нормально – работа! … сыты, одеты, обуты, … газ дешёвый, – говорил брат, – правда, вокруг жулье, но где его нет.

– Безнадёга была. Полная! – горячо убеждал я его. – Единственная надежда оставалась на то, что после подписания ассоциации, нужные реформы Янукович вынужден, был бы начать. А когда эта надежда рухнула – случился Майдан. От безнадёги он произошел, а не из-за чего другого. Коррупция! Янукович тормоз! Был бы другой президент…

Брат смотрел на меня, и лицо у него было каменное холодное, и я чувствовал себя виноватым и маленьким.

– При чем здесь Янукович. Если бы Яника на фонаре повесили – страна бы гуляла, счастья прибыло!? – спрашивал Иван. – Считаешь после него пришли кристально честные!?

Это был удар под дых! Так случилось. Что после драки кулаками махать. Не зря говорят: «Срать и родить – нельзя, погодить!».

– Ваня, ни о чем не жалей! – торопился выговориться я и чувствовал, как кровь приливает мне к лицу от переживаний и выпитого.

– Посмотрим.

– Точно тебе говорю!!

– Посмотрим, – опять бросал брат и смотрел на меня так, как будто я был в чем-то виноват.

Я не стал продолжать разговор. Спотыкач давал о себе знать. Я твердо верил, и это было главное.

Иван уехал. Стычки на юго-востоке разрасталась. Донецк, Луганск, Горловка, Славянск, Краматорск. «Майдановцы» пока выжидали и осторожничали. Путин взял разрешение на военные действия, и все гадали, что будет. Но Рашка молчала, нависнув огромной глыбой на востоке, а ожесточение росло. Зуб за зуб! Люди шли стенка на стенку. Что вчера казалось невозможным, стало обыденным. Убить? Запросто. И с обеих сторон. Не конфликты – война замаячила на горизонте. В это не верилось. Но какая война без солдата… Наш Червонозаводской район бурлил.

Пошла шумная патриотическая трескотня по телевизору и в печати: говорили о целостности Украины, о Родине, о долге, о коварных «москалях», и неминуемой катастрофе, которая стоит у порога, и почти сразу объявили призыв.

«В Польше – наплыв студентов из Украины, – писали в „Вечернем Харькове“. – Многие едут на учебу за рубеж, чтобы избежать мобилизации. В стране за уклонение от службы уже дают реальные сроки – два года тюрьмы!» Я откладывал газету. Нагонять страхи у нас любили.

Мне не приходило в голову, что призыв коснется меня. Я напротив был уверен – меня он обойдет стороной. Ну, может быть, когда-нибудь, … если уж совсем «непруха». На заводе меня ценили и готовы были наделить какой-нибудь броней. «Завод имени Малышева» не «шараш-монтаж». Мы занимались модернизацией танков Т-64 до «Булата» и легкой бронетехникой: БТР-3, БТР-4, «Дозор-Б».

– Надо засекретить военную технологию, – рубил воздух руками генеральный директор Николай Белов. – Наш блок цилиндров – это ноу-хау. Мы должны удержать его как интеллектуальную собственность. Передача литья любому может доставить заводу убытки. По крайней мере, так считают спецслужбы.

«А вдруг узнает агрессор и украдет, – с улыбкой думал я, – еще засекретить пурпурный инопланетный „танк-автомат“ на шасси „Буцефала“ на котором разъезжал Максим Каммерер. Зачем его отправили Федору Бондарчуку в Россию».

Серьезная организация «Укроборонпром», вроде полная индульгенция, но отсрочка от призыва с новыми отмороженными властями не срослась. Никто не смотрел на шаг вперед, не интересовался, что будет завтра. Начальник цеха Михалыч, нас всех собрал, рассказал, что лучше не поддаваться на происки «голубого глаза» и избежать призыва.

– Главное не расписываться в повестке. Немного побегать, поночевать у знакомых.

Все с этим согласились.

– Это не надолго Рома. Кампания пройдет, а там и война кончится! – подкручивая, обвислые запорожские усы, успокаивал он, когда мы возвращались после мероприятия. И ему хотелось верить. Михалыч был признанный авторитет, можно сказать второй батя.

На заводе не было добровольцев, кроме двух придурков из гальванического. У них наверно от химии мозги расплавились, плюс информационный шум.

– Захотели стать «хероями». В добрый час! – напутствовали мы их.

Призыв в Харькове забуксовал, показывая непопулярность в народе и слабость местной администрации. И тогда «Они» пришли на завод. Они знали, где нас найти. И никто не смог возразить. Теперь Они не жгли покрышки. Они были власть.

Меня в числе первых, под невинным предлогом – для смены фотографии – вызвали в отдел кадров. В двух шагах – двери в двери – располагался военстол. Два амбала в коричневых костюмах уже подстерегали меня с кривыми ухмылками. Наверно они были из правосеков и лица у них были тупые и безразличные. Я вспомнил профессора Плейшнера, Цветочную улицу из фильма «Семнадцать мгновений весны», гестаповцев в штатском. Что-то похожее. Они, не церемонясь, перегородили мне обратную дорогу. Руки у них были как грабли. Показали, что бы я заглянул в военстол. Иного пути не было. Я вошел.