«Когда я был одинок…»
Когда я был одинок,
я думал о склонах гор
и выходил за порог
плечом подпирал забор.
И всё смотрел и смотрел,
потом всё шел и шел
так безо всяких дел,
и было мне хорошо
в городе, где я рос,
в городе, где я жил,
где разнообразных роз
тучи рвались из жил
вверх на потеху мне,
в смерть в свое время,
и Александр на коне,
теша ногой стремя
смотрел на меня с той
другой стороны
моря, махал рукой,
как с другой стороны луны.
Временем отделены,
железом залив горизонт,
друг в друге отражены,
мы наполняли сон
розами в зеркалах,
и луной над водой,
выложившей наш страх
колеблющейся слюдой.
Когда я был одинок,
так сложны были дни
мальчика, трубящего в рог
об окончаньи войны.
«От вас воняет глупостью, судья…»
От вас воняет глупостью, судья,
и вы несете, и от вас несет.
Я б согласился с тем, будь я
не тот, будь я не тот,
будь я хоть ласковый,
хоть просто нежный
покрытый краскою
иссиня-бежевой.
Боясь всего один, один над морем
боясь всего
я цирковым захвачен горем
и сам не свой, я сам не свой.
«В августе в Новогорске…»
В августе в Новогорске
в преддверии желтых времен
воздух горчит коркой
лимонной, хотя еще клен зелен,
и сто лет мне кажутся горсткой
зерен, которым срок
смерти еще не вышел и путь далек.
На улицах, в ванне, в постели
тенями колеблемых крон,
тенями свисающей канители
веток заворожен
в преддверии желтых времен —
только бы воздух вдохнуть —
и собираюсь в путь,
покрытый сеткой теней
уже на собственном теле
колеблемых ветром ветвей.
В августе в Новогорске – дач
городке
дрожу в воздушной руке
под горький небесный плач.
«…и всё долетал, долетал до нас…»
…и всё долетал, долетал до нас
неровный, неверный стук колес,
и всё слетал на осенний наст
осиновый лист, и ветер полз,
полз по земле, выплевывая себя,
как в судорогах уж, как раненый пес,
захлебываясь и сопя
полз.
И я то сидел, то вставал и шёл
на поляну под солнечный свет,
а он последнего жара лишен