Офальд

Он сошел с трибуны, сопровождаемый криками "айхль!" своих сторонников и аплодисментами всех остальных. Тем же вечером в приватном кабинете хеннюмского ресторана "Лекрпаснут" Телгир в сопровождении Рессэ, Сегса и Ренкера встречался с врачом Тоотом Пернигтитом, лидером крупного патриотического военнизированного движения под названием Лига Вабаяри и Империи, антиксармистской и антийеревской направленности. Тоот, выходец из семьи пивовара, сумел создать мощную партию, лозунгом которой был "Сначала Родина, потом мир!", и ратовал за возрождение старых имперских традиций, изгнание чужеземцев, уничтожение социалистических партий и усиление роли религии в обществе. Офальд с некоторой завистью следил за успехами Лиги с ее бело-синими знаменами, гербами древнего образца и огромными пышными собраниями в лучших хеннюмских залах. Из более чем полусотни тысяч членов движения тридцать были военными, а сам Пернигтит, по иронии судьбы походивший на йерева со своими карими печальными глазами, темными жесткими волосами и восточной формы носом, завязал тесные отношения с Репеном, Раком и Пэпом.

Все еще возбужденный после выступления на митинге, Офальд глотал ледяное пиво и слушал Тоота, предлагавшего не далее, как в сентябре, организовать путч, свергнуть правительство Вабаяри и установить в нем диктатуру. На роль диктатора Пернигтит предлагал Тугавса Рака.

– Сейчас, когда наши сторонники возмущены и обеспокоены драконовскими мерами, принимаемыми против всех истинно патриотических римнагских движений трусливыми инбрелскими социал-демократами, – проникновенно говорил Тоот, – настало время объединить усилия и освободить Вабаяри от республиканских оков. Главное – начать, и тогда вся Римнагея всколыхнется вслед за нами.

Телгир напряженно думал. Он прекрасно знал Тоота, которого активно поддерживал Стрэн Мер, как неплохого организатора, отличного идеолога и весьма посредственного лидера, трусоватого и нерешительного. Лига Вабаяри и Империи была самой сильной патриотической организацией в регионе, и добавить подобную мощь к далеко не такой многочисленной, пусть и уже достаточно громко заявившей о себе НСРРП, было очень соблазнительно. А в случае успеха переворота можно было не сомневаться, что рефюр сомнет своего союзника, который в свое время неизбежно должен был превратиться из соратника в оппонента. Наконец, Офальд сказал:

– Раскол, происходящий в римнагском обществе после принятия закона о защите республики, действительно кажется мне подходящим фоном для решительных действий. Мы должны спасти Римнагею от засилия йеревов и ксармистов, уничтожающих нашу страну изнутри как поганые черви, вгрызающиеся в сочное яблоко. Я, и Национал-Социалистическая Римнагская Рабочая партия в моем лице, даю вам согласие на переворот. В течение ближайших дней мы скоординируем наши усилия, разработаем план путча и спасем государство!

Уже к концу месяца посланник Телгира, недавно присоединившийся к партии Трук Екдюле, путешественник и активист с обширными связями, участвовавший в сборе денег для НСРРП, отправился на север Римнагеи, чтобы заручиться поддержкой тамошних националистов и подготовить распространение восстания по всей стране. Пернигтит пообещал договориться с лидерами остальных правых движений Вабаяри и склонить на свою сторону некоторых влиятельных политиков, после чего Офальд, предоставив этим двоим действовать, погрузился во внутрипартийные дела и реорганизацию групп АГ, насчитывавших уже более 1200 бойцов. К концу сентября, когда Екдюле вернулся в Хеннюм и отправился к Тооту, чтобы подвести итоги работы по подготовке восстания, он застал Пернигтита во дворе его дома, наблюдающим, как шофер складывает объемистые чемоданы в кузов роскошного автомобиля. Лидер Лиги Вабаяри и Империи провалил переговоры как с другими партиями, так и с членами вабаярийского правительства, после чего в одностороннем порядке разорвал соглашение с НСРРП, и, никого об этом не предупредив, собрался в отпуск на Небодское озеро в Ривайшеяц. Трук поспешил к Офальду, обедавшему в ресторане "Империя", и сообщил ему о положении дел. Телгир, рассвирепев, швырнул тарелку с недоеденным супом в стену, чуть не зашибив при этом официанта, и заорал:

– Я был готов! Мои люди были готовы! Отныне я буду действовать один, если даже ни одна душа не последует за мной. К черту этих пернигтитов, раков, полковников и генералов! Эти господа ничего не сделают, а я сделаю! Один! Один!!!

Сорвавшись на визг, Офальд замолчал, сжав кулаки, с силой пнул ножку стола, схватил с вешалки свой старый плащ и быстрыми шагами вышел из помещения. Ребев, сидевший за соседним столиком, похлопал Екдюле по плечу и отправился вслед за взбешенным рефюром. Трук бросился за ними: ему в голову пришла неплохая идея.

* * *

Во время недавнего посещения Алияти Екдюле познакомился с журналистом и лидером Национальной Шафистской (от "шафио" – "союз") партии, одиозным и энергичным Обинетом Усолсимином. Этот человек с тяжелыми рублеными чертами лица, всерьез готовившийся к обретению власти в Алияти, был чрезвычайно популярен, несмотря на провал на выборах трехлетней давности. Обинет усвоил урок и поддержал лидера либералов Литтодижа, после чего его партия получила 35 мест в парламенте и начала развиваться быстрыми темпами. К нынешнему лету у Усолсимина уже были десятки тысяч сторонников по всей стране, включая вооруженные отряды ветеранов Великой войны, носившие черные гимнастерки и подавлявшие демонстрации и митинги противников шафистов во всех крупных городах Алияти. Трук предложил Телгиру поехать к Усолмимину в качестве представителя лидера Национал-Социалистической партии и прощупать почву на предмет возможного союза двух партий в будущем. Через неделю Елдюке уже был в алиятском Намиле.

Обинет принял посланника неизвестного ему Офальда Телгира, возглавлявшего провинциальную римнагскую партию, довольно радушно. В длинной беседе глава шафистов, которого они называли "чеду", выразил согласие с позицией НСРРП по Ларьвесскому договору, подчеркнул, что всегда выступал против экономического удушения Римнагеи, предпринятого большинством государств Поверы, однако отказался отвечать на вопросы об ограничении прав или любых других мерах в отношении йеревов. Когда Трук спросил, прибегнет ли Национальная Шафистская партия к силе, если правительство Алияти не будет уступать ее требованиям, Усолсимин уверенно ответил: "Мы сами будем государством, потому что это наша воля".

Вернувшись в Римнагею, Трук подтвердил Офальду, что между идеологиями шафизма и национал-социализма есть много общего. Больше всего Телгира впечатлила готовность Обинета массово применять грубую силу в борьбе за власть: его бойцы в черных гимнастерках захватывали целые города, симпатизировавшие ксармистам, а алиятская армия им в этом никак не препятствовала. Выслушав пространный восторженный доклад Елдюке, Офальд загорелся идеей устроить демонстрацию нарастающей силы своей партии где-то вдали от Хеннюма, в котором поддержка НСРРП давно была ей обеспечена. Рефюр был уверен, что в любой точке Вабаяри широкие массы разделят принципы и идеологию его партии, и лишь искал способ это продемонстрировать. Повод к подобному выступлению быстро нашелся.

В пасторальном городке Губрок у северной границы Вабаяри с его прекрасно сохранившимся историческим центром группа патриотических организаций решила устроить празднества по случаю Дня Римнагеи. За неделю до назначенной даты приглашение "приехать с группой сподвижников" получил и Телгир, тут же ухватившийся за эту возможность. Цфарн Пэп благодаря своим связям организовал для НСРРП специальный поезд, в который в хмурый субботний октябрьский день погрузились шесть сотен бойцов АГ, духовой оркестр и ближайшее окружение Офальда. Вместе с ним в купе ехали Камс Наман, Ирьхул Фарг, Тиркасин Ревеб, Марген Рессэ, Рефальд Рербогнез, Трук Елдюке и Трихид Каркэт, всю дорогу развлекавший компанию своими историями. В Грербнюне в поезд сели еще две сотни сторонников партии. Встречающие на вокзале делегацию НСРРП организаторы праздника были шокированы происходящим на небольшой платформе. Первым из своего вагона вышел мрачный Офальд, в последние полчаса не принимавший участия в общей беседе, настраивая себя на нужный лад. За ним на перрон высыпали восемьсот человек, которые слаженно, по-военному выстроились в колонну из нескольких блоков. В начале встали восемь белокурых хеннюмцев мощного телосложения с закинутыми на плечо альпенштоками. За ними расположились знаменосцы с красно-бело-черными флагами партии. Телгир, в плаще, широкополой шляпе и сапогах, окруженный ближайшими соратниками, встал перед музыкантами, за которыми выстроились бойцы АГ, в серых, коричневых или черных гимнастерках военного образца, с нарукавными повязками, резиновыми дубинками и ножами в кожаных ножнах на широких поясах.

Духовой оркестр заиграл марш, и стройная колонна, ведомая опешившими от подобного зрелища организаторами и сопровождаемая десятком полицейских, спешно вызывавших подкрепление, тронулась по направлению к городу. Жители Губрока, симпатизировавшие ксармистам, высыпали на улицы, крича в адрес национал-социалистов оскорбления и угрозы, остальные молча наблюдали за невиданным шествием. Толпа протестующих становилась все гуще, и в какой-то момент в колонну полетели камни и палки. По команде Офальда, которого своими телами прикрыли Фарг и Ребев, бойцы АГ с дубинками наперевес ринулись на толпу, заставив обратиться в бегство большую часть протестующих. На ночь приезжих разместили в хорошо укрепленном стрелковом тире на окраине города, откуда Телгир протелефонировал в Хеннюм и Грербнюн с просьбой прислать подкрепление.

В воскресенье утром ксармисты, призывавшие горожан к массовой демонстрации, хвастливо заявили, что на главной площади Губрока соберется не меньше десяти тысяч человек, чтобы выкинуть националистов из города. Телгир произнес перед своими людьми, число которых выросло до пятнадцати сотен, короткую речь, призвав "навсегда разделаться с красным террором". Внушительная колонна отправилась маршем мимо старинной крепости к центру Губрока. Вступив на главную площадь, националисты обнаружили на ней около четырехсот демонстрантов с красными флагами, которые быстро были оттеснены на прилегающие улицы. Вчерашние молчаливые наблюдатели, выстроившиеся по краям площади, размахивали старыми имперскими флагами и приветствовали Телгира и его людей. Они были счастливы, что кто-то осмелился противостоять ксармистам, и Офальд едко сказал стоявшему рядом Каркэту:

– Смотрите на этих типичных трусливых горожан. В момент опасности они празднуют труса, зато хвастаются подвигами потом.

Трихид покивал своей большой круглой головой, не забывая приветливо улыбаться, отвечая на приветствия губрокцев.

В конце октября войска Обинета вступили в алиятскую столицу и фактически захватили власть в стране. Несколько дней спустя, перед началом очередного митинга, Рессэ представил Телгира так:

– Слово для доклада предоставляется Офальду Телгиру, римнагскому Усолсимину!

Зал закатил ему овацию.

Глава двадцать восьмая. 33 года. Продолжение

Хеннюм – Инбрел, Римнагея. Ноябрь – апрель

– С этой грязной свиньей невозможно даже находиться в одном помещении, – кипятился Сегс, – не то, что состоять в комитете партии и тесно сотрудничать. Это же просто животное!

Его собеседник, жизнерадостный голубоглазый мужчина плотного телосложения курил, задумчиво потягивая пиво. Это был знаменитый летчик-ас, герой Великой войны Марген Ниргег, выходец из состоятельной семьи, сбивший больше двадцати самолетов противника и демобилизовавшийся в чине капитана. Решительный и темпераментный, Ниргег, которому очень понравился тезис Телгира о том, что в сегодняшней политике штыком надо действовать чаще, поскольку он действенней болтовни, с удовольствием вступил в НСРРП и уже к ноябрю стал одним из ближайших соратников Офальда, сблизившись и с Лорьфудом Сесгом, также бывшим летчиком. Приятели сидели в небольшой пивной на улице Нюлмеб, неподалеку от штаб-квартиры партии, обсуждая недавно присоединившегося к НСРРП Юлуси Трехшрея, того самого, из-за переговоров с которым в свое время Скелрерд потерял пост председателя партии. Теперь, больше года спустя, Офальд сам предложил Трехшрею и его Социалистической партии Римнагеи, базировавшейся в Грербнюне, влиться в ряды национал-социалистов. Юлуси, примитивный, коренастый, с отталкивающей привычкой переедать за столом, чьи политические амбиции уступили место желанию жить на широкую ногу, тут же согласился на предложение рефюра, распустил свое движение, члены которого вступили в НСРРП, и занялся публицистикой, штампуя грязные, пошлые, нередко порнографичные статьи и карикатуры о мерзких йеревах, портящих ацеирских женщин и крадущих будущее у невинных римнагских детей. Телгир решил, что Юлуси с его собачьей преданностью и невероятной энергией будет полезен партии, сделал его главой пропаганды грербнюнского отделения националистов, доверил разъезжать по Вабаяри с публичными выступлениями и, к глубокому разочарованию Сегса, поручил последнему курировать деятельность Трехшрея. Лорьфуд жаловался Ниргегу, что статью, которую Трехшрей прислал для "Шлеферьик Ерахботеб", могут читать только умственно неполноценные антийеревисты с крепким желудком.

– Вы только послушайте, Марген, – нервно восклицал он, достав из кожаной папки несколько листов и брезгливо держа их на весу двумя пальцами. – Он пишет: "Молодой черноволосый йерев, обагрив свой нечестивый рот кровью римнагского младенца, убитого в ходе омерзительного ритуала, тянет грязные потные скрюченные пальцы к невинному телу римнагской белокурой девушки, стремять осквернить его…" уф, я просто не могу дальше читать этот психопатический бред!

Лорьфуд бросил листки на стол и потер переносицу.

– Я согласен с вами, что Трехшей – это приматоподобное существо, – спокойно сказал Ниргег, отхлебнув пива. – Он только и делает, что набивает брюхо, волочится за каждой встреченной женщиной моложе сорока и клепает свои статейки с карикатурами. Но, Лорьфуд, рефюр ясно дал нам понять: ему неважно, что за люди будут в наших рядах, если они способны помогать делу нашей партии. Время маменькиных сынков и чистоплюев закончилось, дорогой мой. Ради высшей цели мы будем выбирать любые средства. И если мерзости Трехшея помогут нам в этом – значит Телгир в очередной раз отказался прав.

Он одним громадным глотком опустошил свою кружку и легко поднялся из-за стола.

– Нам пора, – бросил Марген Сегсу на ходу. – Сегодня у Офальда будет выступление в зале "Днилк", и он просил сопровождать гостей: советника посла Маарике из Инбрела и помощника консула Рялобиги в Хеннюме.

Оба надели пальто и шляпы и вышли на продуваемую холодным ветром улицу.

– Проследите, чтобы для прессы подготовили отдельный стол, – сказал Ниргег, когда приятели дошли до угла и стали прощаться, – но гостей надо посадить от него подальше. А я пойду, – он улыбнулся одними губами, – торговать лицом и биографией героя войны.

Сегс кивнул, и каждый пошел в свою сторону.

Вечером в пивной, где собрались самые разные слушатели, от офицеров и чиновников до торговцев и рабочих, Ниргег познакомил господ Тимса и Ровкака с Офальдом, одетым в темно-синий костюм с белой рубашкой. Вдоль стен выстроились молодцеватые парни в одинаковых коричневых гимнастерках. Почетный председатель партии Скелрерд представил собравшимся оратора, зал немедленно взорвался аплодисментами и тут же стих. Телгир начал говорить.

– Наше движение можно назвать союзом рабочих физического и умственного труда для борьбы с красной заразой, уже четвертый год уничтожающей наш народ. Если мы хотим покончить с ксармистами, только ограничение власти капитализма и ликвидация парламентской системы управления с последующим введением диктатуры может спасти Римнагею. Маарике и Ланияг, – он кивнул внимательно слушавшему Тимсу, – могут и должны вести решающую борьбу с ксармизмом не на территории своих стран, а у нас, на римнагской земле. Без их помощи ксармизм может завоевать Римнагею, прекратятся выплаты репараций, и Сясиор с новообразованным красным римнагским государством немедленно нападут на остальные цивилизованные страны.

Офальд делал паузы, чтобы отхлебнуть пива из большой глиняной кружки, стоявшей перед ним на трибуне – тщательно продуманная деталь, которая очень нравилась хеннюмцам, самым большим любителям этого напитка во всей Римнагее. После вводной части, произнесенной спокойным и размеренным голосом, завладев вниманием аудитории, оратор с большим напором и резкой жестикуляцией продолжил свою речь, постепенно взвинчивая себя и внимательно слушавшую публику. Несколько представителей прессы строчили в своих блокнотах, успевая фиксировать и редкие оскорбительные выкрики в адрес Телгира, на которые тот коротко и хлестко отвечал практически без пауз. Нескольких крикунов вывели из зала бойцы АГ, после чего Офальда прерывали только аплодисменты и одобрительный грохот кружек, стучавших по столам.

– Наш лозунг таков, – кричал, уже не сдерживаясь, оратор в концовке своей речи, – если ты не римнагец, я размозжу тебе голову. Ибо мы убеждены, что без борьбы невозможно добиться победы. Наше оружие – идея, но если это необходимо, мы пустим в ход и кулаки!

После выступления Офальд некоторое время отвечал на вопросы репортеров. О женщинах в его жизни он ответил, что "моя единственная невеста – это моя страна". На шутливое замечание журналиста, что тогда Телгиру стоит завести себе любовницу тот парировал: "Политика – это женщина. Будет любовь несчастной – и она откусит тебе голову". На вопрос о его доходах рефюр, неоднократно репетировавший подобное развитие событий, спокойно и с достоинством заявил, что является владельцем газеты "Шлеферьик Ерахботеб", и берет себе лишь небольшую долю от приносимых ей доходов, которой ему вполне хватает. Об огромных долгах издания, взятых на себя партией сразу после его покупки, Офальд предпочел умолчать.

Советник военного посла Маарике капитан Рэмтун Тимс отправил подробный отчет о выступлении Телгира и своей краткой (и очень выхолощенной) беседе с ним своему начальнику, а тот переслал его в государственное ведомство, ведавшее делами иностранных держав, где многостраничный документ подшили в архив и похоронили под грудой других бумаг. Ровкак, также настоявший на личной беседе с Офальдом, удостоился гораздо более откровенной аудиенции. Телгир, сидевший за небольшим столиком, заваленным документами, безапеляционно заявил, что парламентское правительство Римнагеи, не пользующееся поддержкой народа, вскоре падет, что немедленно приведет к образованию на территории страны диктаторского режима. От НСРРП и лично от него, Телгира, во многом зависит, будет ли этот режим правым или левым. Далее Офальд говорил о раскладе сил в разных частях страны, подчеркнув, что если города на севере Римнагеи больше симпатизируют ксармистам, то в Вабаяри симпатии народа явно на стороне националистов. В Хеннюме, хвастался Телгир, три четверти полицейских поддерживают национал-социалистов, свои сторонники у них есть во всех городских и региональных структурах. И если дело закончится тем, что ксармисты установят контроль над севером Римнагеи, вабаярийцы вступят с ними в борьбу, чтобы железным кулаком спасти нацию под предводительством диктатора, готового "в случае небходимости промаршировать через реки крови и горы трупов".

Крайне встревоженный, Ровкак тут же отправился в резиденцию консула Рялобиги Вотпека, который немедленно послал составленное в довольно мрачных тонах предостережение о милитаристских планах вабаярийских националистов недавно назначенному главе правительства Римнагеи Мильвельгу Уноку. Его письмо осталось без ответа.

* * *

В конце все того же ноября ректор Хеннюмского университета объявил конкурс эссе на тему "Каким должен быть человек, который снова приведет Римнагею к величию?" Первую премию получил Лорьфуд Сегс, за несколько ночных часов списавший с Офальда портрет идеального, по его мнению, лидера нации. Каждый член партии получил тоненькую брошюру с фотографией Телгира и строками Сегса:

"Глубокие знания во всех сферах государственной жизни и истории, способность извлекать из этого уроки, вера в чистоту своего дела и в конечную победу, неукротимая сила воли придают мощь его зажигательной речи, которая заставляет массы рукоплескать ему. Ради спасения нации он не гнушается использовать оружие противника, демагогию, лозунги, демонстрации и т. д. У него самого нет ничего общего с массой, весь он – личность, как подлинно великий человек. Когда этого требует нужда, он не остановится перед пролитием крови. Великие вопросы всегда решаются кровью и железом.

У него перед глазами одно и только одно, – достижение своей цели, даже если для этого приходится шагать по самым близким друзьям. Вот каким видится нам образ диктатора – с острым разумом, ясного и правдивого, страстного и в то же время владеющего собой, холодного и смелого, целенаправленно принимающего взвешенные решения, не знающего пгеррад в их быстром исполнении, безжалостного к себе и к другим, немилосердно твердого и в то же время нежного в любви к своему народу, не ведающего устали в труде, с железным кулаком в бархатной перчатке, способного, наконец, победить самого себя."

Пассаж Лорьфуда о том, что римнагский народ пока еще не знает, когда произойдет спасительное вмешательство этого мужа, в брошюру решили не включать.

* * *

К январю ситуация с римнагской валютой, маркой, из плачевной превратилась в катастрофическую. Инфляция из-за экономического кризиса, возникшего в результате поражения в Великой войне, непомерных репараций, внутренних революций и путчей, стала немыслимой. Если в день, когда между Римнагеей и странами-победительницами было заключено перемирие, за один маарикенский доллар давали семь марок, то через пять лет он стоил уже больше шести с половиной тысяч. Однако, и это был не предел. В середине января войска Рифаянца и Егильяба, правительства которых были раздражены, что Римнагея не выплачивает назначенные Ларьвесским договором репарации в полном объеме (еще в прошлом году страны перешли на натуральный обмен, поскольку стремительно обесценивавшимися деньгами римнагцы расплатиться попросту не могли, и отправляли союзникам уголь, сталь, древесину, продукцию заводов и прочее), вошли в Уррскую область, фактически оккупировав ее. Солдаты заняли одну четырнадцатую часть территории Римнагеи, однако именно в ней добывалось две трети всего римнагского угля и производилась половина чугуна и стали.

Мильвельг Унок тут же объявил о пассивном сопротивлении, прекратив выплату репараций и призвав население к забастовкам и стачкам. Он пообещал продолжать выплачивать зарплаты бастующим рабочим, нищая страна принялась в большом количестве печатать деньги, и в результате марка за две недели обвалился с шести с половиной до пятидесяти тысяч за один доллар. Рифаянцы ответили штрафами и высылкой бастующих, римнагцы, в свою очередь, начали партизанскую войну.

На этом фоне нация, к большому неудовольствию Телгира, хоть и прониклась националистическими идеями, но вместе с этим сплотилась вокруг правительства, которое по мере возможностей сопротивлялось оккупантам. Офальд кричал на митингах:

– Правительство преспокойно продолжает печатать жалкие денежные знаки, поскольку прекращение этого процесса означало бы конец правительства. Приостанови оно печатание, а именно в этом залог стабилизации марки, и мошенничество сразу станет достоянием гласности! Поверьте мне, наши страдания и нищета только усугубляются. А негодяи выйдут сухими из воды. Причина простая: само государство стало крупнейшим мошенником и проходимцем. Это государство грабителей! Когда потрясенный народ узнает, что ему придется голодать, имея миллиарды, он неминуемо сделает следующий вывод: мы не станем больше подчиняться государству, которое зиждется на обманной идее большинства. Нам нужна диктатура!

На выкрики из зала о том, что нужно выкинуть из страны рифаянцских оккупантов Телгир отвечал: