и, как ночь на исходе,
на такси и домой,
и домой завалиться.
Не смотрите на то, что я очень обидчив и злобен.
Не кори нас черница, что так уж случилось у нас,
и прости, что я создан был Богу подобен,
а потом получилась такая напасть.
(между 1982 и 1984)
Быстро написанный крик
Стихи 1984–1985 годов
«Карлица в косынке марлевой…»
Карлица в косынке марлевой
поднималась Маросейкой
вверх на улицу Покровку,
когда вдруг её обновку
сдернула заплечной сумкой
проходящая еврейка.
За предательство Иуды
и за всё, что всем известно,
карлица ее, паскуду,
прокляла тепло и честно.
Серый воздух шел налево,
облака сосали небо,
словно карлицы-ягняшки
возле матери-овечки.
«С трудом гляжу…»
С трудом гляжу
на роскошное тело
выгнутой ветром березы.
Удаляется жизнь. Чем заменишь ее?
Струится по ее плечу
пеплос —
зеленые слезы.
Струится по щекам счастье мое.
«В моей крови замерзла смерть…»
В моей крови замерзла смерть
и не живет. Уже не дышит.
Лишь белокурый полонез
неловко бросится на плечи,
заколка стрельнет вниз с волос,
которым видно было б легче
свисать, когда б и я замерз
со смертью вместе и подлец
совсем законченный бы вышел.
В моей крови замерзла смерть,
как мне от жизни б не сгореть.
От музыки ее прекрасной,
которая со стен сползла
и с потолка свисает вниз
и блеск оконного стекла
гремучею покрыла ряской,
и женщину мою трясет,
еще не верящую в чудо,
ах! эта музыка зануда,
в которой мы отозвались
и с потолка свисаем вниз.
«Примирись и улыбнись…»
Примирись и улыбнись
хоть тому, хоть этому,
посмотри устало вниз
из окошка летом.
Где проедет самосвал,
где пройдет прохожий,
я над жизнью повздыхал,
ты вздыхала тоже.
Это место за углом,
где мы целовались,
битым устлано стеклом,
нашею усталостью.
Но одни, навек одни,
в небе пролетают
наши губы, наши дни,
остывают, тают.
Может в этом самый смысл,
что там не скажи,
может даже эта мысль
тоже в чём-то жизнь.