Шабашник

Однажды будут видимыми сверху,

Как корка льда, изъеденная ветром.

Как корка льда, изъеденная ветром.

Но если только молча притворяться дубом,

То слетают листьями прожилки от заезженных колей

По осени поочередно друг за другом».

Плеер играл «Внутренний конфликт» Atlantida Project – любимой группы Сергея. Сергею очень нравился голос этой певицы – глубокий, строгий, но нежный, как еловый бор декабрьской ночью, когда заснеженные лапы деревьев освещает полная луна и каждая снежинка отливает серебром. Вокруг лагеря «Мирный» тоже был еловый бор, но увидеть его в декабре Сергей очень не хотел.

Именно туда он возвращался этим воскресным утром после похода в магазин. Стиральный порошок, гель для душа, сушки, зубная паста, пачка чая, сахар-рафинад забили весь объём рюкзака, но не очень тяготили плечи. Хорошо работать при столовой – тратиться приходится только на хозку и неважные мелочи. Иные прутся с целыми баулами макарон, риса и картошки целых четыре километра от магазина, чтобы потом после долгой смены допоздна варить, жарить и тушить своё скудное пропитание. По сравнению с работниками конвейера, Сергей шёл налегке.

Бледно-жёлтое октябрьское солнце и нежный прохладный ветерок приглашали присесть – пришлось устроился на металлических ступеньках двухмаршевой лестницы серого здания, которая была служебным, чёрным входом для организаций, расположенных в нём. Главный фасад с парадными входами и очень красивыми вывесками ресторана «Флешбек», парикмахерской и салона автозапчастей был обращён к многочисленным путям железной дороги, со стороны которой никто в это здание не приходил: посетители шли из посёлка и на машинах подъезжали оттуда же. Когда-то это здание было ведомственным и принадлежало железной дороге, а потом за ненадобностью было продано на офисы и осовременено пластмассовым сайдингом. Получалось, что выщекатуренным лицом любовались пассажиры поездов дальнего следования, которые на Минск, Брест, Варшаву, Прагу или даже Ниццу, а одноразовый серый зад был предоставлен взору тех, кто регулярно ходил туда подкрепиться, подстричься или поменять свою старую свечу зажигания на новую.

Поставив рюкзак на ступеньку, Сергей сел, достал пачку, вынул сигарету и нашарил в кармане зажигалку. Чиркнул раз, другой – раздался лёгкий щелчок и скрежет пружинки о зубчатое колёсико возвестил об отправке кремня в свободный полёт… Возвращаться назад в магазин ради новой зажигалки не было ни малейшего желания, но и идти вперёд до киоска при автобусной остановке тоже не хотелось – хотелось курить именно сейчас и здесь. Поэтому, исполнившись стойкости и решительности, Сергей остался сидеть на месте, в надежде дождаться прохожего, у которого он сможет спросить огоньку.

Дождался он покашливания откуда-то из-за спины. Высокий и крепкий парень лет тридцати стоял пролётом выше и курил. Он был в шлёпанцах, спортивных штанах и в застёгнутом на пукли поварском кителе, который выглядывал из-под чёрной олимпийки с белыми рукавами. Сергей встрепенулся и стрелой, через три ступени, бросился к нему:

– Слушай, огонька не будет?

Повар на мгновение отступил на полшага назад и оценивающе оглядел Сергея, хитро улыбнулся и добродушно протянув ему зажигалку:

– На, держи.

Взяв зажигалку в руки, Сергей сначала прикурил, а потом оторопел, когда увидел на ней золотой с голубым щит.

– Ух ты! Это же Кировской области герб! Где достал?

– А ты тоже оттуда? – незнакомый здоровяк развёл руки в стороны то ли для объятия, то ли готовясь к борцовскому захвату.

– Да, из Кирова я.

– Вот не ожидал встретить тут земляка! Ты тут на заводе что ли работаешь?

– Да, на заводе. Но я в столовой грузчик. А ты тут повар?

Он с недоверием посмотрел на свой китель, а потом ответил:

– Да, повар. Сушист. А давно ты тут вахтуешь?

– Уже две недели здесь котлы с супом тягаю. А ты?

– Ничего себе! Я месяц назад приехал. Ехал-то в Москву на другую должность и на другое место, но…– он вдруг вспыхнул. – Вот нормально, нет?! Прикинь, звоню им во вторник, спрашиваю, нужен ли им повар? Они отвечают, что конечно же нужен, даже необходим. Я говорю, что завтра выезжаю и послезавтра буду на месте. Они мне в ответ, что ждут с нетерпением. Я на последние деньги беру билет, в четверг с утра стою у них на пороге, а мне говорят, что уже нашли повара. Здорово, да? – незнакомец вдруг затих, поняв, что погорячился. В общем, теперь я здесь, а зажигалку держи в честь встречи земляков – у меня ещё две такие есть. Пусть тебе о доме напоминает.

– Большое спасибо!

Пока Сергей радостно вертел в руках подарок, повар в задумчивости курил, словно оценивая своего неожиданного собеседника:

– У тебя, вижу, наушники. Что слушаешь?

– Да так, разную музыку. Рок, рэп, электронщина разная… Сейчас киберфолк играет.

– Фолк – это правильно, это всегда хорошо. У меня вся семья музыкальная в той или иной степени. Сам без музыки не могу и отец, царствие ему небесное, когда-то машину только ради магнитолы купил – очень ему нравилось под дождём ездить и блюзы слушать. Дед в своё время чуть срок за свой Грюндик не получил – говорили, типа, он его ночами крутит и загнивающий Запад слушает. А прадед вообще с Задерацким дружил, который в царской семье наследника музыке учил, – сушист высокомерно и оценивающе, но улыбаясь, посмотрел на Сергея, а тот как раз слишком глубоко затянулся и, чтобы не закашляться, прижал ладонь к лицу и невнятно хмыкнул . Сушист принял это на свой счёт:

– Не веришь, а зря. Подружился с ним прадед уже после революции, когда Задерацкого из столицы выслали. Срок подошёл к концу и он прадеда с собой звал, обещал помочь с ГИТИСом, но у прадеда уже семья была – беременная жена с младенцем на руках. Так он и остался в деревне, где талант свой открыл.

По дороге мимо них проехал Фольцваген Амарок, выкрашенный в камуфляж «дубок» с худощавым бородачом за рулём. Лобовое стекло украшала грозная надпись «На Берлин!», а сзади на кузове латиницей гордо значилось: «TANK». Из окна донеслось: «… и я с такой, как она, ни за что, никогда…». Повар продолжил:

– Прадед мой был гармонистом от Бога – первый парень на деревне, которая занималась в основном лесозаготовками: валили деревья и гнали по узкоколейке до большой железной дороги, где уже грузили в эшелоны. Полноценно, клуб располагался в деревне. В здании бывшей церкви, конечно. Акустика там хорошая – хоть концерт играй, хоть пой, а хоть бы и кино смотри. И висел там портрет композитора Мусоргского, работы Ильи Репина который. Репродукция, конечно, не оригинал. Был тот композитор в деревне когда-то проездом, свечку в церкви ставил – потому и клуб был не имени Ленина или Луначарского, а Модеста Петровича. Наверное, из-за это церковь не снесли, а только вывеску присобачили.

Повар присел на ступеньку, уперевшись могучим плечом о стойку перила:

– Но не в церкви дело, а дело в том, что прадед напротив портрета этого всё сидел с баяном упражнялся. Но простые уроки, гаммы там всякие, не давались ему хоть тресни. Месяц он инструмент тиранил, а с места не сдвинулся. Не идёт дело. Чуть не плакал, но репетиций не бросал – очень он прикипел к этому, хотел добиться прогресса и результата.

И вот однажды где-то в начале апреля, ночью ему сам этот Модест приснился. Приходит будто он к нему в избу такой, значит, в халате, на лавку садится, руку так кулаком в колено упирает и говорит: «Ты, Ванюша, мне понравился. Упорный, нрава хорошего и мысли у тебя правильные, основательные. Но не с того конца за дело взялся, ей богу – тебе эти гаммы гонять, что архитектору бани рубить. Архитектор должен соборы строить, а ты должен хорошую музыку играть, не «трали-вали». Вот лучше мою «Ночь на Лысой горе» сыграть попробуй».

Сергей достал вторую сигарету и закурил. Сушист продолжал:

– И прадед попробовал! Наутро гармонь в руки взял, прямо в избе на эту же лавку сел, на которой Модест ночью во сне сидел, прошёлся по рядам раз, прошелся два, а на третий выдал без запинки и помарки! По памяти и без нотной грамоты! Вечером пришёл в клуб – все так и ахнули! И потом за какое произведение не возьмётся – всё ему нипочём! Берётся ли Чайковского играть, которого и выпускник консерватории не осилит – аппликатура сложнейшая, во все голоса нутро рвёт от строевых до квинтовых, но всё как по маслу. Сложнейшая аранжировка – пожалуйста.

Прадеда везде звать стали – похороны ли, свадьба или так, торжество какое – везде и всякий ему, как червонцу, рад, а раз подобное притягивает подобное, то и прадед червонцев тех загашник сложил – мама не горюй! Зажить бы, кажется, да негде и некуда – времена тогда укромные были. Он и решил в райцентр перебраться.

Повар грустно вздохнул и тоже полез за второй сигаретой, Сергей решил заполнить неловкую паузу:

– Что же ему мешало?

Сушист грустно усмехнулся:

– Штука в том, что тогда в Союзе крестьянину поменять колхоз на город было непросто – без бумаги от председателя и с места тронуться не моги: на первый раз оштрафуют и под конвоем обратно привезут, а на второй раз могли и 58-ую статью полноценно пришить. Эх… В городе-то прадеду раздолье было – торжества не в пример деревенским и не столько количественно, а качественно: рестораны разные, клубы, парткомы, профсоюзы, да и вообще – плацдарм для дальнейшего штурма. Прадед тогда выучился курить – не для удовольствия, а для форсу, для солидности.

Стал прадед искать подхода к председателю. Не то, что подхалимничать, но подличать пришлось – то улыбаться шире, то руку жать жарче. И вот так, долго ли, коротко ли, но пошли они с председателем на охоту. Ну, не бог весть на какую охоту, так – по воронам да грачам пострелять из мелкашки. Председатель ему и говорит:

– Выбил я тебе место в городе, в доме культуры железнодорожников, который был построен на сокровища Клавдии Ивановны Петуховой. Готовы тебя принять, только справку выправить – и езжай!

– Вот спасибо, дорогой Трифон Семёнович! Вовек не забуду тебя!

– Да ты подожди пока, не договорил. С жильём будет туго – прямо там, в каморке при клубе обретаться и будешь. Поэтому семью оставить придётся тут. Но ведь ты с головой, быстро там на ноги встанешь, а я тут твоих не брошу.

Делать нечего, подумал прадед, придётся пока своих покинуть. Благо, старший уже подрос и малая не только ходить, но и говорить умеет.

Уже билет на поезд покупать собрался, но снова деду Модест снится. Сел он будто на собранный уже в углу чемодан и говорит нараспев:

«Казбек в себе хранит разлом

Твоей судьбины перелом