Балтийская сага

Скрипнула приоткрытая дверь. Кошка, наверное, вошла, много их в доме. Валентин не обернулся. Продолжал слушать сводку.

– Валья, – вдруг услышал он знакомый высокий голос и вскочил, уставившись на вошедшую Бригиту.

– Почему ты дома? – спросил по-фински.

Из ответа Бригиты он понял, что у нее болит голова и поэтому она не сможет воспринять проповедь.

– Валья, ты не рад, что я осталась дома?

Он и раньше замечал, как ласково посматривают на него ее улыбчивые глазки. Знаки ее внимания были Валентину приятны, – но и тревожили. Бригита подстригла ему давно не стриженную бороду и усы. «Валья, ты похож на Алексиса Киви», – сказала она. «А кто это?» – спросил Травников. «О, ты не знаешь? – улыбалась Бригита, на ее розовых щеках возникли ямочки. – Это наш писатель. Мы в школе учили его стихи». Теперь, с наступлением теплой погоды, Травников с помощью шустрого Вейкко выгонял поутру овец на луг у лесной опушки, там уже пошла в рост трава. В полдень Бригита приходила на луг, приносила бутерброды и молоко в термосе. Кудрявое овечье стадо на зеленом лугу, молодой пастух пьет молоко, рядом улыбающаяся юная пастушка, – как называлась прежде такая умилительная картина? А-а, пастораль, вот как она называлась, – иронизировал про себя Валентин…

– Валья, ты не рад, что я дома? – спросила Бригита. На руках у нее был котенок, белый, в желтых пятнах.

– Почему не рад, – пробормотал Травников, выключив радио и переводя настройку на Хельсинки.

– Смотри, какой красивый котенок.

Бригита подошла к Валентину. Синее платье с короткими рукавами обтягивало ее стройную фигуру; белокурые волосы, обычно заколотые, были рассыпаны по плечам.

– Да… – Валентин погладил котенка. – Очень красивый…

Бригита еще придвинулась, почти вплотную.

– У тебя борода желтая, а глаза зеленые. – Она засмеялась.

Котенок ухватил беззубым ртом палец Валентина.

– Ты чего кусаешься? – сказал Валентин по-русски. – Кто тебе разрешил?

Ему не по себе было.

Бригита вдруг бросила котенка на пол. В следующий миг она закинула руки Валентину за шею и легко коснулась губами его губ.

Ох, как приятно… как давно не было женщины в его жизни… Он обнял Бригиту, прижал, ответил долгим поцелуем. Ее глаза затуманились. Она взяла его за руку:

– Пойдем ко мне.

Они направились к двери, – тут Валентин опомнился, остановился:

– Нет, Бригита, нет. Извини… Нельзя…

– Нельзя? – Она вскинула на него удивленный взгляд.

И, засмеявшись, пошла к двери.

Котенок, обнюхивавший педаль фисгармонии, бросил это пустое занятие и мелкими скачками устремился за ней.

Теперь Бригита, принося на пастбище бутерброды и молоко, не улыбалась Травникову. Не оставалась поболтать с ним.

Кончилась пастораль.

Вот такие дела. Он был теперь сытым, и спал не на нарах, а на кровати в отдельной комнате, но душа у него была не на месте.

Да, его потянуло к этой милой улыбчивой девушке. Но если б естественное влечение переросло в физическую близость, то это не осталось бы незамеченным в доме, где столько зорких глаз (разве укроешься, скажем, от Вейкко?). И тогда грянет гром. Алвар не станет церемониться, – позвонит в полицию. А оттуда сообщат в военное ведомство, и приедут на ферму вооруженные люди и сцапают донжуана, забывшего, что он бесправный военнопленный, и отвезут его обратно в лагерь, в Кеми. Опять под палку капрала Ялонена?! Нет!!!

А еще жгло душу воспоминание о Маше. Ей, разумеется, сообщили из штаба бригады о гибели подлодки, уже больше полутора лет прошло. Маша, конечно, его, погибшего, не ждет. Может быть, вышла замуж за кого-то… за более удачливого, чем он…

* * *

Тойво, двадцатипятилетний сын Алвара и Кристины, приехал в двухнедельный отпуск в конце мая. Рослый, похожий на отца, с такой же выдвинутой нижней челюстью, он сразу заполнил собой дом: топал солдатскими сапогами по чистым доскам пола, излишне громко (как казалось Травникову) смеялся, отпускал грубоватые шутки. Бригиту, хлопнув по заднице, допрашивал, почему она не вышла замуж за Карла, сына бакалейщика Скугберга, – ведь он сделал ей предложение. «У твоего дружка Карла, – вскричала Бригита, – пахнет изо рта!»

На Травникова Тойво смотрел не то чтобы враждебно, но с холодным прищуром. Однажды за обедом, осушив стакан пива, Тойво искоса взглянул на Валентина, положившего себе на тарелку кусок свинины, и спросил:

– Ванья, вкусное мясо?

– Меня зовут не Ваня, а Валя, – спокойно ответил Валентин. – Да, вкусное.

– Ты плавал на корабле? Там давали кушать мясо?

– Давали.

– Ты врешь, Ванья. В Пиетари голод. Люди кушают людей.

– Я не вру. – Травников хмуро посмотрел на Тойво, наливающего из бутылки пиво в стакан. – Голод в Ленинграде потому, что немцы и ваша армия… – Валентин запнулся, не зная, как сказать по-фински «окружили». – На корабле еда была нормальная, – сдержанно закончил он.

– Нет! – Тойво со стуком поставил бутылку. – Ты врешь! В Пиетари скоро все умрут…

– Замолчи, – строго сказал ему Алвар и добавил еще что-то, чего Травников не понял.

И Тойво замолчал с недовольным видом. Ослушаться отца он не смел.

В те дни началась пахота. Олави вывел на поле трактор с навесным четырехкорпусным плугом, и первые борозды врезались в отдохнувшую под зимними снегами землю. Они чередовались: день пахал Олави, день – Тойво. За работой у Тойво исчезала нагловатая усмешка; его взгляд, устремленный на плывущую под колеса землю, делался серьезным. В белой майке и черных финках сидел за рулем трактора как бы другой человек. Проще говоря, Тойво становился тем, кем и был от рождения, – крестьянином, человеком земли. Только солдатский картуз на его белобрысой голове напоминал о том, что Финляндия воюет.

Пахали с очень раннего утра до девяти вечера. Дни стояли длинные, медленно перетекающие в белые ночи.

Начали сев. Алвар велел Травникову сесть на сеялку. Работа была нетрудная. Трактор волочил сеялку, и Травников, сидя на ее раме, должен был следить, чтобы сошники исправно укладывали семена в борозды. Ну и знать надо, как регулировать количество высеваемого материала. Нетрудно, да. Вот только жара и пыль, пыль…

Непыльную работу – пастьбу овец – он передал Бригите. Да вообще-то и Вейкко с ней управлялся, непоседливый пастушок.

В полдень на поле появился Алвар – принес пуллу (белую булку) и бидончик с холодным молоком из погреба. Тойво остановил трактор и, соскочив с сиденья, заговорил с отцом. Были они необычно разговорчивы, чем-то явно озабочены. Травников слез с рамы сеялки и, вытирая обрывком ветоши потный лоб, подошел к ним, спросил:

– Что случилось?

Тойво отвернулся, молча поставил бидон на сиденье трактора. Его округлые плечи влажно блестели на солнце. Алвар, в длинной белой рубахе навыпуск и белых штанах, мрачновато взглянул на Травникова и проворчал:

– Ваши начали наступать на Виипури.

И, надвинув на брови козырек голубого картуза, пошел прочь по вспаханной мягкой земле.