Шабашник

– Но можно было ведь в суд подать в конце концов, пожаловаться.

–Добре. Написал бы я заявление в суд и выиграл бы дело – тогда спустя полгода я бы получил за десять дней причитающиеся мне деньги, но полгода геморроя стоят намного дороже тех денег. Да и не выиграл бы я, всё равно они бы съехали на чём-нибудь. И, главное, сил у меня уже не было, я как из концлагеря. Вышел я оттуда, к другу вписался и двое суток тупо проспал. Потом встретил случайно хозяина шашлычки. Он мне говорит, что нехорошо ты со мной поступил, Лёша, что без предупреждения ушёл, но за зарплатой приходи – мне чужого не надо. Он с меня, конечно, неустойку вычел, но остальное заплатил сполна. Вот тебе и русская рулетка – раз на раз не приходится.

– Но почему ты тогда не в Москве, не в ресторане каком-то? Там ведь всяко больше платят, чем тут.

– А оно мне надо? Понимаешь, мне нужно, чтобы стабильные деньги на карту падали, чтобы в нужный момент у меня была бы пусть небольшая, но сумма. Я боюсь больших денег, лихих сумм. Бывало со мной, что за вечер получишь долларов пятьсот, а через три дня очухиваешься заблёванный непонятно где и с кем, но понятно, что без денег и работы. Поэтому пусть пятьсот долларов у меня будут за месяц откладываться – главное, чтоб откладывались.

– А зачем тебе эти пятьсот долларов?

– Да не великий секрет, на самом-то деле. У меня полгода назад отец умер.

– Мои соболезнования… – Сергей растерялся и как-то осунулся. – Поверь, я тебя понимаю – самому довелось терять близких.

– Спасибо. Но для меня его смерть не была громом среди ясного неба – он до этого долго боролся с раком и было ясно, что победить не удастся. Был неясен лишь срок, но там – туда-сюда пара месяцев. Сути дело не меняло и я, хотя и расстроился, но раздавлен этим всем не был. Дело в другом. Отец мой был хотя и не олигархом, но и депутатом городским два созыва отсидел, и магазин у него был… Так что наследство осталось солидное – две квартиры, одна из которых пятикомнатная, дача и прочего по мелочи. Штука в том, что это всё должны разделить в равных долях три наследника – я, моя сестра и моя мать. А вот как это сделать – непонятно, но общая цена вопроса миллионов пятнадцать и это только если по кадастру. То есть на мою долю выпадет не меньше пяти мультов. Сейчас за это всё рубятся мои мать с сестрой – одна не хочет продавать квартиру, а другая своей долей требует дачу, на которой уже неплохо первая обустроилась… А мне просто нужны деньги. Устал я от этого Крыма и в России мне холодно, поэтому я хочу свои деньги перевести в конвертируемую валюту и уехать в Таиланд или Индию, где с такими средствами я ни в чём себе отказывать не буду всю оставшуюся жизнь..

– Но ладно, ты полгода, год проваляешься там под пальмой, но ведь надоест – что тогда?

– Ну, надоест или не надоест – это ещё вопрос. Там ведь много всяких интересных дел может найтись для человека, не обременённого работой… Но если надоест, то открою своё заведение, где буду кормить таких же, как я, дауншифтеров, блинами, борщами и пирогами с капустой. Уверен, что там таких заведений не много. А пока вот жду, как там у матери с сестрой всё решится и тем временем коплю тысяч сто рублей – больше с меня комиссии при вступлении в наследство не возьмут. Так что почти всю зарплату я на счёт в банк кладу, который нельзя будет обналичить тёмной ночью в пьяном угаре.

Я бы разве на Север скатался, интереса ради. Там, говорят, большие гроши платят, а не копейки здешние. Для души ещё можно на Байкал куда-нибудь шишки собирать. Конечно, там клещи, но зато природа почти первозданная и работа простая. Ладно, время уже позднее – иди к Светке на отметку. Заодно и узнаешь, как там это всё разрулили.

18:35

– Можешь считать, что в рубашке родился. Грузчик столовский подтвердил, что отвязывать боксы ему велел шеф, который потом передумал, а он уже их обратно не привязал, забыл. Оба подтвердили, что тебя при начале разгрузки не было. Татьяна, конечно, всё равно хотела разделить ущерб на троих, но когда выяснилось, что безвозвратно пропало только восемь голубцов, решила не заморачиваться. А раздача прошла без происшествий, никто не жаловался.

– Но ведь там по асфальту минимум штук двадцать этих голубцов…

– Безвозвратно – только восемь. Я не поняла, тебя не устраивает, что с тебя деньги не удержали?

– Нет-нет, я не в претензии.

– Ну вот и всё, свободен, значит.

18:58

После смены Сергей возвращался в лагерь с Андреем всё той же тропой через поле и лес.

– Слушай, а ты ничего про Байкал не знаешь? – спросил Сергей.

– А тебе зачем? С какой целью интересуешься?

– Я после этой вахты думаю куда-нибудь туда рвануть, там поискать работы.

– А что ты там делать будешь? – удивился Андрей.

– Да хоть бы шишки кедровые в тайге собирать. Не ради денег, а чтоб тот край повидать.

– Ну, сезон сбора орехов считается с октября, а так шишку бьют уже в августе, – со знанием дела сказал Андрей. – Опоздал ты, теперь следующего сезона ждать.

– Так мне ведь не обязательно шишки. Может, найдётся что-то другое.

– Кто его знает, – Андрей повернул голову в сторону шоссе, внимательно посмотрел вдаль, будто бы за поворот. Вздохнул. – Я ведь туда ездил, на Байкал. Ну, то есть в Иркутск. В восемьдесят пятом, как раз после армии.

– А что ты там делал?

– Тогда в Союзе началась антиалкогольная компания и местный пивзавод перепрофилировали под минеральную воду и лимонад. Рабочих рук не хватало, а дело срочное – тут я и подвернулся. Работа простейшая – принеси-подай, а платили неплохо. В соответствии с трудовым кодексом, – Андрей перекинул пакет с униформой из одной руки в другую.

На фоне зелено-охряного поля скелетом поднимался одинокий высохший серый куст борщевика. Пока что он, притулившийся у тропинки, был один, но раскидистые зонтики с семенами предвещали, что в следующем году тут будет целая колония. И свеже-терпкий, с дымно-прелой ноткой запах разнотравья сменится душно-пряным ядовитым духом.

– На полтора месяца я туда подписался. Пять дней работали, а два – выходные. Кто-то пьянствовал, а я с бутылкой не дружил – на Байкал гулять ездил. На Ольхон даже выбрался.

– Ольхон? – Сергей скривил брови, как будто не расслышал.

– Не знаешь? Большой остров посреди озера – когда-то местные считали его заповедным местом, обиталищем богов, но советская власть богов упразднила и открыла там тюрьму и завод. Рыбный, само собой. После развала СССР завод тоже упразднился, а вот что вместо него открылось, я не знаю. Было бы место подоступнее… Но не в этом дело.

С поляком я там познакомился, Михаилом звали. Интеллигентнейший человек, упорный! Он в тридцать девятом году попал под советскую юрисдикцию и стал считаться западным белорусом. Но так как советским гражданином он был ещё неопытным, то его отправили на всякий случай в Архангельск, на лесоповал. Но это ещё бы полбеды – с Пинеги до его родных Барановичей при большом желании можно было и пешком дойти. Беда случилась, когда началась война и его в определили в армию Андерса, а потом отправили воевать в Сирию под британским началом против Роммеля.

– Ничего себе маршрут! Из тундры в пустыню! – у Сергея замёрзли пальцы, он надел перчатки.

– Ну, всё же не из тундры, из тайги, но перемещение удивительное, нетривиальное. Так вот, отвоевал он своё, имел награды, но иммигрировать не захотел, хотя и мог. Вернулся в свои Барановичи и увидел сгоревшую хату… Тут его как раз под белы рученьки и даже не в Архангельск, а прямо на Ольхон, как неблагонадёжного.

– Но ведь он ветеран… Награждён тем более. Почему так вышло-то?

– Тогда многие ветераны по пятьдесят восьмой статье получили, – Андрей вздохнул. Михаил духом не упал – срок свой отмотал, женился на девушке, которая в том же тридцать девятом стала считаться западной украинкой. Всё мечтал обратно вернуться в Белоруссию, но как поедешь и на какие шишы? Тем более жена вскоре умерла и он остался с дочкой на руках – один её поднял, выучил и при первой возможности в Иваново отправил – какая-никакая, но Европа. Сам хозяйство завёл – скотину, птицу, огород. Я когда его в восемьдесят пятом встретил, он, хотя уже и пенсионер, копил деньги, чтобы вернуться на родину.

– Надеюсь, он успел до осени девяносто второго уехать. Слыхал я истории о том, как люди годами копили, а потом понимали, что ради мёртвой сберкнижки зря растратили силы и годы. У меня дед тогда чуть-чуть не успел на машину накопить. В итоге вместо неё пять килограмм свинины купил и ещё рад был, что нежирная попалась.

– Знаешь, я тоже об этом думал. Хотя он и калач тёртый, но ведь и соломинка верблюду хребет переламывает. Эх, жаль, что не взял я его адреса, когда уезжал. Так и потерялись… Буду надеяться, что всё у него сложилось.

Тропинка нырнула в лесополосу с водонапорной башней. Лес был редкий, но мшистый; светлый, но древний. Помнящий укромные времена, которые художник Нестеров запечатлел на полотне об отроке Варфоломее: у ног лежит покорившийся медведь и хищная птица не ищет поживы, а гордо глядит в голубую дымку, блюдя горнее достоинство. И деревянная церковь, построенная до нашествия Мамая, была похожа на эту дореволюционную водонапорную башню. Где-то каркнула ворона.

– Я когда с иркутской вахты возвращался, то в аэропорту с археологами познакомился – они в Балаганск ехали стоянки древних людей изучать…Уж было с ними подвязался, но передумал – спешил документы в институт подать. В итоге успел и выучился…, – Андрей скосоротился и пнул лежащую на тропинке ветку – та улетела в кусты шиповника.

– Кто же тогда мог угадать, что так всё вокруг изменится?

– Да на глазах тогда страна менялась, и я эти изменения инстинктом чуял, но разумом не понял. Душой стремился к чему-то вечному, глубинному, а разум говорил, чтоб на зоотехника шёл, потому что там сытно, стабильно, жильё и почёт молодым специалистам. Тьфу. Выменял мечту на чечевичную похлёбку, которой не дали.

Сергей потёр левый глаз, в который будто попала соринка:

– Мне кажется, что те, кто разумом понимает перемены – им лишь бы урвать, а потом хоть трава не расти: они со своим оторванным ломтём будут себя спокойно чувствовать где-нибудь там, где нас нет и откуда не депортируют.

Андрей молчал, внимательно слушал Сергея, а потом вдруг сам себе улыбнулся:

– Кажется, я понял… Хе-хе… Вспомнил повесть Платонова: там был матрос, который ехал на войну и ему было жалко задаром защищать неизвестных людей, тогда он стал из винтовки стрелять по окнам домиков, мимо которых проезжал – вырабатывал в себе чувство обязанности воевать за пострадавших от его руки. Может быть оттого некоторые наши деятели стараются тайгу если не выпилить, то сжечь? Байкал если не отравить, то по трубам перелить и китайцам продать? Потом с такой силой Россию защищать, что небу жарко станет! Но это, конечно, шутка.

– Ага. У нас в области тоже любят громко сказать, что лес – достояние и богатство, а как до дела доходит, так его за бесценок на корню продают. И ладно бы ещё соседям продавали, а то …

– На российском круглом лесе стоит вся финская лесная промышленность. Они ведь не дураки своё вырубать, когда чужое за копейки отдают. И тут не столько их спрос, сколько наше предложение, когда чиновник или частник сам к ним без мыла лезет с этим кругляком, ведь в том бревне он видит не дерево, которое сто лет росло на его земле, а конвертируемый ресурс. Для них и Байкал – только клякса на карте, которую в учебнике географии показывали, – Андрей поперхнулся, потом долго откашливался.