Эскулап разглагольствовал о неестественности происходящего и стращал графа возможностью заполучить в приживалки «особу, подвергшуюся дегенеративным изменениям».
– Мне выбросить несчастную на свалку? – поинтересовался Чарлз надменно.
– Я могу отправить бродяжку в работный дом.
– Лучше сразу на кладбище. Не думаю, что она способна выполнять какую-нибудь работу, по крайней мере, сейчас.
С тем и расстались.
Беллингтон не настаивал более на визитах доктора, и Филдинг, сухо поджав губы, удалился, бормотнув себе под нос, о высокомерии и дворянской спеси.
Доктор, возможно, изменил бы своё мнение, если бы мог видеть с какой осторожностью и терпением граф, спустя полчаса, лично патронажествовал у постели пострадавшей.
Уже с привычной сноровкой Чарлз обтирал тело женщины мягкой тканью, смоченной в розовом отваре с капельками уксусной эссенции.
Помогала ему Софи. Девушка прижимала крепко к груди чашку с отваром и старалась не смотреть на лежащего у кровати недовольного Аякса. В этом, собственно, и заключалось её участие в милосердной акции.
Беллингтон, памятуя о неудачном опыте горничной в оказании первой помощи, предпочитал всё делать сам. Ему доставляло удовольствие касаться гладкой кожи женщины, и поэтому движения были неторопливы, почти нежны…
Что-то влажное и мягкое скользило между грудей, заставляя мышцы напрягаться в сладостном возбуждении. Элизабет почувствовала, как соски сладко заныли и сморщились, наполняемые соком желания. Девушка затрепетала веками и остолбенела: лицо, склонённое почти к самой её голове, было потрясающе; правильные черты лица, мужественные, твёрдые удачно сочетались с крепкой шеей и широкими плечами. Не помня себя, Бет сомкнула ладони на этой напряжённой шее и запуталась пальцами в завитках каштановых волос, росших намного свободнее, чем того требовали приличия. Она даже потянулась к мужчине телом, обманутая собственными ощущениями и бережными руками незнакомца, потому как именно его пальцы рождали чувства, отказаться от которых было непросто.
– Вижу, вам значительно лучше, – голос звучал сухо и даже надменно.
Что-то до ужаса знакомое показалось Элизабет в этих интонациях. Она раскрыла непослушные глаза ещё шире и заморгала быстро-быстро, пытаясь избавиться от застилавшей глаза пелены. Когда же чёткость восприятия была восстановлена, Бет едва не засмеялась невероятным превратностям судьбы, решившей сегодня, как видно, улыбнуться во все тридцать два зуба. Улыбка вышла скверной, если не сказать, отвратительной. Перед Элизабет был граф Беллингтон собственной персоной. И это его шею Бет тискала в припадке любовного томления.
– Мне настолько хорошо, что я могла бы уже и уйти! – выпалила девушка стремительно и тут же скривилась от боли.
Разбитые губы треснули от чересчур рьяной попытки высказаться, и солоновато-приторый привкус собственной крови поселился во рту. Элизабет судорожно сглотнула, понимая, что находится на грани того, чтобы освободить желудок прямо на своего заботливого покровителя. Ведь, как не крути, своим спасением она обязана именно графу. Впрочем (Бет криво усмехнулась), первоначальным источником её злоключений является тоже он: тётка взбеленилась от неудовольствия его светлости и отдала несчастную Элизабет во власть крючкосотворённого убожества.
– Я могу отправить вас домой, – Чарлз неторопливо повёл полотенцем по гибким рукам, всё ещё вскинутым к верху, цепляющимся за его плечи. – Если вы сообщите место своего проживания и своё имя.
Бет тупо уставилась на движущуюся ткань и слабо зашевелила сонными мозгами. Граф её не узнал? Стоит ли искать в том выгоду? Ведь, что не говори, желания вновь лицезреть мистера и миссис Муркок она не испытывает. Может, стоит выиграть немного времени… связаться с Джастином… уж он-то помочь не откажется… помниться, Абигайль говорила, что в Лондоне у неё есть ещё родственники, в услужении у какого-то лорда. Вот только, услышанная украдкой, фамилия никак не всплывала в памяти.
Элизабет вела носом вслед за руками графа и едва не уткнулась в свой собственный живот – белый, чистый и абсолютно голый.
________________________________________
*** – Ишь, вылупил пустые зенки. Небось, не бельмеса по-нашему не смыслит, – бормотала Марфа, нерешительно переступая с ноги на ногу.
Она всё ещё запалено дышала, потому, как бежала по аллее, до куда подвезла её навозная телега, во все свои силы так, что тяжёлые груди подпрыгивали и глухо ударялись о живот.
Нянька была полна злости и решимости. А всё почему? Из-за англичанина этого проклятущего.
Не доглядела мамка, не уберегла дитятко.… Началось всё с того, что Марфа не обнаружила Вареньку, когда принесла ей полдничать черничные блины с густой сметаной. Тут бы ей сразу и бить тревогу – ан, нет! Правду говорят: голова без ума, что фонарь без огня. Вот и её садовую головушку осветило не сразу. Сначала Марфа выглянула в окно и обежала взглядом сад. Там, среди кустов акации и жимолости что-то мелькало, и нянька решила, что это Варенька гуляет по саду. Тем и успокоилась. А зря! Лишь первые сумерки обозначились в потаённых, самых укромных закоулках, готовые начать свои стремительные завоевания, когда наступит заветный для них час, Марфуша всполошилась по-настоящему. Да так, что направилась прямиком к Ивану Савовичу и спросила сурово:
– Куда это Варвара Ильинишна у нас подевалась?
Господин Коржавин вновь был увлечён чтением и ответил рассеянно:
– Давеча, Наденька Калязина за ней заехала. Отправились мерить какую-то потрясающую шляпку.
– И то…и то…и то…– закивала Марфа не в силах произнести ничего кроме этих двух звуков, которых и словами-то назвать нельзя.
Нянька пятилась толстым задом к дверям, а хотелось ей завопить:
– Госпожа Калязина третьего дня уехала к тётке и не возверталась ещё!
Хрупкая надежда, что свежие новости не коснулись её уха, и Наденька успела вернуться, заставили бабу спросить:
– Здоровье-то как у Пелагеи Львовны? – имея в виду старую барыню Калязину.
– Не знаю, – Илья Савович недовольно дёрнул плечами. – Я с Надеждой Петровной не беседовал. Видел, карета её подъехала.… Шла бы ты, Марфа. Тебе разве нечем заняться?
– И то…и то… и то, – опять заперхала баба, а голову охватил горячий туман.
Мать Пресвятая Богородица, Царица Небесная! Что ж теперь будет? И тут же горячей молнией пронзила мысль: «Бежать! Догнать! Возвратить!».
Куда бежать? Где догнать?…Хорошо, известно, куда возвратить.
Марфа весьма проворно для своего тучного тела кинулась к конюшне.
– Семён Астафич, – сладко запела она перед сухоньким, проворным мужичком. – Дай коляску до Лемахов съездить. Ихняя ключница обещала мне тимьяну дать…
– Сдурела баба, – цыкнул главный конюх, – за травой скотину гонять. Тимьяну ей захотелось!
– Дак, не дашь што ли? – тихо и вроде миролюбиво уточнила нянька, сжимая при этом широкие ладони в увесистые кулаки.
Повадки марфушины были известны, поэтому Сёмка подскочил молодым кречетом и поскакал к двери.
– Пойду барину доложу про твои пожелания.
Пригрозил он издали и ещё прибавил прыти, потому как баба подхватила юбки, чтобы лететь следом.
– Марфа Федуловна, идём, подвезу тебя. – Молодой конюх в перепачканной навозом рубахе маячил у двери. – До липовой аллеи довезу, дальше, прости, не могу, сама знаешь.
В другой раз Марфа не преминула бы схлестнуться с главным конюхом и барского гнева не испугалась бы. Да только не сегодня. Она плюхнулась на краешек разболтанной телеги, даже не взглянув на место посадки. И парящая сзади куча конского дерьма не оскорбила её достоинства, которым, чего греха таить, она кичилась перед другими дворовыми людишками.
– Давай, Яшенька, – попросила она мягко и настойчиво, – поторапливай…
А вот теперь, после всех препон, неожиданно оробела перед, денщиком иноземного обличия.
Худой, скуластый, с унылым хрящеватым носом и неожиданно хитрыми глазами, мужик покосился на её робкие поползновения, но виду не подал, что понял её желание пообщаться.
– Дак, – Марфа повела большими руками, как птица крыльями, – барин-то твой иде?
Чёрт нерусский лишь шмыгнул носом в ответ, вытаращив весёлые зенки ещё больше.
Так они, наверное, и стояли бы битый час супротив друг друга, если бы Шербрук не появился собственной персоной из дверей господского дома и не направился лёгкой походкой к конюшне.