АGONY

В итоге, я попыталась взять себя в руки и просто смириться со всей ситуацией в целом, ведь делать было нечего, а добивать родителей своим состоянием я не могла. Так что я решила стараться жить, как прежде, будто ничего не произошло, и быть сильной для них. Быть сильной, и ценить каждый прожитый момент, как учил меня Томми.

Ровно через 2 недели после того, как перевернулась вся моя жизнь, раздался звонок в дверь нашего дома. Родители уехали в Лондон, чтобы заказать все необходимые лекарственные препараты для моего лечения.

Одним из моих последних желаний было решение лечиться в Уэймуте. Мы пришли на прием к Лили спустя несколько дней после постановки диагноза, как она нас и просила, и она направила нас к опытному нейроонкологу Нэйту, которому предстояло обследовать меня и разработать программу лечения, которая сможет хоть как-то облегчить мои оставшиеся месяцы жизни. И только после того, как Нэйт меня обследовал, было назначено соответствующее лечение, включающее в себя лучевую и химиотерапию в сочетании с приемом темодала.

Так что дома были только мы с Дейрлл. У Грэга выдался заслуженный выходной, и он нежился в джакузи на цокольном этаже. Сестра тоже плескалась в ванной, так что, когда звонок раздался в третий раз, мне пришлось вынимать свой зад из теплой постели, в которой я валялась, поедая шоколадное мороженое и пересматривая все сезоны «Аббатства Даунтон», и открывать дверь самой. Я пыталась успокоить себя, но все еще боялась оставаться наедине со своими мыслями, поэтому телевизор был включен теперь круглосуточно, не давая страху полностью съесть меня.

Я украдкой взглянула на себя в зеркало, висевшее в холле, и тихо ужаснулась своему виду: потрескавшиеся губы, впалые щеки, растрепанные волосы и тело анорексички.

Красотка, ничего не сказать.

Вздохнув, я распахнула дверь и обомлела. На пороге стоял Том. Он медленно поднял на меня такой родной взгляд, и на его лице отразилась едва заметная грустная улыбка.

– Привет, – он прошептал.

Я стояла, словно вросшая в землю, и пыталась понять, в кого превратился мой Томми. За то время, что мы не виделись, он исхудал так сильно, что рукава футболки теперь не облегали его шикарные накаченные руки, а буквально висели на них. Его кудри теперь были вдвое больше его головы, так что ему пришлось забрать их в маленький пучок на затылке. Его прекрасные зеленые глаза потускнели и стали серыми, почти безжизненными, и в этот момент я поняла, почему он не объявлялся. Он так же не хотел, чтобы я видела его таким. Он пытался не относиться ко мне иначе, пытался не обращаться со мной как с хрустальной, но он попросту не могу иначе. Он очень переживал за меня.

– Томми… – было начала я.

– Маргарита, твоя любимая, – только сейчас я увидела в его руках коробку с пиццей. – Захватил на работе. Думал, это сможет поднять тебе настроение, – Эванз неловко усмехнулся, и, откашлявшись после, провел рукой по волосам.

Я продолжала смотреть в его глаза, когда еле заметная улыбка отразилась на моем лице. Мне хотелось так много ему сказать, но я не могла заставить себя произнести хоть слово.

Он долго смотрел на мою огромную пижаму, в которую я укуталась, словно в защитный барьер и вдруг, вздохнув, прикрыл глаза.

– Послушай. Я говорил с твоими родителями, а также с Лотти и Армином. Они очень переживают за тебя… И, может, ты и готова с нами попрощаться, но мы с тобой – нет, – Том прервался и замолчал, опустив голову вниз.

Я резко вдохнула воздух носом и почувствовала, как слезы начали скапливаться в уголках моих глаз. Я не была готова прощаться с ними. Я никогда не буду к этому готова, и сейчас так отчетливо осознала, как виновата была перед ними. Они были мне нужны. Все они. Больше всего на свете.

– Бэб, – прохрипел он вдруг. – Пожалуйста, не отталкивай меня.

Том поднял на меня свой печальный взгляд, и в это мгновение такая дикая боль отразилась на его худом лице. Я боялась, что расплачусь в любую секунду. Мне было жутко видеть его страдания. Он не заслуживал их. И, когда я уже собиралась раскрыть для него свои теплые объятия, он вдруг сорвался.

ТОМ

Мы молча смотрели друг на друга. Как только я увидел Бэб, когда она показалась из-за открытой двери, я ужаснулся ее виду. Пижамные штаны теперь совсем сильно висели на ее худых бедрах, а кофта будто стала размера на 4 большее ее и оттого смотрелась на ней, как картофельный мешок. Лицо Бэб было как будто не ее лицом: слишком худым и бледным. Ее большие карие глаза потускнели, а под ними образовались огромные синяки. Это заставило меня сильно заволноваться. Я знал, что она ничего не ела и мало спала, и знал, что был причиной этому. И я возненавидел себя за это.

Ее волосы… она обрезала их. Теперь это было обыкновенное прямое каре, и, если бы не болезнь и пугающий вид, я бы обязательно сказал, что эта стрижка ей идет. Ей и вправду очень шло, но, к сожалению, я знал, почему людям с такой болезнью приходилось менять прически.

Мы стояли, словно два призрака, утратившие свою жизненную силу, и я все время повторял про себя, что мне нужно быть сильным. Я должен вести себя, словно все в порядке, я не должен показывать ей, что мне плохо, чтобы суметь вывести ее из депрессии. И я старался, а потом вдруг не выдержал ее взгляда и сорвался в бездну.

БЭБ

Его плечи ссутулились, а нижняя губа задрожала. Он изо всех сил закусил ее и поднял взгляд наверх. Не прошло и секунды, как коробка с пиццей осталась лежать где-то в стороне, а он оказался в моих руках, и рыдания вырвались из его груди. Томми крепко обнимал меня, сквозь кофту пальцами впиваясь в мою спину, будто я утекала от него, как песок сквозь пальцы. В общем-то, оно так и было. Парень зарылся носом в мою шею, продолжая судорожно всхлипывать. Он держался за меня, зажмурив глаза, боясь, что, когда он откроет их, меня уже не будет здесь. Томми так отчаянно пытался сохранить в памяти ощущение прикосновений к моему телу, что у меня снова сжалось сердце. Я не меньше его желала, чтобы не таким трагичным был мой конец, но так распорядилась судьба, и мы ничего не могли с этим поделать.

Я никогда не видела, чтобы Том плакал. Он всегда был для меня непробиваемой стеной, несгораемым в пламени огня. А теперь он стоял здесь, на пороге моего дома, охваченный не меньшими паникой и страхом, чем я. Разница была в том, что я со своим положением смирилась, чего, к сожалению, не мог сделать он.

Мне хотелось как-то его утешить, но я не представляла, что тут сказать. Все было более, чем плачевно, и никакие слова не смогли бы помочь ему сейчас. Я нежно гладила его спину и прочесывала кудри. Постепенно парень слегка расслабился и, успокоившись, отстранился от меня, отводя заплаканные глаза в сторону.

Алый закат ложился на город, и мы стояли на крыльце, облокотившись о перила, вглядываясь в горизонт.

– Прости, – вдруг прошептал он.

– Все в порядке, – я кивнула, попытавшись чуточку ободрить парня.

– Нет, не в порядке, – он возразил. – Я повел себя так чертовски ужасно перед тобой, должен был быть рядом и поддерживать тебя все эти непростые дни. Просто… Меня так бесит, что люди заболевают раком. Меня бесит, что от рака скоро умрешь и ты. Меня бесит, что мы не сможем быть вместе всю нашу жизнь. Я схожу с ума от того, что этот мир такой неправильный. Понимаешь? Схожу с ума от того, что жизнь так чертовски несправедлива, и я ничего не могу с этим поделать. Я не могу спасти тебя, Бэб, и от мыслей об этом становится так мучительно больно.

Томми снова опустил свой взгляд, отрицательно качая головой.

Мы как будто поменялись ролями: теперь, когда Том был слаб, мне оставалось быть сильной вдвойне, за нас обоих. Я понимала его, и представляла, как ужасно плохо, нелегко было ему, но я не собиралась сдаваться вот так вот просто. Если и осталось мне прожить 6 месяцев, то пусть они будут наполнены жизнью, всеми ее красками и счастьем.

У меня были люди, ради которых стоило проживать эту жизнь. За эти дни мы сблизились с родителями, как никогда раньше, и я, наконец, поняла, что не одна.

Но теперь они винили себя в том, что так мало времени уделяли заботе обо мне раньше, и впервые я не винила их, а наоборот, сопереживала. Я только думала о том, что нужно было уже давно спокойно сесть и все обсудить. Возможно, тогда бы мы смогли наладить наши отношения раньше, чем нам случилось сделать это из-за моей болезни.

Я аккуратно обняла Томми со спины, уткнувшись лицом в его широкую спину. Я хотела сказать ему о том, как сильно я понимаю его, и как сильно сама желаю прожить с ним огромную счастливую жизнь; о том, как также считаю происходящие несправедливым. Но мне казалось правильным молчать. Просто стоять здесь и молчать, жить этим мгновением, потому что в нем, в этом мгновении, я и он, мы были вместе: дышали одним и тем же воздухом и смотрели в одно и то же небо; ощущали биение наших сердец и тепло тел друг друга.

– Что теперь будет? – тихо и растерянно произнес Том.

Я не ответила.

– Пойдем в дом, Грэг сделает нам чай.

Парень посмотрел на меня, помедлив, прежде чем грустная улыбка отразилась на его лице.

– Надеюсь, с пиццей все в порядке, или нам придется ехать ко мне на работу за новой, – усмехнулся он, заставляя меня улыбнуться и, по привычке, закатить глаза. Томми взял меня за руку, пока мы шли к двери.

– На твоем месте, я бы не стал смеяться. Помнишь Майка?

– Такого толстенького паренька с рыжими волосами и конопатым носом? – уточнила я.

– Именно.

– Да, – я кивнула.

– Это наш менеджер, и, поверь, просто так он не отдаст своему сотруднику вторую бесплатную пиццу за неделю.

– Но ведь вам, вроде как, вообще не разрешается брать что-то из еды себе, – не понимала я.

– Вообще, нет, – Том подтвердил.

– Тогда как же пицца, что ты принес мне?

– А кто сказал, что я его о ней спрашивал? – Томми невинно пожал плечами. Очень даже в его стиле.

– У тебя ни грамма совести, – впервые за долгое время рассмеялась я.

– Ни грамма, – улыбаясь, кивнул Эванз.