«Год, когда проснулся леший…»
Год, когда проснулся леший,
был слезами изукрашен.
В небесах твоих горели
две росистые свирели,
позабытые в траве.
Ты уже устала вешать
около дворцовых башен
тех, которые хотели
поселиться в пестром теле,
удержаться в голове.
Но алмазы слез соленых
на руки в тебя влюбленных
просыпались изобильно, как в прошедшие века.
Только леший был бесстрашен,
потому что был он леший
и гнела его тоска.
«Когда был страшный ветер…»
Когда был страшный ветер,
все колотилось в доме
и дребезжали стекла
и плыл стакан в буфете
по вымытой клеенке.
Всё оказалось ломким
и крыши и деревья.
Мы жили в старом доме
на берегу, у моря,
в краю нагом и древнем,
где даже воздух горький
напоминал о воле
и был подобен волнам.
Как всё звучало приблизительно
в том городе, где зимами так холодно
из-за ветров, пронизывавших наши куртки!
Как мы топили белые голландки
углем, дровами, и жались к ним,
и как мы говорили, что прошлой ночью
с гор срывались камни
и падали на крыши на Аутке!
Когда был ветер, ветер
и жил я дома, дома,
когда тряслось в буфете
и город как солома
ломался, горький воздух
вдыхал я изумленно,
в сплошной туман без продыху
врывался и проколот
я весь мой путь до школы
махал ветвями бронхов
ветрами обожженных.
Как хочется вернуться в никуда,
в тот мир, который и не существует больше!
Я дом не создал. К сорока годам
одно лишь чувство: на земле мне тошно.
Мне не с кем жить и даже пару слов
мне некому сказать, и все мои заботы
одни ошметки от чего-то,
что так давно пошло на слом.
«Вернись умерший мир…»
Вернись умерший мир!
Вернитесь все! Верните
утраченную ширь
безумного открытья:
кого-то на земле
одна забота мучит,
чтоб только стало мне
хотя б немного лучше.
Вернись умерший мир
моих родных и близких,
которым я был мил
так просто и бессмысленно.
Посередине дня
стою один как перст
и может нет меня,
хотя я вобщем есть.
«И вот я на заре…»
И вот я на заре
увидел день и дом.
Дом тень бросал,
поскольку день вставал,
и солнце на горе
повествовало нам о том
в холодном январе.
На небе низком