А за окном след в след шагает
такая дрянь, что ей и нет названья —
и не является, и не прозванивает.
Там лихо-лишенько, где власть лихая.
Я со стола цыгарочку стяну
и растянусь на ширину постели.
Структура милостей пророчит новоселье,
а старой прелести идти ко сну.
«Я не тужу, что жизнь моя прошла…»
Я не тужу, что жизнь моя прошла,
нежны и заповедны стали споры,
необязательны и жестки разговоры.
Утрата чувств – утрата ремесла.
Я может быть лишь порожденье моря,
волны, которая во мне текла
и создавала разум и уклад,
вкус радости и счастье горя.
Нет. Все на свете бесконечно ново!
Хоть небо благодушно и сурово
пусть я и отражен откуда-то,
но всё мое стрелой провешено
в пространстве, что ни йоты не остудит,
как в облаке распавшаяся женщина.
«О, безумных виноградин…»
О, безумных виноградин
ярко желтая гора!
Виноград тобой украден
из соседнего двора,
и на черном на подносе
он разросшийся как взрыв
пристального взгляда просит,
просит пыли и жары
постоянного движенья
вверх по склону, вниз по склону.
Склока высветит мишени —
ты проснешься распаленный.
День с другими днями смешан,
ночь цепляется за ночь,
виноград в горах развешен,
жить уже совсем невмочь.
Пламя кражи время косит,
косит удрученно,
жизнь сползает на подносе
по пыльному склону.
«Мы добиваемся женщин…»
Мы добиваемся женщин
и строим упреки,
мы сами чуть-чуть божественны
и одиноки.
Над нами сплошное небо,
внизу – Сиваши.
Если ты где-нибудь не был,
и не спеши.
Уйди в скорлупу отчаянья,
закройся, и город Керчь,
глядишь, и тебя укачает,
глядишь, и берется беречь.
О, греческой радости память,
Боспор и завод «Залив»,
о, добываемый камень,
как ты неприхотлив!
Мы рады с твоей подачи,
земля под названием Крым,
сопутствовать каждой удаче,
идти в Иерусалим.
Но сами мы – остатки
Афины и потому
так удивительно падки
на всё, что сладко уму.
Я разноцветный построю
Крым и воссоздам
не то, что б самую Трою,
но то, что хотелось нам.
«Как крохотны мгновенья веры…»
Как крохотны мгновенья веры,
но остальная жизнь не в счет.
Её ужасные манеры
меня гнетут, но нас влечет