Шабашник

– Знаешь, ведь это даже хуже, если тот чиновник по стране ездил и страну вершками знает. Из окна поезда или самолёта кажется, что просторы наши бесконечные и сколько не возьми, а не убудет. Но хотя и велика Россия, а не безгранична. Как тот же Байкал – хотя и самый глубокий в мире, но и его дна сумел достичь человек в батискафе.

Они уже выходили из тени деревьев и Сергей заметил на опушке железобетонную плиту, не успевшую порасти мхом. На ней стояла бутылка с мутно-бесцветной этикеткой, а рядом пристроились два пластиковых стаканчика. Хозяева приборов были неподалёку – один тряс другого за плечо, размахивая свободной рукой у себя над головой, а другой соглашался с его неясными аргументами. В вечернем сумраке плита казалась матово-белой, будто накрытой скатертью.

Отойдя чуть в сторону, Андрей вполголоса проговорил:

– На Байкале, у истока Ангары, есть скала – Шаман-камнем называется. На неё в старину на ночь садили подозреваемых в преступлении и если волны щадили испытуемых, то те считались оправданными. Я бы, честно говоря…, – Андрей закашлялся и не закончил мысли.

– А мне эта плита напомнила валун, на котором молился Серафим Саровский. У моей мамы такая икона на стене висела.

Сергей 20-31

Здрав будь! Ну как там? Всё спокойно? Точно ментов не было? Никаких повесток в ящике нет?

Геннадий 20-33

Да никаких ментов не было точно – я бы уж тебе написал.

В ящике почтовом только платёжка за свет. В этом плане всё спокойно – тут не переживай.

Сергей 20-33

А в каком плане неспокойно?

Геннадий 20-40

Иваныч умер.

Послезавтра похороны, в 9-20 на Петелинском. Тётя Тамара тебе просила передать.

Сергей 20-41

Нифига себе! Что случилось?

Геннадий 20-42

Вроде с сердцем что-то. Или инсульт ли? Не знаю точно.

Сергей 20-43

Как жалко… Я обязательно буду на похоронах. Как раз с поезда прямо приеду.

23:07

Когда вечером Сергей вышел на крыльцо, на небо словно нахлынула волна и принесла с собою сотни звёзд, горящих, как фары со встречной полосы. Он глядел в освещаемую этим дальним светом беспросветную небесную глубину и думал, что когда-нибудь не будет ни России, ни Китая, а от жуликов, мечтавших выпить Байкал, не останется и праха. Но всё равно в глубине будет храниться что-то пугающе всеобъемлющее, восторженно обнадеживающие и до смешного понятное. То, что только и есть в этом мире настоящего и к чему рано или поздно всё придёт.

В глубокой и пустой урне догорал не затушенный окурок. Поднялся ветер, волна небесной пены откатилась и из-за горизонта взошёл кровавый Антарес.

Глава X

21.11.201… года. Москва, столица России.

Сладко зевнув и упруго потянувшись, Сергей открыл глаза: он лежит на кровати в длинной и узкой комнате. Настолько узкой, что рядом впритык к стене умещается ещё только одна такая же кровать на которой кто-то завернулся с головой в одеяло кремового цвета. Две кровати ничем не разделены и стоят почти что вплотную так, что Сергей чувствует, как ровно дышит сосед. Но, несмотря на узость, эта комната с ярко-персиковыми стенами настолько длинная, что Сергей видит перед собой вдалеке только левый верхний край белой двери. «В коридоре я лежу, что ли?» – Сергей оборачивается назад, но видит только стену.

Белая дверь открывается и в комнату входит невысокая медсестра, одетая в бордовый хирургический халат. На нагрудном кармане вышита эмблема в виде белого восьмиконечного креста. Широко улыбаясь, она смотрит на Сергея, искренне радуясь, что тот проснулся.

Медсестра подходит к кровати Сергея, внимательно читает табличку, которая висит на спинке койки, вешает обратно и обращается к лежащему под кремовым одеялом:

– Ну вот, дорогой мой, и пришло время твоё, можешь к выписке готовиться.

Медсестра берётся правой рукой на спинку соседней кровати, склоняет голову набок и проникновенно начинает читать:

– Ангелы небесные, ангелы святые! Возьмите и отнесите Богу Господу, Иисусу Христу все мои слова, всю просьбу мою. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Люди болеют, люди страдают, люди умирают. Кто эти болезни считал? Кто эти болезни на людей нагонял? Встаньте, хворобы, встряхнитесь, ступайте и в ад опуститесь. Скатитесь, свалитесь с раба Божия, чтобы его душа воспаряла, а тело болеть перестало. Благослови, Господи, все мои слова, все мои целительные дела. А то, что я пропустила, что упустила, Господь прикажет и все слова за меня ангел скажет. Ключ, замок, язык. Аминь. Аминь. Аминь.

Медсестра кладёт обе руки на спинку кровати и, глядя куда-то в потолок, с выражением ведущего прогноза погоды, говорит:

– Июда чюдотворец был, да сребролюбия ради ко дьяволу попал. И сам дьявол на небе был, да высокоумия ради свержен бысть. Адам был в раю, да сластолюбия ради изгнан бысть и пять тысящ пять сот лет во аде был осужден. Поэтому пусть будем мы больны, так лучше остаться больными, чем для освобождения от болезни впасть в нечестие. Ворог лукавый, если и уврачует, больше повредит, чем пользы принесёт, это уж завсегда. Доставит пользу телу, которое спустя немного непременно умрёт и сгниёт, а душе бессмертной повредит. Если иногда по попущению и исцеляют диаволы окаянные, то такое исцеление бывает для испытания верных, не потому чтобы Бог не знал их, но чтобы научились не принимать от супостатов даже исцеления.

Вздохнув, медсестра достаёт из складок халата инструмент, похожий на элеватор Леклюза, но у этого стержень был длинный, трёхгранный и заострённый к концу. Неуклюже перебравшись через спинку кровати, сестра надёжно зажимает элеватор в кулаке на манер кастета, длинный шип торчит между средним и указательным пальцами. Взбирается на контурами обозначенное туловище соседа и начинает сильно, уверенно и монотонно бить. Сергей не чувствует творящейся рядом борьбы, только равномерное покачивание. Пытается встать с кровати, но не может – накрепко привязан к кровати накрывающей его простынёй. Простыня, не мешая спокойно лежать, при этом не даёт и шевелиться.

Во все стороны летят обрывки пододеяльника, клочки шерстяного пледа разлетаются по сторонам – некоторые из них падают Сергею на лицо. Он кричит и в палату вбегает чем-то неуловимым похожий на утконоса врач с фонендоскопом на груди. Он сгребает в охапку медсестру, та не сопротивляется, и он уносит её куда-то за дверь. Потом возвращается с селфи-палкой, освобождает Сергея от простыни, ставит его рядом с собой, обнимает и фотографируется.

***

Распахнув глаза, Сергей вздрогнул, поднялся на кровати, отдёрнул штору – за окном царила непроглядная тьма. Нашарив на тумбочке телефон, он долго не мог включить экран – аппарат трепыхался в ладони, норовил соскользнуть, а нужная кнопка убегала из-под пальца. Ну да, всё так – до будильника ещё целых семнадцать минут. Можно было спать ещё, но обратно, взбодрённый страхом, уже не ляжешь.

Вся общага спала, поэтому, стараясь не шуметь, Сергей заварил чаю и решил провести последнюю ревизию. Достал из-под кровати спортивную сумку с вещами, на всякий случай проверил, всё ли на месте: штаны, носки, футболки, кеды, сланцы, полотенце, флакон с гелем для душа. Перевернул рюкзак – там тоже было всё в порядке: второй том книги в мягком переплёте, зарядка, документы, пакеты с провизией, бутылка с чистой водой, зарядка для телефона и плеера, завёрнутые в целлофан зубная щётка с пастой, полрулона туалетной бумаги. С этим пакетом он вышел на пять минут из комнаты.

Вернувшись, пошарил в карманах куртки – паспорт и кошелёк были там, где им и положено быть. Есть примета, что если где-то забудешь вещь, то потом обязательно за ней вернёшься. К приметам Сергей относился скептически, но проверять состоятельность суеверий он не стал. Сюда он возвращаться не хотел.

Чай почти остыл. Оглядываясь вокруг, Сергей грустно усмехнулся. За два месяца эти стены стали такими привычными, он уже принял вид из окна и вжился в этих людей. Было тревожно и волнующе обрывать те тонкие нити, которыми он связался с комнатой номер девять в бывшем пионерском лагере «Мирный»: будто он смахивает многовековой мох с холодного борового валуна, мимо которого ещё Иван Сусанин вёл поляков в непролазные дебри. Но, посмотрев на это всё без розовой поволоки, покинуть эту комнату навсегда всё равно, что оттереть с белой кафельной плитки шпателем плесень в правом верхнем углу душевой и потом густо брызнуть антисептиком. Естественно и необходимо. А вот если дать плесени разрастись на всю стену так, что плитка начнёт отваливаться – тогда шпателем не обойдёшься. Тут понадобятся отбойные молотки, ломы, стамески и лопаты и едва ли стены останутся целыми, а «Мирный» глубоким шрамом останется в душе. Если же всё сделать теперь, то скоро Сергей забудет лагерь и в лагере уже послезавтра не вспомнят Сергея. И это будет закономерно и правильно. Поэтому надо поскорее отскреститься от этих гостеприимных стен.

Вымыв от выпитого чая кружку, Сергей протёр её полотенцем и положил в рюкзак. Внимательно оглядел комнату, снял было с крючка куртку, но повесил обратно, вернулся назад и заглянул под кровать. Ничего там не обнаружив, вздохнул. Надел куртку, натянул шапку, сверху нахлобучил наушники, включил плеер, похлопал себя по карманам и вышел из комнаты.

Спустя примерно полчаса, оказавшись на платформе «Партизанского», Сергей не смог отчётливо вспомнить, как там очутился. Он даже было решил, что, выйдя из ворот и вступив в сгущённый утренними сумерками туман, он тут же преодолел эти два с половиной километра умеренного ноябрьского бездорожья. Но на самом деле Сергей честно прошагал полчаса по хрустящей ледком, как бриллиантами, дороге. Пару раз сменил руку, которая затекала от спортивной сумки. Счастливых часов не наблюдают, вот и Сергей не заметил, как осуществил свою мечту последних двух месяцев – оставил это всё позади. Со всеми тревогами, волнениями, гомоном, шумом и разговорами. Осталось шагнуть из восхищённого сейчас в такое долгожданное недалёкое будущее.

Откуда-то из-за поворота слева раздался гудок электровоза, а на востоке, справа, рассвет окрасил небо в радостный васильковый цвет. До Москвы отсюда примерно девяносто километров, а до Кирова – девятьсот. А из школы Сергей помнил, что от Земли до Солнца сто соток девять миллионов километров. Почти как жителей России. И Солнце светит каждому, но не каждый это замечает. Сергей заметил.

Подъехала электричка из-за Можая, с шипением открыла двери и поглотила несколько серых в рассветных сумерках пассажиров и понесла их куда-то туда, куда они должны были прибыть через два часа. К началу рабочего дня.

В вагоне было много пустых мест и Сергей сел у окна в начало правого ряда. Несколько человек село в Дорохово, один парень в ветровке и жилетке добавился на Садовой, в Театральном двери электрички распахнулись впустую. В Тучково вошло пятеро юношей и одна девушка. Студенты, судя по всему, но разных возрастов – младший, наверное, недавно поступил в ПТУ, а старшие были на последних курсах института. Но, может быть, это и не студенты были, а строительная бригада: каменщик, плотник, монтажник, электрик, кровельщик и отделочница. Пока устраивались на местах, немного пошумели, но спустя минуту влились в равномерность тусклой вагонной атмосферы.

За окном освещение было как в советском кукольном мультфильме. Сквозь поток лесополосы иногда промелькивали домики, заборы, огороды, дороги, речки, какие-то заброшенные ангары, гаражные кооперативы и кладбища. Наполовину пустой вагон следовал со всеми остановками и медленно, но верно, стал наполовину полным. В Петелино на место перед Сергеем сел мужчина средних лет с бегающим взглядом и привыкшим улыбаться ртом. Поставив на колени кожаную сумку, он достал из кармана куртки телефон, огорчённо покивал головой и положил аппарат уже в карман брюк.

По мере того, как за окном светало, иногда прерываемая лесополоса становилась различимее: стало чётко видно, где тут могучие деревья, где деревья-подростки, а где подлесок из молодых берёзок, бузины, шиповника и ещё недавно экзотичной, но теперь повсеместной облепихи.

Сидящий напротив Сергея мужчина с сумкой на колене помахал ладонью, привлекая внимание. Сергей снял наушники:

– Да?