Офальд

– Что так долго? Прятал чего?

Офальд робко улыбнулся.

– Нет, просто не мог же я открывать в одном белье. Заходите, товарищи.

Матросы переглянулись и заржали. Самый низкий из них, с короткими ногами и рыжей бородой зацокал языком:

– Эка невидаль! Ты думаешь, мы мало вас, червей-товарищей, в одном белье видели?

Он хотел было добавить еще что-то, но старший поднял руку и внимательно посмотрел Телгиру в глаза. Смех стих.

– Имя, звание, должность? – процедил он.

– Стрэн Дшимт, доброволец из второго пехотного вабаярийского полка, четвертой роты. Выполняю ответственное поручение товарища Форьхелэге, веду просветительскую работу в армии.

– Ты – и поручение товарища коменданта? – презрительно спросил старший. – Какую такую работу?

– Вот, вчера до трех часов ночи готовил речь по Руфэртской программе товарища Тикасуйка, – с готовностью показал Телгир на письменный стол, – с пояснениями касательно нынешнего положения дел в Хеннюме.

Матросы лениво подошли, посмотрели, полистали. Старший смачно харкнул на пол.

– Грязно у тебя тут, доброволец. Покажи удостоверение.

Офальд поспешно полез в нагрудный карман рубашки и протянул документы матросу. Тот небрежно посмотрел, поковырял ногтем чернильные завитушки, и бросил удостоверение на стол.

– Скажи-ка, Стрэн, – деловито сказал он. – А нет ли тут у вас в казарме такого мерзкого капиталистского ублюдка по фамилии Телгир? Волосы темные, усы, примерно как у тебя, рост средний? Он, знаешь ли, воду мутит, власть ругает, указы новые предлагает игнорировать. Не слышал?

– Никак нет! – по-военному вытянулся Телгир. – У нас таких негодяев не было.

Коротконогий опять заржал, ткнув приятеля, крепкого мрачного парня с глубоким шрамом через правую щеку, локтем в бок.

– Ишь, глянь: никак нет! Солдатики-касатики!

Мрачный растянул губы в улыбке, да и старший матрос усмехнулся.

– Значит, точно нет такого?

– Нет, – подтвердил Офальд, – но сам я тут недавно совсем. Может, этот ваш Тел… как его там? Телриг? перевелся куда?

– Может, и перевелся, – задумчиво протянул старший. – Ладно, агитатор, агитируй за советскую власть. Сам видишь, какие дела делаются. Со всех сторон капиталисты Хеннюм обложили. Тут тебе и церковь, и офицеры-белоручки, и студенческая шантрапа – все на нас поперли. Ничего, раздавим вшей. И заживем. – Он снова сплюнул, закурил свою самокрутку и повернулся к своим. – Пошли отсюда.

Матросы отправились к двери. Коротконогий с мрачным уже скрылись за массивной створкой, когда старший обернулся и внимательно посмотрел на Телгира горящими черными глазами.

– Если вдруг появится этот, с волосами и усами, ты же нам сообщишь, товарищ?

– Так точно! – гаркнул Офальд, выпучив глаза.

– Точно, точно, – вздохнул старший, и вышел, сильно хлопнув дверью.

На негнущихся ногах Телгир подошел к своей койке и рухнул на нее, не почувствовав боли в ушибленном о железную ножку мизинце. По его шее катились крупные капли пота, хриплое дыхание участилось. Он вытер взмокший лоб, откинув назад непокорную челку, провел ладонью по щекам, ощутив утреннюю щетину и громко, всласть, выругался. Оттирая плевки старшего матроса и морщась от отвращения, Офальд еще раз ощутил, как же чертовски ему повезло.

* * *

Они со Стрэном вернулись в пивную, свидетельницу его триумфа, через три для после памятного выступления. Завсегдатаи приветствовали Телгира приветственными возгласами, кто-то принес ему полную кружку темного пива, к которой он так и не притронулся, кто-то спросил о его дальнейших планах в это "гнусное время". Офальд держался учтиво, старательно гася горделивый блеск в глазах и оставаясь одинаково приветливым со всеми подошедшими, хоть и посчитал добрую половину из них туповатыми ни к чему непригодными приказчиками, блеющими, словно стадо баранов, оставшееся без пастуха. Пасти подобных личностей ему не слишком хотелось. Но были среди этой публики и люди весьма полезные. Один из них, входивший в число тех самых трех-четырех горячих поклонников Телгира, весьма вероятно спас ему жизнь.

– Послушайте Офальд, – мягко сказал этот немолодой интеллигентного вида хеннюмец в недорогом, однако приличном костюме. – Вам следует поберечься с такой откровенностью.

К тому времени посетители пивной расселись по разным столам, и рядом с Дшимтом и Телгиром остались только два-три человека.

– Сейчас в Хеннюме развелось слишком много красной сволочи, – продолжал говоривший. – С виду обычные горожане, вот только в головах сплошной Ксарм и коммунистическое светлое будущее. Эти идейные даже без всякой вербовки и спецзаданий готовы сдать советской власти любого инакомыслящего, особенно такого громко говорящего, как вы.

Телгир с беспокойством смотрел на немолодого мужчину.

– Не волнуйтесь, я не двойной агент. Вот эти господа, – он указал на своих соседей, – подтвердят вам, что я люблю ксармистских горлопанов не больше вашего. Знакомьтесь, это Стентор, бывший военный, а это Тарним, он был когда-то одним из лучших хеннюмских портных, но проиграл конкуренцию йеревскому ателье. Меня зовут Фрамден Рекел, и у меня остались неплохие связи в некоторых кругах, чтобы помочь вам избежать красной опасности.

Офальд представил Стрэна и мужчины некоторое время обменивались ничего незначащими фразами, обычными при знакомстве, пока Рекел не возобновил разговор об угрозе каждому, кто осмелиться свободно и громко высказывать свои мысли в Вабаярийской Советской республике.

– Вы должны быть крайне осторожны, – поучал он Телгира. – Притворитесь агитатором, заведите себе соответствующую коммунистскую одежду, напишите конспект какого-нибудь кошмарного ксармистского фолианта и всем интересующимся показывайте, что готовитесь к очередной речи во славу коммунистов и иже с ними. Поверьте, подобные предосторожности в наше время лишними не будут. Все, кому надо, будут знать, кто вы на самом деле, и какие идеи исповедуете. А остальным об этом докладывать необязательно. Остерегайтесь, Офальд. В Хеннюме даже у стен уши давно покраснели.

Через несколько дней, когда Стрэн демобилизовался и покинул казарму, к Телгиру пришли Фрамден и Тарним с книгами, одеждой и неожиданным вопросом.

– Скажите, а ваш приятель, Дшимт, он хеннюмец?

– Нет, – удивленно ответил Офальд. – Он родился в семье мельника на севере Римнагеи, и, насколько я знаю, родни в Хеннюме и вообще в Вабаяри у него нет.

– Прекрасно, – отчего-то обрадовался Рекел. – Вы оба темноволосые, худощавые, среднего роста и носите усы. Это замечательно.

Через день Телгир впридачу к объемистому труду Тикасуйка и гимнастерке с красной повязкой получил удостоверение на имя Стрэна Дшимта. Своему приятелю он об этом сообщить не удосужился.

* * *

В конце апреля правительственные войска начали штурмовать Хеннюм. Комендант города Форьхелэге, за две недели до этого приказавший всем жителям города сдать оружие под угрозой расстрела, с тревогой наблюдал, как на стенах городских зданий словно по мановению волшебной палочки появляются листовки, призывавшие вабаярийцев вступать в добровольное народное ополчение. Воззвание подписывали представители большинства партий и церкви, однако хеннюмцы не спешили рисковать жизнью, предпочитая выждать и посмотреть, какая из сторон одержит победу. В Вабаяри началась настоящая гражданская война. Наступавшие расстреливали всех попавшихся под руку римнагцев и сясиорцев, встретившихся им с оружием в руках, а представители советской власти убили десятерых членов общества Лету. Военно-полевые суды с обеих сторон штамповали самые невероятные приговоры целыми пачками, и тут же, на месте, приводили их в исполнение.

Наконец, когда противники красных уже заняли окраины города, Форьхелэге обратился к хеннюмскому гарнизону, по-прежнему сохранявшему нейтралитет, с призывом взять в руки оружие и вместе с частями сясиорской армии, пришедшей на подмогу братьям-коммунистам, защитить город от капиталистских прохиндеев. Некоторые части, которые никак не могли решиться, на чью сторону встать, решили провести голосование среди личного состава. На общем собрании в казарме Телгира фельдфебель Серсюлш, краснолицый плотный мужчина с луженой глоткой и огромными седыми усами, предметом восторгов окрестных дам среднего возраста, выступил с короткой речью, в которой предлагал их части соблюсти нейтралитет и не ввязываться в сомнительное побоище. Когда Серсюлш замолчал, солдаты по-прежнему не могли прийти к общему решению. Тогда на стул вскочил Офальд.

– Братья! – горячо заговорил он, и гул солдатских голосов тут же стих: все, включая фельдфебеля с удивлением смотрели на обычно молчаливого и мрачного капрала. – Мы с вами не революционная гвардия для сбежавшихся со всего Вабаяри йеревов, и не полицейская охрана коммунистического митинга. Послушайте фельдфебеля Серсюлша, мы должны сохранять нейтралитет.

Телгир спрыгнул со стула и понял, что этого короткого выступления оказалось достаточно, чтобы удержать его товарищей от военных действий на стороне Форьхелэге с его советской властью. Офальд вовсе не был самым популярным солдатом в батальоне (скорее, наборот), и не пользовался особым уважением со стороны однополчан. Он просто коротко и точно выразил мнение большинства, вовремя поддержав Серсюлша.

Всего через несколько дней советская власть пала, и административная власть в Хеннюме оказалась в руках военных. Легенда о принадлежности к коммунистским агитаторам сыграла с Офальдом злую шутку: его быстро арестовали вошедшие в город солдаты. Правда, уже на следующий день в комендатуру явились несколько офицеров из хеннюмского гарнизона, подтвердивших, что капрал Телгир даже не помышлял об измене Римнагее и Вабаяри. Под их давлением (а во многом, благодаря хаосу и неразберихе, царившим в Хеннюме в те дни) Офальда тут же отпустили, посмотрев сквозь пальцы даже на использование подложных документов.

Через три дня вездесущий Рекел сообщил Телгиру, что его кандидатуру всерьез рассматривают для членства в комиссии по расследованию революционных событий, прикомандированной ко второму пехотному полку. У Фрамдена были невероятные связи в среде всевозможных канцеляристов, поэтому Офальд ни на секунду не усомнился, что его сведения верны.

– Что вы мне посоветуете? – с тревогой спросил он у своего старшего друга. – Соглашаться? Это может иметь не слишком приятные последствия: шпиков и доносителей никто не любит.

– Даже не сомневайтесь, Офальд, – рассудительно говорил Рекел. – За вас поручились ваши же офицеры, и в ваших интересах поскорее предать забвению этот нелепый арест, который пусть и не имел под собой никаких оснований, но тем не менее остался в вашей биографии.

– Вы правы, Фрамден. От таких предложений не отказываются.