Поезд. Бремя танцора

В подвале ждали ребята. Какая уж тут репетиция, прыгнешь и упрёшься в стену! Со стен обсыпалась штукатурка, и вообще вся обстановка оставляла ощущение заброшенности и надвигающегося полного развала.

– Надо писать письмо, – вдруг сказала Катя.

– Давайте сразу в организацию объединённых наций, – съязвил Коля.

– Да помолчи, Коля, ты права, Катя, – обрезала Лариса, – я этим займусь на днях. Вот что. Тут есть возможность подзаработать. В область поедете?

– Поедем, что ещё остается, – послышались голоса.

– Ты? – посмотрела она на Колю.

– Поеду, – буркнул Коля, – только не командуй.

– Хорошо, давайте посмотрим, что мы сможем показать…

…Коля смывал остатки грима с лица. Перед выходом на сцену он опять столкнулся с Ларисой, которая чуть не загрызла его, увидев грим. Произошла стычка, но времени уже не было. Вещи были разбросаны по комнате. Сосед, с которым его поселили, был человек в театре новый. Коля с ним практически не общался. За стеной уже шло бурное отмечание гастролей. Коля смотрелся в маленькое круглое зеркало на столе, и в голову медленно вползало воспоминание об одной весенней премьере…

Они с Лео шли по радостному, по-весеннему отмытому асфальту главной улицы города. Пьеса называлась «Амадей». Молодёжный театр, так долго считавшийся опальным в городе, наконец, признали. Он располагался в старом особняке какого-то местного помещика с вычурными колоннами. Потом они вышли, закурили сигареты, и неожиданно Лео спросил, как бы вглядываясь в линию горизонта, может ли Коля представить такую ситуацию, что его не станет.

Что ты будешь делать, спросил он, уже смотря своим прямым, безотрывным взглядом. Если наступит период безвременья и пустоты? Я не знаю, отвечал Коля, я не знаю, не могу себе этого представить. Моцарт писал «Реквием», зная, что это реквием себе, усмехнулся Лео. Он освободился от всего того, что мешало ему творить – жены, долгов, Сальери. Но это не мешало ему творить, возражал Коля, иначе бы он ничего не написал. «А ты все-таки подумай. Иногда свобода – это смерть, иногда за маской любви – прячется смерть. Мысль, к сожалению, не моя. Говорят, Моцарт чувствовал приближение смерти. Это чувствует каждый человек. На самом деле он чувствовал зло, приближающееся со всех сторон. Но миссия человека, творящего искусство, в том, чтобы творить вопреки злу. Зло правит миром, а Моцарт смеется. Он знает, что этого у него не сможет отнять никто – ни зависть человеческая, ни смерть. Картины художника возрастают в цене после смерти. Значит, художник жил не зря, если успел хоть что-то сказать людям. На самом деле, творчество – это способ смотреть не по горизонтали, а по вертикали», – бросил он на прощание…

В комнату постучали. В проёме показалась хорошенькая головка Кати.

– Пойдем, что сидишь, как бука. Не дуйся на неё.

– Сейчас приду.

… Ночью страшно захотелось пить. Водка, что ли, бракованная попалась. И вообще, сколько я выпил. Впрочем, не всё ли равно. Коля почувствовал, что чья-то рука легла ему на плечо. Вспомнил. Всё-таки она затащила меня к себе в постель. Как обрывки газеты, которые они рвали и разбрасывали в одном спектакле, стали доходить до его сознания обрывки событий. Он напился, и они пошли сюда. Сопротивлялся он не сильно, только все время глупо улыбался, когда она стаскивала с него вещи, и вскрикивал от щекотки. «Ну, вот и паинька, ну, вот и лапочка», – повторяла она, «хороший мальчик, я тебя не обижу, мы же одна семья, сам понимаешь…» Коля внутренне сплюнул.

15.

В доме культуры гремела музыка. Девочки-подростки восхищённо поглядывали на своих ещё безусых спутников, которые платили за дам. На небольшом возвышении, построенном посредине зала, мальчишки в сдвинутых набекрень кепках показывали брейк. Девочки– «батарейки» в чёрных кожаных шортах и бюстье разгуливали по залу, застывая в манящих позах. Влажные оголенные пупки переливались разноцветными камнями.

У стойки бара сидел русоволосый мужчина совсем не юного возраста, разговаривая с рыжеволосой девицей «татушного» вида, с улыбкой кидая в её открытый вырез кусочки льда. Девица хохотала, словно полоумная, и пила беспрерывно заказываемое мужчиной пиво. В углу произошло какое-то движение, как будто кто-то внезапно возник из-за кулис. Парень лет пятнадцати в джинсовой куртке стал нервно крутить ключами. К нему быстро подошел длинноволосый парень, что-то шепнул на ухо. Потом показал знак «о’кей» и также быстро удалился.

– На меня смотри, папик, – не унималась рыжеволосая.

– Да-да, куколка, – провел рукой по её груди мужчина, улыбаясь криво и недобро, быстро оглядываясь в сторону нервного паренька, – мы с тобой как, все пуси-пуси?

– Смотри-ка, догоняешь. Ничё у меня попка, правда?

– Ага, точно, – ущипнул её мужчина, – Куколка, тут шумно, а мне нужно срочно позвонить, дела у папочки, дела…

– Ну, иди, возвращайся скорее, я тебя ждать буду…

Он устремился к выходу, на ходу поправляя взъерошенную рыжеволосой дурочкой причёску, расталкивая танцующих.

Минуты через три включили большой свет, и под громкое возмущение расслабленной молодежи начался большой шмон. Паренек в джинсовой куртке, как только включили большой свет, пытался дернуться к выходу. Но путь ему преградили два незаметных ранее человека с угадывающимися мышцами под стандартными джинсовыми курточками, сразу застегнув наручники.

Паренек ещё трепыхался в их мощных руках, как рыбка, выброшенная на берег, но сопротивляться было бесполезно. Тут и там, словно по команде, среди танцующих стали объявляться и помощники, переодетые в штатское. Они практически одновременно скрутили руки и недавним покупателям, которые пытались сказать что-то в свое оправдание.

После увода человек двадцати дискотека продолжилась, но большая часть присутствующих, обсуждая происшедшее, потянулась к выходу, от греха подальше. Рыжеволосая поелозила своими аппетитными выпуклостями на сиденье у бара, стараясь как можно изящнее выгнуть шею, выглядывая знойного папика, но её ожидания были тщетны.

Поняв, что рыбка сорвалась с крючка, она встала и вихляющей походкой пошла тоже на выход. Как раз включили медляк, и какой-то прыщавый юнец, с рыжими лохмами, как и у неё, что показалось ей забавным, пригласил её на танец, ловко притянув талию хозяйской рукой.

16.

Рафик пришел на беседу с Корсуковым, уже наверняка зная, что никакие звонки Ашоту не помогли.

– Что нового?

– Вот что. Дело закрываем.

– Забавно.

– Самоубийство.

– Нарисуйте картину. Похоже, у вас тут все просто шерлоки холмсы.

– Ой, только не надо этого. Сделали все, что смогли.

– А как же свидетельница?

– Она не даёт показаний.

– Правильно. Её запугал кто-то. Вот вы мне говорите – самоубийство. Это если бы он сидел дома, открыл все окна, наставил на себя ружье и выстрелил. Смотрите, мол – я сам себя убиваю. Да, падая, получил множество ушибов лица. Кого вы хотите обмануть?

– Кстати, один из людей, которые последние видели Баскаева, исчез.

– Вот видите!

– Это ничего не доказывает.

– А что доказывает? Помню-помню, показательное преступление. Я имею в виду Сурковского. Семь ножевых ранений, бросили лицом вниз, как собаку. Видеомагнитофон взяли. А у него там золото было, валюта. Честные разбойнички. А знаете, что говорят, – приблизил он свое лицо к Корсукову.

– Что?

– Что его сатанисты убили.

– Послушайте, Гасанов, к нашему делу это не имеет никакого отношения.

– Неужели нельзя посмотреть правде в глаза?

Рафик посмотрел на Корсукова долгим испытующим взглядом. Корсуков выдержал его взгляд и ответил спокойно.

– Это официальная версия, я вынужден подчиниться. Кстати, вот ответ из Москвы, заключение экспертизы полностью совпадает с мнением наших специалистов.

Корсуков протягивал Рафику какие-то бумаги, тот окидывал их ничего не видящим взглядом почти закрытых глаз и машинально откладывал на стол. Все напрасно, все напрасно, прости, Лёня, я ничего не могу сделать, думал он обречённо. Или могу? А этот Корсуков, что за фрукт, так я и не понял. Официальная версия, говорит он. Не хочет ли он этим самым сказать, что он с ней, этой версией, не согласен? Корсуков складывал бумажки обратно, не обращая внимания на Рафика. Стоп, мужик ты или нет, в конце концов, вздрючил себя Рафик. Посмотрим, кто кого.