Шабашник

– Это как в песне: «Я иду по своей земле к небу, которым живу» …

Маргарита Викторовна как будто не обратила внимания на его реплику:

– А из какой земли вы пришли к этому бородинскому небу?

– Как вы необычно вопрос сформулировали… Вообще я из Дорохово приехал, на заводе там работаю вахтой. Но сам я из Кирова, который Вятка – города, знаменитого своими стиральными машинами, лыжами и квасом.

– Странно, что вы оттуда. Характерного вятского говора совсем нету. Вы из самого города?

– Можно и так сказать. С окраины, которая совсем недавно была пригородом. Ох… Когда я родился, это была деревня, а теперь уже часть города. Старожилы ещё окают, а те, кто помоложе, нет.

– Так я и думала. Тут дело во влиянии города, потому что города лишают своих жителей особенностей языка и индивидуальности – причёсывают всех под одну гребёнку. Разве что москвича ещё можно распознать по аканью и манере говорить, а человек из Саратова говорит точно также, как говорит житель Красноярска. Но вот сельского жителя из Саратовской области вы ни за что не спутаете с сельским жителем Красноярского края – они совершенно по-разному говорят на одном и том же языке. Дело в том, что мы живём во время стирания границ, пересмотра ценностей и в повсеместном стремлении заполнить духовную пустоту информационным граем. Волна этой истерии в первую очередь накрывает крупные города, а окраинам достаются лишь брызги. Поэтому пока им проще сохранять свою особость и уникальность.

– Но разве это так плохо, если все одинаково говорят на одном языке? – Сергей придерживал под локоток старушку, которая довольно ощутимо хромала. Деревья лесопосадки остались позади и теперь они шли мимо выстроившихся вдоль дороги домиков.

– А одинаково на нём говорить не получится. Даже мы с вами на одном и том же языке говорим по-разному, ведь язык – это живое существо, которое не статично, которое движется, ошибается, мечется, развивается и постоянно меняется вместе со своим носителем, а если не меняется язык, то не изменится и говорящий на нём. Вот скажите мне, вятчанин, как бы вы продолжили фразу «жадина-говядина»?

– Булка-шоколадина, конечно.

– Вот, в том и дело. Московский ребёнок безапелляционно заявил бы: «Турецкий барабан», а его вологодский сверстник выдал бы нам: «Солёный огурец», но благодаря телевизору эти же дети точно знают, что молоко может быть вдвое вкусней только в том случае, если это Milky Way, а райское наслаждение – это Bounty. Причинно-следственная связь в сознании построена и готова к использованию. При этом не имеет значения откуда эти дети – из центра Калининграда или из марийской деревни.

– Да, я тоже такое замечал. У этих людей будто уже есть ответы на все вопросы: «Ты где был? Пиво пил!», хотя зачастую это вообще ни к селу, ни к городу. Это как шутка, чтобы разрядить ситуацию, которую не надо разряжать или как возможность уйти от ответа, закосив под дурачка. Но разве эти остряки недалёкие смогут повредить такой громадине, как русский язык в целом. Ну, который язык Пушкина, Тургенева и Чехова?

– Понимаете, вот например Мандельштам писал, что русский язык не только дверь в историю, но и сама история России и язык, а, значит, и русский народ, как раз и сложился из бесконечных примесей, скрещиваний, прививок и чужеродных влияний, но в одном он остаётся верен самому себе и в пределах всех своих изменений остаётся величиной постоянной, «константой». В чём заключается эта единая в своём разнообразии константа, этот стержень, на котором всё держится, никто не знает. Но если лишить язык этого разнообразия, выстроить его в монотонные и геометрические точные построения, уместить в единой парадигме, то и разрушить его можно будет так же просто, как ряд костяшек домино – толкни одну и за ней рухнут все.

Не могу сказать, что это: вызванное влиянием извне целенаправленное разрушение или же это естественная национальная деградация, но в одном я убеждена – этот процесс происходит прямо сейчас и ничего подобного в нашей истории ещё не было. Скоро реакции носителя такого стерильного и выхолощенного языка станут предсказуемыми, а значит, что и сам человек будет предсказуемым, как градоначальник Салтыкова-Щедрина с органчиком в голове, который по любому поводу: «разорю!» и «не потерплю!».

– Уж какая-то совсем мрачная картина получается, ведь если реакции человека легко угадать, то таким человеком легко управлять. Неужели этого можно добиться одним только словом, которое суть есть колебание воздуха?

– Понимаете, мы ведь окружающий мир видим не глазами, а языком и если человек не может назвать предмета, который он видит, то и самого предмета для него не существует. Помните, как Адам из мифа давал имена всему тому, что видел? Потому что в начале было слово. Нету слова – нету и явления. Например, если показать двигатель машины в разрезе мне, то я скажу, что внутри большой штуковины находятся какие-то штуковины поменьше. Но зачем, для чего и почему это всё работает, я не смогу сказать ни за что. Автомеханик же точно определит, что это схема двигателя машины определённой марки, что вот это – коленвал, это – цилиндр, а это вот – поршень. Но если показать мне стихотворение поэта-обэриута, то я легко смогу сказать, где тут гротеск, где метонимия, где литота, а где синекдоха. Автомеханик, глядя в тот же самый текст, скорее всего скажет, что перед ним какой-то бред.

– Ну да, надо мной недавно тоже смеялись, когда я свинины от говядины не смог отличить. Для повара это элементарные вещи, а для меня одно что мясо, еда.

– Вот именно! А теперь представьте, что не осталось ни поваров, ни филологов, ни механиков, а есть только бред и непонятные штуковины? Наверное, эти люди не смогут больше существовать и им срочно понадобятся термины, чтобы больше не блуждать во тьме. К этой тьме нас и подводят, подсовывая новые слова, вроде слова «хайп». Это слово очень хорошее и удобное, но оно и его производные собой заменяют в лексиконе ряд других слов, которые за ненадобностью через десяток лет из разряда живых слов перейдут в разряд слов книжных, ещё через десять лет станут словами устаревшими, а ещё через десять лет их забудут. То есть слова вроде «ажиотаж», «шумиха» и «гвалт» забудут ещё до того, как вы, молодой человек, выйдете на пенсию и вам придётся жить в обществе повсеместного хайпа.

– Это как из всякому понятных «домогательств» сделали неведомый «харрасмент», который бог его знает что и значит-то. И именно ведь благодаря интернету таких словечек появляется всё больше, а если ты их не употребляешь, то и сам уже какой-то устаревший. Как бесит сегодняшнее повсеместное «ну такое…»… Какое это «такое»?

– Да, именно. Этим самым «таким» можно заменить несколько десятков описательных прилагательных, вычеркнув их из языка и из голов наших сограждан, а тогда фантастичный вымысел фильма «Кин-дза-дза», где словарный багаж инопланетян состоит в основном из слова «Ку!» станет объективной реальностью.

Бродский считал, что язык – это вещь более древняя и неизбежная, чем государство. За последние сто лет государственный строй радикально менялся трижды, но русский человек остался вместе с примерно тем же русским языком примерно тем же самым человеком. Что будет, если язык станет совсем другим? Станет ли иным человеком тот, кто говорит по-другому? Влияя на язык, можно и из его носителей сделать кого-то другого. Лучше или хуже – не знаю. Может быть с точки зрения Вечности эти изменения будут носить позитивный характер, но я лично не хочу жить в эту эпоху перемен и поэтому надеюсь, что изменения не произойдут вовсе или произойдут не на моём веку.

Домики закончились. Слева от дороги распахнул объятия пологий овраг, а справа открылся вид на поле.

– Бог рати он.

– Что? – не расслышал отвлёкшийся на что-то Сергей.

– Ничего, так – мысли вслух. Не обращайте внимания. Вы ведь знаете кто такой Денис Давыдов?

– Ну да… Герой 1812 года, партизан, поэт.

– Именно так. А вы знали, что его поместье находилось вот здесь, на самом Бородинском поле? Примерно вот там, в низине, был барский дом, – она указала рукой куда-то в неопределённое место довольно обширного луга. – После революции семнадцатого года поместье пришло в запустение, а когда тут создали колхоз, то усадьбу определили под коровник. Теперь даже фундамента не найти. Кстати, именно Денис Давыдов, который был адъютантом Багратиона, убедил императора Николая I перенести на Бородинское поле прах князя.

– А я думал, что Багратиона похоронили там, где он погиб.

– Нет, Пётр Иванович умер от гангрены спустя почти месяц после сражения. Врачи неправильно поставили диагноз и не извлекли осколки ядра из раны. Князь преставился и был похоронен в селе Сима, которое во Владимирской области. Там он и покоился до тысяча восемьсот тридцать девятого года, пока не построили монумент героям Бородинского сражения на батарее Раевского – к этой дате и приурочили перезахоронение.

Маргарита Викторовна остановилась, посмотрела с какой-то тоской вдаль и продолжила:

– Следующее перезахоронение случилось спустя почти сто лет, когда благодарные потомки решили, что монумент не представляет ни исторической, ни художественной ценности, а потому взорвали его и отправили на переплавку. Конечно, тогда была пора, когда время текло иначе – пятилетка проходила за три года, на Донбассе симфонии давал энтузиазм, на горизонте мерещился коммунизм в обнимку с не отбрасывающим тени счастьем. Может быть тогда Багратион действительно казался каким-то незначительным генералишкой, павшим жертвой местечкового столкновения геополитических интересов двух царьков, носящего характер приграничного столкновения Переяславль-Залесского и Владимиро-Суздальского княжеств… При взрыве монумента было разрушено надгробие и кости героя остались лежать под открытым небом. Ходит легенда, что их не оставили на поругание, а потихоньку захоронили добрые люди, не поддавшиеся угару того окаянного времени. Кто говорит об учительнице, похоронившей кости героя в тихом овражке, а кто вспоминает батюшку, упокоившего бренные останки в монастырской земле. Как бы оно ни было, но когда в Перестройку хватились и стали восстанавливать утраченное к не совсем круглому юбилею, то смогли найти только эполету и несколько пуговиц от мундира, которые и похоронили в отреставрированной усыпальнице у подножия восстановленного монумента.

– Но я слышал, что в годы Великой Отечественной , когда обороняли Москву, Бородинское поле удерживали до последнего?

– Да, тут вы правы – за этот клочок земли держались, как за символ и стояли намертво. Только когда стало ясно, что фашист обходит защитников с флангов и скоро возьмёт их в кольцо, Жуков и Говоров приняли решение отступить. Дивизия отступила, но отступила она под знамёнами русских полков 1812 года, которые забрали из музея. Получилось, что немцы повторили судьбу французов – для обеих великих армий бородинский триумф обернулся пирровой победой, а отступившие с Поля остались в памяти народной героями.

Слушая этот горьковатый рассказ, Сергей глядел на монументы, встающие то там, то здесь, и чувствовал себя одновременно неловко, но радостно. Радостно потому, что в эту самую минуту он прикасается к чему-то однозначно великому и к этому великому он хотя и опосредованно, но причастен, потому что он – часть того народа, который дважды принял здесь решительный бой. Неловко же было потому, что он также, хотя и не напрямую, но виновен, ведь он также потомок тех, кто в диком угаре пустил на слом свою же историю, чтобы потом тщетно искать в пыли обрывки славного мундира.

– Теперь мы с вами дошли до монастыря, который основала Маргарита Тучкова. Открыли монастырь тоже в тысяча восемьсот тридцать девятом, вместе с монументом памяти и вместе с гробницей Багратиона. Спустя ровно девяносто лет, в тысяча девятьсот двадцать девятом году, монастырь закрыли, а его территорию назвали посёлком Ворошилово. Извините, снова получается возвращение к нашему предыдущему разговору, – Маргарита Викторовна кокетливо приложила руку к груди. – В новоявленном посёлке устроили школу, которой он и пробыл до немецкой оккупации. Значит, никакого батюшки, похоронившего Багратиона, тут не было, а была учительница, во-первых, потому, что вместо монастыря была школа, а даже если бы и был монастырь, то был он монастырём женским.

После Войны монастырь использовался как МТС, то есть машинно-тракторная станция. Снова монастырём он стал в тысяча девятьсот семьдесят втором году, к сто пятидесятой годовщине. Поэтому, если предположить, что перезахоронение было в тридцать втором году, то за сорок лет это место надёжно истоптали ноги школьников, каблуки санитаров и сапоги трактористов. Если могила и обнаружится, то только случайно. Теперь же мы пришли и я оставлю вас здесь. Сама схожу в храме поставить свечку, а вы погуляйте по монастырю, зайдите в музей и поклонитесь монументу. До свидания!

***

– Ладно, хорошо. То есть ты хочешь мне сказать, что совершенно случайно залез в кусты и первым же делом, но опять же абсолютно случайно полез в тайник с метамфетамином, да? А зачем ты взял с собой кирпич? Что ты там в кустах с ним делать хотел, а?– большой, злой и небритый мужчина в белой рубашке с закатанными рукавами упёрся руками в стол и грозно смотрел на съежившегося от страха подозреваемого.

– Ничего я ни о каких наркотиках не знал! Нафиг мне они не нужны! Я вообще случайно ту пачку подобрал – думал, что там сиги остались, потому её и распирает. Вот я её и открыл, а там этот пакетик грёбаный.

– Значит, я должен поверить, что ты не рецидивист Корчёмкин, восемдесят пятого года рождения, которого мы должны были взять на этой закладке и который оплатил эти три грамма барыге час назад, а барыга в свою очередь скинул ему координаты именно этих кустов? Я должен решить, что ты случайно оказался там с кирпичом в одной руке и особо крупным размером наркотических средств в другой? Ты меня за кого держишь, а?

– Какой ещё в жопу Корчёмкин?! Никакого Корчёмкина я знать не знаю! Лосев моя фамилия! Иван Алексеевич, восемьдесят шестого года рождения я. Живу я тут, на Бородинской! Снимите наручники – я вам паспорт покажу! Вон он, в заднем кармане у меня! Возьмите, проверьте!

Стоявший сзади задержанного полицейский грубо поднял Ивана Алексеевича со стула и извлёк у него из заднего кармана паспорт в потёртой пластмассовой обложке и передал большому мужчине в рубашке.

– Хм… Действительно, похож. И паспорт вроде не поддельный… Сержант, ты как его досматривал, а? Кошелёк и зажигалку нашёл, а паспорт проворонил? Издеваешься, мля? Может, у него там базука за пазухой, нет? Да и не седой он совсем, а светло-русый… Снимай с него наручники.

Сержант покраснел, мол, с кем не бывает, и приступил к исполнению приказания. Капитан в штатском махнул на него рукой, отвернулся, на минуту задумался и снова насел на теперь уже идентифицированного Лосева.

– Короче, у меня к тебе очень хорошее предложение. Оно должно тебе понравиться. Ты сейчас мне подробно и внятно объясняешь, что ты делал в кустах и будешь со мной откровенен, то отправишься к чёртовой матери на все четыре стороны.

Задержанный, разминая затёкшие от наручников руки, собирался с мыслями:

– Короче, мы с Людкой ехали в электричке со дня рождения друга. Денег нету, а получка только в среду. Выходим уже в тамбур, подъезжаем к Бородину, а сзади к нам пристраивается какой-то турист, москвич по ходу дела, он ещё спросил, как до поля дойти… Ага…Вышли мы, значит, на платформу, а там никого во всей округе не видать. Доходяга только какой-то на скамейке сидел. Решили мы его, москвича этого, на бабки развести. Он пока на расписание глядел, мы с Людкой сговорились, что она подгадает, и когда тот с платформы спускаться будет, то станет типа джинсы поправлять или ещё что-то типа того. Если москвич на неё посмотрит, то я из кустов выскочу и за неё вступлюсь, мол, чё смотришь? Она голосить начнёт. Ну и разведём его на бабки. Всё. А кроме кустов этих мне негде спрятаться было.

– А что за москвич такой был?

– Ну, он в такой куртке серой, очки у него…

– Внешность его опиши!