Балтийская сага

Они подали в машину новую порцию зеленой массы с транспортера. У Валентина душа трепетала от радости. Кончается плен – снова свобода! – снова Кронштадт, бригада подплава…

Маша, я возвращаюсь! – кричала его душа. – Машенька, милая!..

Прощание было недолгим. Травников уже знал, что у Савалайненов (а может, и у финнов вообще) не приняты прощальные сантименты. Он просто сказал:

– Спасибо за хорошее отношение.

Алвар кивнул. И Хильда, гордая и строгая, слегка кивнула. Бригита улыбалась, ее кофейные глазки смотрели на Валентина, можно сказать, с затаенным сожалением. Кристина, с улыбкой на круглом лице, увенчанном старомодным чепцом, вручила Валентину коробку с несколькими бутербродами и двумя яблоками. И только Вейкко, резвый пастушок, подскочил и дурашливо потряс ему руку, выкрикнув: «Валья, приезжай к нам еще!» Валентин засмеялся, потрепал мальчика по белобрысой голове.

На станцию его повез Алвар, – он был обязан лично сдать военнопленного, под расписку. Моросил мелкий дождь, но вскоре перестал. Жеребец-альбинос бежал, не нуждаясь в подхлестываниях. Травников, сидя рядом с Алваром, глядел на зеленые поля, на лес, тихо смотревший в синее озеро на свое отражение. Не в первый раз ехал Травников этой дорогой, но, кажется, впервые залюбовался природой. Мысленно прощался с проклятой, прекрасной страной – с тихой Суоми.

– Ты опять будешь плавать на корабле? – спросил Алвар после долгого молчания.

– Да.

– И топить наши корабли?

– Ваши – нет. У нас с вами теперь мир.

– Плохой мир. Придется платить вам большую… как это называется…

– Репарации.

– Да. Триста миллионов долларов. Это очень много.

– Ну, в рассрочку же.

– Все равно много. Правительство где возьмет? У нас возьмет – повысит налоги.

Травников промолчал. Его это не касалось. Репарации всегда платит страна, проигравшая войну. А за то, что в плену нас голодом морили… за умерших от пеллагры… за Ваню Лукошкова, забитого зверем-капралом… За это платить не хотите?.. Нет, Алвар, этот вопрос не к тебе. Ты хорошо ко мне относился. Ну и я… Разве плохо я, бессловесный раб, чистил твой хлев и свинарник? Нет, нет, ты не виноват, в голове у тебя только ферма, хозяйство, я понимаю твое беспокойство о налогах. А кто виноват?

Япона мать, как сложно все переплетено…

Ну, вот и станция. На ухоженных клумбах перед ее зданием покачивались на ветру пестрые цветы. У входа сидели за столом военные чиновники, к ним и направились Алвар и Травников. Один из чиновников полистал толстую тетрадь, нашел нужную запись и предложил Алвару расписаться. Тот взял ручку и неторопливо вывел свою подпись.

Эта процедура, занявшая минут десять, означала конец двухлетнего плена.

– Прощай, Валья. – Кивнув, Алвар пошел было к своей двуколке, но Травников окликнул, остановил его.

– Алвар… – Прощальные слова теснились у Валентина в горле, но, зная финскую простоту и хладнокровие, он сдерживал себя. – Алвар, хочу вам сказать… В общем, спасибо за хорошее…

– Ты это уже сказал. – Алвар смотрел удивленно.

– Хочу еще раз… Я не забуду. Всего вам доброго.

– Ладно. Тебе тоже.

Задумчиво глядел Валентин, как Алвар Савалайнен, двухметровый фермер, уселся на сиденье двуколки, дернул поводья и покатил на ферму – к своим домочадцам – к своим коровам и овцам – как раз сегодня он был намерен начать стрижку овец…

* * *

Прибывали на конных повозках, а иные и на автомашинах, военнопленные (уже бывшие!) со своими хозяевами. Толпились на перроне в ожидании поезда. Были тут люди, памятные по лагерю Кеми. Была, конечно, и охрана – солдаты с автоматами.

Вдруг Валентин услышал знакомый клокочущий голос. Пробрался сквозь толпу – и не сразу узнал Савкина. Он, Владлен хромоногий, был гладко выбрит, опрятно одет. С ним рядом стояла женщина, немолодая, но статная, с хорошей фигурой, в широкополой шляпе, в облегающем костюме терракотового цвета.

– Валя, привет! – Савкин заулыбался, хотя в его темных глазах, полуприкрытых веками, как и прежде, гнездилась грусть. – Сельма, – обратился он к женщине, – это моряк, о котором я вам рассказывал, – лейтенант Травников.

– Здрасуте, лёйтнант, – сказала женщина.

– Здравствуйте, сударыня, – вдруг всплыло в памяти Валентина старинное слово.

– Сельма – королева яблок, – объявил Савкин.

– Что это значит?

Ответить Савкин не успел: на станцию, отдуваясь паром, вкатился паровоз, притащивший не теплушки, а поезд из пассажирских вагонов с сидячими местами. Вот странность: военнопленные не в теплушки набились, как им положено, а, как люди, расселись в вагонных купе.

Савкин перед посадкой расцеловался с терракотовой дамой – тоже странное дело. Он занял место у окна и махал даме рукой, пока поезд не тронулся. Травников, сидевший рядом, спросил:

– Это твоя хозяйка? Она что, фермерша?

– Да. – Савкин снял со спины рюкзак и достал из него пару крупных красновато-желтых яблок. Одно протянул Валентину. – На, ешь.

– У меня тоже есть яблоки.

– Таких, как эти, у тебя быть не может.

– Почему?

– Потому что у Сельмы Янсон самые лучшие в Финляндии. И вообще в Солнечной системе.

Хохотнув, Савкин принялся с хрустом жевать яблоко. Валентин тоже откусил. Да, верно, вкус был приятный.

Необычно оживленный, Савкин рассказывал под стук колес:

– Сельма и ее муж Карл Янсон жили в Тампере. Он был нотариус. Хорошо зарабатывал. А детей у них не было, не знаю почему. Вот он, Янсон, и полез в политику. Он был левый. Ну, социал-демократ. Ты слушаешь?

– Конечно.

– А то у тебя глаза закрыты. У финнов в политике неспокойно было, лаялись – левые на правых, правые на левых. Этот Янсон тоже – писал статьи в какую-то газету, ругал правых. А в тридцатом году его застрелили возле дома. Ну, беда, Сельма жить не хотела, утопилась в озере…

– То есть как утопилась? – Валентин воззрился на Савкина.

– В Тампере кругом озера, она и бросилась в одно. С мостков. А там сауна, из нее кто-то вышел на мостки. И увидел: женщина кинулась в воду и не выплывает. Он нырнул и вытащил Сельму.

– Ну и ну! – качнул головой Травников. – Вот так тихая Суоми.

– Не такая уж она тихая. Сельма долго болела. И уехала из Тампере на ферму своих родителей. Стала в сельской школе преподавать что-то вроде домоводства. Потом, когда родители умерли, пришлось ей заняться хозяйством. А там огромный сад, яблонь чуть не сотня. Вот она и увлеклась садоводством. Три новых сорта яблок вывела.