Офальд

Создание сильной централизованной имперской власти. Непререкаемый авторитет центрального политического парламента на территории всей империи во всех ее организациях. Создание сословных палат и палат по профессиям для осуществления принятых империей общих законов в отдельных федеральных землях. Лидеры партии берут на себя обеспечение выполнения вышеуказанных пунктов любой ценой, даже жертвуя, в случае необходимости, своими жизнями.

Глава двадцать третья. 31 год

Хеннюм, Римнагея. Май – июль

– Мы должны поставить на место этих поганых писак! – возмущенно говорил Лэимь Сорим, молодой статный человек с мелкими, но правильными чертами лица, расхаживая по небольшой комнатке Телгира. – Они окончательно зарвались и ответят за это!

Офальд в теплом халате сидел у письменного стола, задумчиво рассматривая коммунистскую газету, принесенную Соримом. За окном шумел майский Хеннюм, солнечный и яркий, но в скромно обставленной комнате Телгира в пятиэтажном доме на Исетарсатш, 41 всегда было значительно прохладней, чем на улице. Сюда Офальд переехал два месяца назад, демобилизовавшись из армии, и решил ничего не менять в спартанской обстановке, включавшей в себя несколько потертых ковриков, стол с тремя стульями, дубовый платяной шкаф, кровать, которая загораживала часть большого окна и две книжных полки с книгами по истории, мемуарами, несколькими детективными романами и богато иллюстрированной "Историей эротического искусства", которую главному пропагандисту партии, сменившей название на НСРРП – Национал-Социалистическая Римнагская Рабочая партия – подарила содержательница элитного борделя фрау Селсвинт. После переезда Телгир неоднократно пользовался услугами проституток, с которыми его даже видели в некоторых хеннюмских заведениях, чем навлекал на себя критику отдельных товарищей по партии, хотя большинство из них относились к подобным увлечениям одного из главных ее ораторов вполне терпимо. В конце концов, Офальд не пил ничего, крепче пива, не курил, был очень скромен в еде, не требовал роскошных хором, а львиная доля партийной кассы была собрана только благодаря его усилиям.

Сорим плюхнулся было на стул, но тут же вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной.

– Что ты предлагаешь делать, Офи?

Лэимь был одним из немногих соратников Телгира, с которыми тот был на "ты". Они познакомились еще зимой, быстро сблизились, несмотря на разницу в возрасте, и вскоре Сорим, двадцатитрехлетний ученик часовщика, стал кем-то вроде верного оруженосца при Офальде, выполняя по сути функции личного охранника. Телгир взял со стола газету и внимательно прочитал отчеркнутый красным карандашом абзац. Какой-то коммуняка-журналист побывал на собрании НСРРП и хорошенько прошелся как по партии, так и по ее лидерам. Самого Офальда этот ксармистский репортеришка описал так: "Бесспорно, внешность Телгира не способствует усилению его способности к обольщению. Скошенный безобразный лоб. Прядь волос, вечно падающая на глаза. Маленький рост, непропорциональное сложение, неуклюжесть, плоские и слишком большие ступни, уродливый нос, невыразительный рот и усишки над губой придают ему отталкивающий вид. И этот человек с насупленным, сморщенным и асимметричным лицом претендует на роль лидера?" Офальд сжал челюсти, но тут же холодно улыбнулся, бросив скверно отпечатанную на плохой бумаге газетенку на стол.

– Ничего не делай, Лэй. Эти ксармистские черви сами издохнут в куче своего же дерьма. Лучше покажи мне список наших ветеранов из группы порядка.

Недовольно ворча себе что-то под нос, Сорим вытащил из большой папки несколько листков и протянул их Офальду.

– Мер отметил тех, в ком он уверен беспрекословно, – сказал он, – а остальных он предлагает держать в ближайшем резерве, пока не мы не проверим их преданность. Я тоже поставил свое имя напротив тех, кого знаю лично и за кого готов ручаться.

– Спасибо, Лэй. Встретимся вечером на собрании.

Сорим коротко кивнул и вышел. Телгир потянулся и встал со стула, небрежно бросив списки на кровать. Его взгляд упал на газету, которую забыл забрать Лэимь, и в приступе внезапного бешенства Офальд схватил газетенку и изорвал в мелкие клочки, страшно ругаясь вполголоса и то и дело закусывая нижнюю губу. Он отлично умел приспосабливаться к внешним обстоятельствам, меняя, словно змея кожу, стиль и манеру общения, от развязного солдафонского рубленого красноречия до интеллигентной тонкой оценки происходящих событий, научился держать себя в обществе, не выделяться из общей массы в рабочей среде, оставаться хорошим солдатом в армии, интересным и улыбчивым мужчиной рядом с красивыми дамами и практически мимикрировать в любых условиях, но наедине с собой с удовольствием сбрасывал все маски. Даже близкому другу Сориму (к которому Офальд, тем не менее, относился несколько свысока) он не собирался показывать, как его взбесила статейка в заштатной, пачкающей руки типографской краской коммунистской газетенке с жалким тиражом. Из прокушенной нижней губы на подбородок стекла капля темной крови и Телгир брезгливо провел по лицу тыльной стороной ладони. Он никогда не давал оценку своим приступам гнева, не жалел о них, и лишь старался сдерживаться на людях. Всю неукротимую энергию, бушевавшую в нем с самого возвращения с фронта, Офальд отдавал политике, и был по-настоящему неутомим. Он мог не спать несколько ночей подряд, готовясь к очередному митингу, встречаясь параллельно с нужными людьми, мотаясь по Хеннюму и его окрестностям, проверяя, согласовывая, договариваясь, общаясь, и лишь легкая дрожь в левой руке выдавала степень его усталости.

Ранка на губе больше не кровоточила, и Телгир сосредоточился на списках, которые принес Лэимь. Речь шла о наборе в группы порядка, созданные по предложению самого Офальда, которое одобрил комитет и даже осторожный Скелрерд не нашелся, что возразить. Эти формирования должны были поддерживать порядок на митингах НСРРП, куда продолжали заявляться то независимые социал-демократы, то коммунисты, то просто противники курса партии, и нередко с крайне провокационными целями. Набирались в них демобилизованные солдаты, ветераны Великой войны или добровольцы из вабаярийского ополчения. Однако Телгир при горячей поддержке Мера считал, что группам порядка следует также заниматься митингами противников Национал-Социалистической Римнагской Рабочей партии. Они даже наметили первое собрание, куда должны были явиться группы порядка, чтобы попытаться разогнать его. Несмотря на покровительство Пэпа, который только что сделал Мера начальником отдела пропаганды всего округа вместо Райма, партии следовало соблюдать осторожность, поэтому Офальд предложил проводить сборы этих отрядов под вывеской спортивной секции Рабочей партии, для чего уже был арендован просторный зал, подготовлена вывеска и закуплен кое-какой спортивный инвентарь. Возглавлять группы порядка должен был Лэимь Сорим.

Быстро пройдясь по длинному ряду фамилий Телгир утвердил тех, за кого поручились Сорим и Мер, сделал пометки напротив знакомых имен и отложил списки в сторону. Он все никак не мог забыть об оскорбительной ксармистской статейке, уничижительно отозвавшейся о его внешности и способности быть настоящим вождем. Сбросив халат, Офальд облачился в темно-синий костюм с белым рисунком и отправился на встречу с несколькими представителями общества Лету, обещавшими солидную материальную помощь НСРРП. По дороге он заглянул к Меру, проводившему совещание в одном из штабных помещений, и оставил ему записку, в которой было четыре слова: "Йеревский журналист Тросх Свай".

Через два дня, когда репортер небольшой хеннюмской газеты крайне левого толка поздно вечером возвращался к себе домой, кто-то проломил ему голову тяжелым камнем. Неделю спустя двадцатипятилетний публицист Тросх Свай скончался на руках у молоденькой жены, так и не придя в сознание.

* * *

Теплым субботним вечером в начале июля Телгир произносил очередную речь на собрании в полюбившемся НСРРП Большом зале "Хайфобосхура". Он громил ксармистов, издеваясь над их безуспешными попытками срывать митинги Национальной партии.

– В некоторых областях Римнагеи господа ксармисты привыкли, что даже одна лишь попытка созвать любое не левое собрание рассматривается как провокация по отношению к рабочим. А уж если их вожаки подозревают, что на каком-нибудь митинге заговорят об их собственных грехах и разоблачат их собственную низость и ложь, вся красная печать тут же поднимает неистовый вой. Затем эти принципиальные противники закона тотчас же бегут к первому попавшемуся полицейскому и нахально заявляют, что пусть лучше полиция сама не допустит до этой "провокации рабочих", иначе-де "будет хуже". С каждым чиновником они говорят в соответственном стиле, учитывая, насколько большим ослом является этот чиновник. Но если в виде исключения они наталкиваются на действительно честного римнагского администратора, а не на жалкую тряпку, и если этот администратор не поддается их шантажу, тогда господа красные опять прибегают к своему испытанному средству: они заявляют, что рабочие не потерпят "провокации", и приглашают своих сторонников в таком-то количестве собраться в таком-то часу, явиться на собрание противников и "при помощи мускулистой руки рабочего положить конец этому неслыханному позору". Одной такой угрозы может быть достаточно, чтобы устроители собрания отказались от самого собрания! Но если собрание и не отменяется, то из трусости его открывают по крайней мере на час позже – вместо 8 часов в 9 часов вечера. В течение этого часа будущий председатель вступает в частные переговоры с явившимися противниками; лебезя перед ними, он делает тридцать три комплимента "господам из оппозиции", распространяется о том, как все устроители собрания рады и счастливы, что оппозиция явилась на собрание (чистейшая ложь!), ибо они уверены-де, что после обмена мнений (а свободу дискуссии он, таким образом, уже заранее конечно гарантировал противникам), быть может, найдется общая почва и, во всяком случае, точки зрения-де сблизятся и т. п. При этом храбрый председатель конечно не перестает божиться, что в задачи устроителей собрания, боже упаси, отнюдь не входит переубедить людей другой партии. Нет, пусть каждый свободно остается при своем мнении и предоставит свободу мнений и другим. Все, о чем председатель просит "господ из оппозиции", так это, чтобы они не прерывали докладчика: к тому же и докладчик будет-де совсем короток, а после него сразу начнутся прения. Неужели же уважаемые граждане хотят, чтобы и это наше собрание явило картину братоубийственной войны в лагере римнагского народа! В этом духе униженно изливается будущий председатель собрания.

В зале раздались смешки и аплодисменты. Около двух тысяч человек, собравшихся в пивной, с удовольствием слушали Офальда: подавляющее большинство из них были верными последователями НСРРП, а крепкие молодцы в темно-серых гимнастерках, стоявшие вдоль стен и у входа в зал внимательно следили за группкой смоткинумов, пришедшей на митинг с целью организовать какую-нибудь провокацию, но сейчас не смевшую и пикнуть под столь пристальным надзором. Лэимь Сорим и Стрэн Мер стояли за спиной оратора и рассматривали пришедшую на митинг публику. Помимо групп порядка в зале то тут то там рассадили верных Меру добровольцев в обычной одежде, чтобы те могли быстро среагировать в случае любого инцидента. Всего месяц назад во время выступления Скелрерда о трибуну разбилась брошенная кем-то кружка, а в возникшей в самой гуще толпы потасовке сломали руку какому-то отчаянному ксармисту, который успел своротить набок нос одному стороннику НСРРП и выбить два зуба другому. Телгир продолжал говорить:

– Господа друзья слева конечно очень мало трогаются такими увещаниями. Как только докладчик начинает свою речь, его тут же осыпают самыми бешеными ругательствами. В конце концов докладчику приходится собирать свои бумажки и кончать. При этом часто получается впечатление, что сам докладчик облегченно вздыхает, довольный, что мучения его быстро кончились. При неистовых воплях красных покидают эти правые тореадоры арену собрания, а еще чаще просто вылетают с собрания с разбитой головой. Вот почему господа ксармисты по-прежнему так удивляются, видя то, с чем им приходится столкнуться на наших митингах. Они не дождутся униженных просьб председателя дать спокойно выступить нашим ораторам, они не получат право на так называемую "свободную дискуссию". Мы – хозяева наших собраний. Мы предупреждаем заранее, что все права на их проведение принадлежат нам, и за выкрики с мест или попытку срыва митинга нарушители будут безжалостно выброшены из зала. Никакой ответственности за ту судьбу, какая может постигнуть скандалистов, мы на себя не берем. Если останется время и если мы будем считать это полезным, то мы откроем некоторую дискуссию, если же нет, то не откроем.

Аплодисменты сопровождали эти слова Телгира, который, проговорив в том же ключе еще с четверть часа, перешел ко второму, гораздо более важному пункту своей речи.

Два года назад после выписки из госпиталя в Квезапале Офальд проездом побывал в Инбреле, где на две ночи остановился у своего армейского товарища Лофтресрехака, родители которого жили в столице. Гуляя по городу, приятели дошли до парка Гюттерналс, где проходила массовая ксармистская демонстрация, в которой приняли участие больше ста двадцати тысяч человек. Пораженный подобным скоплением народа, желающего разрушить старую Римнагею до самого ее основания, бледный от гнева Телгир бессильно наблюдал за этой огромной толпой, наводнившей почти весь остров, образованный раздваивающимся течением реки Епшер в центре римнагской столицы. Несмотря на всю ненависть к идеологии коммунистов, Офальда поразила эффектность красных флагов, транспарантов, нарукавных повязок, от которых, казалось, воспламенился весь город. К началу нынешнего лета он твердо уверился, что НСРРП нужен свой партийный флаг, а также яркий и легко узнаваемый символ, по которому приверженцы партии смогут легко узнавать друг друга, привлекать в свои ряды новый сторонников и приводить в бешенство недоброжелателей. Высказав эту идею на ближайшем заседании комитета и получив одобрение сторонников, Телгир с головой погрузился в работу, ненадолго воскресив полузабытый талант живописца.

От черно-красно-золотого знамени ивстаярских римнагцев партия отказалась сразу. Старое имперское сочетание черно-бело-красных цветов, за которые по-прежнему держались центристские и умеренно правые партии, также не подходили для предполагаемого символа новой эры развития римнагского народа, на начало которой надеялись лидеры НСРРП. Офальд отбросил десятки различных проектов. Часть из них он разработал сам, другие присылали члены партии и его соратники по комитету. Большим разнообразием все эти знамена не отличались: на белый, красный и черный цвета в различных вариациях и пропорциях накладывались то перекрестье двух топоров, то меч, палица, молот и другие образчики оружия древних римнагцев. Наконец, во время посещения собрания сторонников партии в небольшом городке под Хеннюмом, Скелрерд обратил внимание на самодельный флаг, вывешенный зубным врачом Норком над трибуной оратора: белый круг с красной полосой и с черным символом, похожим на сактвиас с одним лишним сгибом, в его центре. Главе партии очень понравилось знамя, которое он прихватил с собой на ближайшее заседание комитета, а комитет одобрил эту концепцию, и после еще нескольких переделок Офальд наконец удовлетворился конечным результатом. Основным фоном знамени стал красный, внутри его остался белый круг, а в центре круга – черный сактвиас. Таким образом, Национал-Социалистическая Римнагская Рабочая партия не отказывалась от старых имперских цветов, но изобрела принципиально новое их прочтение. Точно такими же, как знамя, было решено сделать и нарукавные повязки.

– Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в свое время, и за которые проливали кровь в Великой войне, – вдохновенно говорил Офальд, пока стоявший рядом с ним Скелрерд бережно держал на руках развернутый флаг. У обоих на рукавах красовались новенькие яркие повязки. – Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего движения. Красный цвет олицетворяет социалистические идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет – идею национализма. Сактвиас – миссию борьбы за победу ацеиров и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антийеревским и антийеревским и останется. Режим ноябрьского позора падет под нашим натиском!

Последние слова Телгира потонули в шуме бурных оваций. Без малого две тысячи человек вскочили на ноги, приветствуя свои новые символы. Ксармисты, протестующих выкриков которых все равно никто бы не услышал, уныло потянулись к выходу.

С того вечера НСРРП стала организовывать массовые собрания не реже одного-двух раз в неделю, помимо Офальда и Дрефе приглашая на ораторскую трибуну профессоров университета, публицистов, литераторов, разделявших позиции партии. К концу лета сторонники идей Телгира без труда заполняли пятитысячную аудиторию в хеннюмском зале "Днилк": национал-социалисты стали самым популярным ультраправым движением в Вабаяри. Из всех политических течений с ними могли тягаться лишь социал-демократы.

Глава двадцать четвертая. 31 год. Продолжение

Хеннюм, Римнагея. Декабрь – март

В просторной гостиной представительного дома командующего пехотными войсками 7-го военного округа Цфарна Пэпа царило напряженное молчание. Приглушенный свет изящного светильника, вмонтированного в стену над удобным диваном, выхватывал из наполненного табачным дымом полумрака острый нос и кустистые брови хозяина дома. В двух мягких кожаных креслах напротив полковника сидели свежеиспеченный начальник штаба Стрэн Мер и Фодгирт Дрефе. На массивном столике черного дерева стояли пепельницы, бокалы с коньяком марки Хабса Тальру и скромные закуски. Все трое мужчин курили. Мер смотрел на командира со своим вечным прищуром, и, казалось, чего-то нетерпеливо ждал. Дрефе безмятежно рассматривал картины в тяжелых золоченых рамах, висевшие над небольшим камином и со вкусом затягивался ароматным дымом. Сизые облачка таяли в прохладном, несмотря на разоженный камин, воздухе, в котором помимо табака отчетливо ощущался запах какой-то сладковатой отдушки: бравый военачальник обожал восточные ароматизаторы и масла. Пэп сидел с абсолютно прямой спиной и после нескольких затяжек начал вертеть в худых подвижных пальцах дорогую трубку, не отрывая от нее глаз. Первым не выдержал Мер.

– Ну, так что же, – начал он нетерпеливо, – каким будет ваше решение?

Дрефе бросил на своего соратника быстрый взгляд, выражающий явное неодобрение, но тут же повернулся к Цфарну и нехотя поддакнул:

– Ход за вами, полковник.

– А кто там у вас все-таки претендует на главенство? – будто продолжая только что прерванный разговор задумчиво спросил Пэп. – Я так понимаю, партия начала выстраивать какую-никакую структуру, но в ее идеологии прямо говорится о роли вождя, ведущего народ за собой. Кто он, этот вождь?

Стрэн с Фодгиртом переглянулись. Их собеседник, как всегда, говорил без обиняков и смотрел в самую суть.

– Вы же знаете, что председатель партии… – начал было Дрефе, но Пэп перебил его.

– Скелрерд жалкая марионетка, – твердо заявил он и аккуратно положил трубку на стол. – Он по-прежнему стоит во главе партии в качестве ее основателя. Им временно заткнули дыру, дали призрачные полномочия и отправили торговать лицом и идеологией НСРРП для масс. Меня интересует, насколько вы поддерживаете Телгира, и в состоянии ли он стать тем вождем, которого жаждет видеть народ во главе вашего движения.

– Но об этом пока не было и речи, – возразил Мер. – Офальд, безусловно, великолепный оратор, люди прислушиваются к нему и идут в партию, вдохновленные его речами, однако…

– Мы поддерживаем Телгира, – решительно прервал Стрэна Фодгирт. Пэп удовлетворенно кивнул и встал, заложив руки за спину.

– Я вижу в нем не только хорошего оратора, – сказал он после небольшой паузы и подошел к тяжелой портьере винно-красного цвета, тронув золоченую кисть шнура, покоившегося на бархатной складке. Цфарн все еще чувствовал себя неуютно в этом великолепном дорогом доме, куда перехал несколько месяцев назад. – В партии есть множество неплохих лекторов, способных увлекать за собой, возьмите хотя бы этого антийеревиста Маргена Рессэ. У него отлично подвешен язык, не так ли?

– Да, – сдержанно ответил Дрефе. – Он очень помог нам во время составления "двадцати пять пунктов".

– Кроме того, – подхватил Мер, – Рессэ уже полтора года работает редактором в той самой газете.

– Но он всего лишь говорун, и к тому же сопливый мальчишка, не нюхавший пороху, – быстро продолжил Фодгирт. – А Офальд Телгир уже неоднократно доказывал, что может вести за собой людей и поднимать партию на новые высоты.

– Новые высоты, – повторил Пэп и вернулся на диван, сев в ту же неудобную позу, в которой провел последние полчаса. – Я охотно верю, что Телгир действительно очень помог росту НСРРП. Но справится ли он с ролью вождя?

– Разве об этом сейчас речь? – не выдержал Мер. – Мы собрались, чтобы…

– Чтобы убедить меня дать вам денег на газету, – холодно перебил Цфарн. – Вы хотите купить "Шлеферьик Ерахботеб" и сделать из обычной газетенки с антийеревистскими статьями настоящий рупор партии. Прежде, чем открыть секретные фонды армии и дать вам 60 тысяч марок, я хочу знать, кому я даю эти деньги.

– Национал-Социалистической Римнагской Рабочей партии, – быстро отрапортовал Стрэн. Пэп тонко улыбнулся, но быстро посерьезнел.

– Вчера я встречался с Рефальдом Рербогнезом и Трихидом Каркэтом, – начал он и сделал паузу, чтобы насладиться изумлением, отразившимся на лицах его собеседников. Широкое лицо Мера покраснело от волнения, короткие пальцы сжались в кулаки. Брови Дрефе взлетели к самой линии редеющих волос. Оба молчали. – Они, кажется, собираются быть редакторами в вашей газете?

– Да, – выдавил из себя Фодгирт. – Вместе с Рессэ.

– Хорошо. Кстати, с ними были и Телгир с Ренкером.