Куколка

– Не будет проку, если ты будешь раздавать товар бесплатно.

– А я не собираюсь быть лавочницей, – беспечно откликнулась Бет.

Наконец в лавку протиснулся Джастин. Предчувствуя скорое возвращение хозяев, он развил бурную деятельность, то и дело попадаясь на глаза Элизабет. Она отвечала ему ледяным взглядом, и только присутствие отца Джона сдерживало назревающую ссору. Джастин понимал, что мистер Муркок не одобрит его праздное времяпровождение, если только Бет вздумает ему нажаловаться. Поэтому он, наконец, решился:

– Брось, Бетти, дуться, – прошептал он быстро, бросая косые взоры в сторону священника.

– Я ворочала кули и таскала тяжёлые тюки, – сгустила Элизабет краски, – пропустила из-за этого пару выгодных клиентов.… Думаю, Самуэлю это не понравится.

– Брось, Бетти, мы же – друзья.

– В самом деле?

– Да, да, конечно!

– При случае припомню тебе эти слова.

Их перешёптывания не остались без внимания преподобного.

– Джастин неплохой малый, – сказал отец Джон, пытливо заглядывая в глаза Элизабет.

– Я тоже так думаю, – спокойно ответила девушка. – Только замуж за него я не собираюсь.

В таких вопросах лучше всего – сразу расставлять акценты. Бет была в этом уверена, не то, не успеешь глазом моргнуть, прослывешь невестой.

– Тебе ведь уже 25, дочь моя. Возраст не малый. Можно остаться совсем без мужа. (Вот этого Элизабет как раз и не боялась!) Нельзя всю жизнь сидеть на шее у родственников.

«А я и не сижу у них на шее; я вкалываю на них как лошадь» – резонно отметила про себя девушка, а вслух смиренно проворковала:

– Я много думаю над этим, святой отец…

Глазки священника как-то суетливо забегали и заискрились.

«Уж не собирается ли он сделать мне предложение?» – Бет подозрительно сощурилась и на всякий случай юркнула в дальний угол кладовой, чтобы при случае иметь возможность сделать ничегонеслышащий вид.

Но преподобный засеменил за ней во след.

– Так и знала, что она где-то прохлаждается!! – голос Абигайль резко и визгливо прорезал воздух.

Никогда ещё он не был для Элизабет так желанен. Она выскочила навстречу тётке, улыбаясь во все щёки. «Милая Аби, как вы вовремя!» – готова была сказать девушка, но натолкнулась на суровый взгляд. Не миновать бы Элизабет взбучки, да только, завидев преподобного Джона, миссис Муркок умерила свой темперамент и лишь сурово произнесла:

– Что за вид у тебя? Иди и приведи себя в порядок.

О! Элизабет понимала, что имеет отвратительный вид, и возрадовалась приказанию. Она желала заняться своими волосами, так опрометчиво сегодня распущенными по плечам. Необходимо их вымыть, на ощупь волосы стали как жёсткие пакли.

Оставив внизу родственников и, спешащего к ним, отца Джона, Бет поднялась по крутой лестнице себе в коморку. Сейчас она принесёт горячую воду и устроит милую «постирушку».

Девушка закончила с мытьём и уже потянулась за полотенцем, чтобы закутать мокрые волосы, когда дверь её комнаты распахнулась без стука, резко, хлопнув при этом так, что зеркало, висящее неподалёку, дзенькнуло и скривилось одной большой трещиной, разделив окружающее пространство на два повторяющих себя отображения. Бет испугалась, глядя в это многослойное настоящее, как будто увидела какой-то знак, поданный ей свыше и по глупости не понятый ею. Показалось даже: если смотреть дольше, можно увидеть всё, что ждёт впереди. Поэтому Элизабет, охваченная мистическим духом, не торопилась поворотиться у двери, как будто гость, ворвавшийся к ней, не интересовал её.

Сиплое дыхание, тяжёлое, с присвистом становилось явственнее, привлекая, наконец, внимание.

Элизабет едва не завизжала в голос: в дверях стоял горбун. Низенький, квадратный он походил на дикого кабана, втиснутого в дорогой камзол. Угрюмое лицо с перекошенным набок длинным носом делало гостя не просто страшным – отталкивающим!

Бет бросила взгляд в расколотое зеркало и захлебнулась ужасом. Тролль!! Посланник тёмных сил! По её душу…

________________________________________

*** Поздно ночью, ворочаясь с боку на бок, и нещадно толкая кулаками пуховые подушки, Варвара Ильинична призналась сама себе, что с мыслью об Атамане придётся распрощаться. Вспоминая петенькины жалобы на незавидное положение батюшкиных дел, она понимала, что было бы эгоистично в таком положении играть на добром, почти родственном к ней отношении Георгия Феоктистовича. Выходило, нужно было уговорить англичанина заинтересоваться какой-нибудь другой лошадью.

– Как ты себе это представляешь, милочка? – обратилась сама к себе Варенька. – Надуешь губки, как обычно, и наполнишь очи слезами? Так граф – не Петруша. Его такими глупостями не разжалобишь.

Неожиданно пришла мысль, что у неё есть то, чем можно прельстить иноземного красавца. Мысль была греховной и сладкой. Тёмно-синие очи предстали перед ней как наяву, живые с вспыхивающими искрами заинтересованности. Да что греха таить! Варенька была уверенна, что прочла в них помимо интереса – желание. Казалось, откуда бы набраться такого опыта невинной барышне, которая вот-вот достигнет семнадцати лет? Она и сама не знала, только чувствовала, что правильно поняла и жаркий взгляд, и чересчур смелый комплимент, пронизанный той же первобытной страстью, что и романс, исполненный Наденькой. Варя села в кровати и повела ладонями по налившейся жаром и томлением груди. Сейчас она как никогда была согласна со своей Марфушей, при утреннем туалете то и дело повторявшей:

– Пора вам, барышня, замуж, ей Богу. Тело-то – как наливное яблочко.

Девушка обычно махала на няньку рукой – глупости! Зря отмахивалась. Дерзкие очи чужеземного графа разбудили в ней чувства, неведанные прежде. Отчего же петенькин взор, кроткий и ясный, никогда не будил таких переживаний? Варя встрепенулась. «Да, да, о Петеньке! Пора вспомнить, что ты почти замужем. Вспомнить о своём долге, а не томиться невнятными желаниями по совершенно незнакомому господину». Девушка рухнула назад в перины с чётким намерением думать лишь о Петеньке. Только тёмные глаза Александра Шербрука преследовали её неустанно, стоило едва сомкнуть веки. Раздосадованная, Варенька заплакала.

Плакала этой ночью не она одна.

Пётр Георгиевич сидел на краешке стула, уткнувшись лицом в ладони. По щекам его текли крупные капли – слёзы злости и отчаянья. На бордовой скатерти белел пергаментный лист, а на листе страшные слова:

«Я, нижеподписавшийся, Пётр Георгиев, сын Лемаха, занял у отставного штабс-капитана Кирилла Алексеева, сына Заварзина, денег государственными ассигнациями двадцать тысяч пятьсот рублей…»

И дальше – всё как положено «сроком на 30 дней» и «буде чего не заплачу», и «просить о взыскании и поступлении по законам»… «К сему заёмному письму руку приложил Пётр Георгиев сын Лемаха». Число. Подпись. Нотариус Радов.

Расплатиться Петенька был не в состоянии. Поэтому, с гудящей от выпитого шампанского головой, потрясённый случившимся проигрышем, которого никак не должно было случиться, потому, как он всё время выигрывал, подписал вексель опрометчиво. А сейчас смотрел сквозь растопыренные пальцы на дело рук своих в полном отупении. И даже слёзы, текшие по ланитам, катились как будто сами по себе, не принося желанного облегчения.

«Что ж делать теперь? Удавиться? У батюшки дела – куда как плохи. Денег не даст».

Петенька суетливо дёрнулся, отбрасывая резким движением ладони от лица. Лихорадочно горевшие глаза его обежали спальню скачущим взглядом. И впрямь, в этот момент молодой человек был похож на сумасшедшего.

«Позор! Все узнают! Застрелюсь!!!».

Он метнулся к изысканному бюро красного дерева и начал выдёргивать ящики в поисках пистолетов. Напрасно старался, такого имущества у Петеньки отродясь не водилось. Руки безвольно опустились вдоль тела, он нервно засмеялся.

«Господи, да я и стрелять-то не умею. Варенька и та лучше меня управляется с пистолетами…».

Мысли переметнулись к Варе и внезапно озарились вспышкой яркой ненависти:

«Варвара Ильинична! Глупая кокетка. Всё из-за неё!»

Разве ж сам Петенька решился бы на эдакое?

Никогда!

– Атамана ей подавай… – бормотал Петя, трясущимися руками распутывая шейный платок. – Никак не меньше! А на кляче водовозной, не желаете ли прокатиться?

Господи, да он полжизни бы сейчас отдал, лишь бы не было этой буйной ночи, этого вечера вместе с Варенькой и графом, не сводившим с неё зачарованного взора, этого ехидного шепота проклятого Васьки…