Офальд

Рефальд Рербогнез, сын римнагского сапожника, осевшего в Сясиоре, был известным хеннюмским публицистом, которого Каркэт привел в общество Лету и познакомил с Телгиром. Они чрезвычайно понравились друг другу, причем Рербогнез быстро убедил Офальда, что революция в Сясиоре, как и Великая война, во многом произошли из-за мирового йеревского заговора, организованного тайным сообществом, стоящим за большей частью правительств крупных стран. Телгир с удовольствием использовал подобные тезисы в своих речах, и они имели большой успех. Именно Рефальд подал идею комитету партии купить газету "Шлеферьик Ерахботеб", которую общество Лету приобрело больше двух лет назад, в период своего финансового расцвета, у вдовы ее первого издателя, и наладило еженедельный выпуск "Шлеферьика". Именно здесь Офальд впервые опубликовал объявление о собрании тогда еще РРП, послужившее серьезным толчком к росту партии. Но к нынешнему декабрю газета, где помимо обычной антийеревской светской хроники продолжали публиковать статьи Каркэта, Рербогнеза, Дрефе, Телгира и Рессэ (причем последний стал ее редактором всего в двадцать лет), влезла в большие долги. Общество Лету фактически развалилось, финансовых вливаний "Шлеферьик Ерахботеб" больше ни от кого не получал, а количество его подписчиков неуклонно сокращалось вместе с растущими невероятными темпами инфляцией и безработицей. Тираж скатился с семнадцати тысяч экземпляров до восьми. Мер и Дрефе были уверены, что переговоры с Пэпом о покупке газеты для НСРРП, выросшей к тому времени настолько, что отсутствие партийного печатного органа попросту вредило репутации партии, ведут с одобрения комитета только они. Поэтому их так поразило известие о встрече Цфарна с Рербогнезом, Каркэтом, секретарем и одним из первых финансистов партии Ренкером и Телгиром. Что это – интриги партийного комитета? Или инициатива Пэпа, желавшего прощупать почву со всех сторон?

– Мы не знали, что вы ведете переговоры с кем-то еще, – рубанул Мер. – Нам казалось…

– Я не вел с Рефальдом и Трихидом никаких переговоров, – перебил его Пэп, и откинулся, наконец, на спинку дивана. Лицо его было серьезно, но в светлых глазах плясали озорные искорки. Он погладил себя по усам и продолжил. – Мне важно было знать их мнение о будущем газеты. И партии.

Последние слова будто повисли в воздухе вместе с облачками табачного дыма. Дрефе и Мер смотрели на хозяина дома почти не мигая, с большим нетерпением ждали продолжения, но не решались нарушать повисшего в очередной раз молчания.

– Я рад, что мнение всех заинтересованных лиц совпадает, – закончил наконец Пэп, и не спеша раскурил погасшую трубку.

Через три дня "Шлеферьик Ерахботеб" была куплена НСРРП за шестьдесят тысяч марок. Партия согласилась взять на себя все долги газеты и назначила главными редакторами Рессэ, Каркэта и Рербогнеза. С января к ежемесячным партийным взносам, которые должен был платить каждый член НСРРП, добавились полмарки – "на газету".

* * *

Морозным январским вечером в кафе "Кех" на улице Гертасалишерес у гороского парка Фохентагр, разбитого в самом центре старого Хеннюма больше двух веков назад, было людно. Посетители с удовольствием угощались великолепным турецким кофе и свежайшими пирожными, которыми не первый год славилось это заведение. В глубине вытянутого зала с высоким потолком стоял столик, за которым сидела шумная компания. В те редкие дни, когда места за этим столиком пустовали, на нем всегда стояла табличка "частная резервация". Именно сюда как до, так и после заседаний комитета, митингов и партийных собраний приходили Телгир, Лэимь Сорим, ставший личным шофером Офальда (автомобиль был куплен на пожертвования богатых сторонников НСРРП и добавлял престижа главе отдела пропаганды партии), Тиркасин Ребев, вышибала пивной и активный член дружин, в которые превратились группы порядка, Ирьхул Фраг, ученик мясника и борец-любитель, а также старый сослуживец Телгира Камс Наман, недавно вернувшийся в Хеннюм и занимавшийся финансовыми делами партии. Компания наслаждалась плодами трудов местного кондитера, пила кофе и говорила часами. Все расходы записывались на счет партии, открывшей кредит у хозяина кафе, горячего поклонника идей НСРРП.

Здесь Офальд по старой неавской привычке отдыхал от постоянного напряжения, ежедневно сопровождавшего главного оратора партии. Он специально окружил себя недалекими, но абсолютно, по-собачьи преданными ему людьми, с удовольствием слушал их нередко похабные или анекдотические истории, пробовал на этой аудитории, представлявшейся ему настоящим срезом народных масс (ремесленников, служащих и солдат), свои тезисы и мог говорить часами, наслаждаясь их безоговорочным вниманием и всецелым одобрением. Этим вечером Телгир, одетый в неизменный синий костюм, перешитый из военной формы, с коричневым жилетом и красным галстуком, говорил о своих прошлогодних поездках в Ивстаяр, где он выступал перед римнагцами в Рузьблагце, Инцле и даже в Неаве. Во время пребывания в ивстаярской столице Офальд встретился с жившими там Леагной и Улапой, с которыми состоял в переписке последние несколько месяцев, взяв их адреса у Зиреяте. Сестры, как родная, так и сводная, не держали зла на блудного брата, прагматично выстраивавшего образ добропорядочного политика с крепкой семьей, и они прекрасно провели время в Неаве.

– Я говорил им о йеревах, которые правят Римнагеей, а римнагский рабочий класс позволяет им травить себя и в хвост, и в гриву. Нельзя победить болезнь, не устранив ее причину, не уничтожив бациллу, нельзя победить расовый туберкулез, не позаботившись об устранении самой причины расового туберкулеза. Когда я пообещал, что мы будем бороться с йеревской заразой до тех пор, пока на землях, где живут римнагцы, не останется ни одного йерева, и готовы для этого хоть на путч, хоть на революцию, мне аплодировали так, что я не мог завершить свою речь.

Фраг одобрительно хмыкнул, остальные закивали.

– Настанет день, – продолжал Офальд, – когда мы наконец воссоединимся с десятью миллионами наших братьев, которых кучка ксармистских негодяев, начавшая Великую войну и обрекшая Римнагею на поражение в ней, разбросала по всей Повере после позорных соглашений, призванных уничтожить нашу страну и наш народ. Как вы все знаете, в январе вступает в силу очередной подлый пакт, по которому наше несчастное государство должно выжать из своего народа 226 миллиардов золотых марок, чтобы мировое йеревство жирело и богатело еще больше.

– Это просто немыслимо! – не выдержал Наман.

– Именно поэтому мы не первую неделю ведем переговоры с так называемым хеннюмским патриотическим блоком, чтобы провести совместную большую акцию протеста – и что же? Эти так называемые патриоты только и делают, что затягивают и откладывают манифестацию. Мы уже отменили шествие по Ролькской площади, поскольку все боятся, что протест будет атакован и разогнан красными собаками. Но даже договорившись об общем собрании в "Днилке", мы никак не можем назначить его дату.

– Ксармистские ублюдки, – проворчал Ребев. – У нас припасено для них кое-что. – Он любовно погладил хлыст со свинцом в рукоятке, с которым никогда не расставался.

– Мы больше не можем действовать с оглядкой на этих сволочей! – Сорим в порыве ярости стукнул кулаком по столу, отчего его кофейная чашка с веселеньким звоном соскочила с блюдца и, прокатившись по краю стола, упала на пол, разбившись. Лэимь ничуть не смутился и лишь кивнул будто выросшему из-под земли официанту, который споро убрал осколки и через минуту принес новый кофе.

– В течение года наша партия провела 45 массовых митингов. В Хеннюме нас больше двадцати пяти тысяч, и еще сорок считают себя нашими сторонниками. На завтрашнем собрании в "Хайфобосхуре" я собираюсь объявить о новой эпохе в политической жизни Хеннюма, – надменно заявил Офальд. – Отныне наше движение будет безжалостно пресекать – в случае необходимости силой – попытки провести митинги или выступления, которые могут неблагоприятно повлиять на сознание наших соотечественников, и без того достаточно пораженное красной заразой.

В ответ раздались горячие возгласы одобрения.

* * *

Во вторник, первый день февраля, не дождавшись от патриотического блока никакого конкретного ответа по поводу даты предполагаемой акции протеста, Телгир заявил на заседании комитета партии, что ждать больше нельзя, и массовый митинг должен быть организован силами НСРРП. Нотан Скелрерд осторожно предложил дать патриотическому блоку еще один день и выразил сомнения в том, что партия сможет выдержать мероприятие подобного масштаба. Остальные члены комитета колебались, хотя их и прельщала мысль стать организаторами самой массовой акции ультраправых в новейшей истории Хеннюма. Всю первую половину среды Офальд тщетно ждал ответа от блока. В конце концов, Скелрерду сообщили, что массовая акция протеста патриотического блока проводится на площади Недопласоц, но слово ораторам НСРРП никто давать не собирается. Взбешенный Телгир созвал экстренное собрание комитета и выдвинул ультиматум: масштабный партийный митинг нужно провести не далее, чем завтра. Его, пусть и не без колебаний, поддержали, несмотря на возражения осторожных Скелрерда и Дрефе, после чего Офальд развил бурную деятельность. Он продиктовал машинистке текст листовки, призывавшей всех неравнодушных римнагцев собраться в четверг в цирке "Норке" в восемь вечера на акцию протеста против правительства, согласившееся на грабеж Римнагеи со стороны поверских государств, и поручил партийному секретарю Сакору Ренкеру, одному из своих ближайших друзей, согласовать аренду этого зала, самого большого крытого помещения в Хеннюме. До глубокой ночи Телгир вместе с Каркэтом, Рессэ, Дрефе и Рербогнезом составлял текст своей речи, а затем репетировал ее в своей комнатке на Исетарсатш, пока за большим окном не начало тускло сереть февральское утро.

Поспав два часа, Офальд обнаружил, что в Хеннюме пошел дождь со снегом. От вчерашней бравады и уверенности в своих силах у уставшего, невыспавшегося Телгира, сидевшего в одних кальсонах на жесткой кровати, почти ничего не осталось. Его охватил страх. Если гигантское помещение цирка не заполнится хотя бы на две трети, это будет означать провал акции. Подобная катастрофа отбросит партию назад, разом перечеркнет всю ее деятельность на несколько месяцев вперед и даже может стоить ему, Офальду, места в комитете НСРРП. Дрожа от волнения, Телгир быстро оделся и бросился в контору, служившую партии временным штабом, куда вызвал казначея и секретаря комитета. После короткого совещания, они продиктовали машинистке новую листовку и отправили ее в типографию, где должны были напечатать десять тысяч экземпляров воззвания. Затем Офальд вызвал к себе Сорима и Ребева. Первый должен был нанять несколько грузовиков и купить три десятка метров красной материи, второй – организовать сбор дружин в течение часа. Люди, машины и листовки, невзирая на снег с дождем, прибыли почти одновременно. Грузовики наскоро задрапировали материей, увешали партийными знаменами и посадили в каждый по 10–15 человек с листовками и громкоговорителем, в который самые горластые агитаторы кричали, что "в цирке "Норке" на акции протеста господин Телгир будет говорить на тему "Будущее или Гибель". Впервые по улицам Хеннюма с пропагандой ездили машины, агитировавшие в пользу нексармистских партий. В рабочих кварталах грузовики забрасывали грязью и камнями, в сторону агитаторов летели проклятия, но основная масса горожан следила за машинами с интересом.

Телгир остался в конторе, куда к обеду пришли еще несколько его соратников, в том числе и Нотан Скелрерд. По телефону им сообщали о ходе агитации, а начиная с шести вечера – и о положении дел у цирка "Норке", куда начали стягиваться люди. К семи было продано около тысячи билетов, к половине восьмого – почти три с половиной тысячи. Когда вымотанный, бледный, с синими кругами под глазами Офальд прибыл к залу, на улице собралась огромная толпа, разделившася на две половины. Это были сторонники НСРРП, которым не хватило мест в зале или денег на билет, и их противники-ксармисты, побоявшиеся участвовать в столь массовом мероприятии в закрытом помещении, но не желавшие сдавать своих позиций без боя. На почтительном расстоянии топталась кучка полицейских, которым Пэп запретил вмешиваться во все происходящее. Всего в тот вечер в "Норке" присутствовали больше шести тысяч человек, и около пятисот оставались снаружи до самого конца собрания, несмотря на непогоду. Немногочисленные коммунисты, попавшие в зал, не смогли сорвать собрание, а когда один из них громко назвал оратора "бесноватой обезьяной", его избили и вышвырнули на улицу. Офальд говорил около двух с половиной часов, и все чаще его речь прерывалась громовыми аплодисментами. В конце все слушатели спели старый имперский гимн "На земле всего превыше Римнагея лишь одна" и разошлись. Телгир, сидевший в изнеможении прямо на арене с красными пятнами на щеках и прилипшей ко лбу прядью волос, вяло принимал поздравления и слабо улыбался всем, кто подходил к оратору выразить свое восхищение. Когда цирк окончательно опустел, Сорим и Ревеб под руки отвели Офальда в автомобиль и отвезли домой на Исетарсатш. Он заснул прямо в одежде, едва голова его коснулась подушки.

В пустом зале "Норке", где уже вовсю трудились четверо дюжих уборщиков, остались лишь тихо переговаривавшиеся Скелрерд и Дрефе. Их лица были встревожены.

Глава двадцать пятая. 32 года

Инбрел – Хеннюм, Римнагея. Июнь – июль

У здания инбрелского ресторана "Крастиновшис", где временно расположился штаб "Национального клуба", объединившего несколько ультраправых течений, с трудом выживавших в проксармистской римнагской столице, неспешно прохаживались два человека. Они увлеченно беседовали, не обращая внимания на приветственные крики и возгласы удивления, то и дело раздававшиеся вокруг при виде одного из них, статного красиво стареющего мужчину с военной выправкой и щегольски подкрученными усами. Портреты этого человека в свое время печатали все газеты Римнагеи, в глазах народа он по-прежнему оставался героем Великой войны, поэтому случайные прохожие и собиравшиеся на очередное собрание националисты восхищенно приветствовали бывшего начальника штаба римнагской армии генерала Хэри Дрефлонюда. Он внимательно слушал своего собеседника, бледного мужчину с темными кругами под глазами, изредка вставляя реплику-другую. Этим смертельно уставшим, в очередной раз невыспавшимся человеком был Телгир, отправившийся в Инбрел с официальным поручением партии установить связи с другими националистскими движениями на севере и в центре страны, а также попытаться распространить влияние НСРРП за пределы Вабаяри. В столице Римнагеи Офальд на одном из приемов, организованных сторонниками правых, познакомился с Дрефлонюдом, с которым сразу нашел общий язык. Герой войны благосклонно отнесся к политику, ратовавшему за возрождение великого римнагского народа, и согласился прийти на собрание в "Национальный клуб", где должен был выступить Телгир.

Инбрел произвел на Офальда отталкивающее впечатление. Его мрачности претила легкомысленность и суета огромного города, и в своих речах перед столичными националистами он напирал на порочность, алчность и разврат, привнесенные в Инбрел ксармистами, воспользовавшимися моральным упадком и разложением Римнагеи. Дрефлонюду нравилась горячность Телгира, его убежденность в собственной правоте и умение емко и точно излагать свои политические тезисы. Он с удовольствием принял предложение оратора встретиться за пятнадцать минут до начала собрания, хоть и понимал, что Офальд попросту хочет использовать известность генерала и, показавшись с ним на публике, завоевать новых сторонников еще до начала своего выступления.

Пробило семь часов, и мужчины вошли в ресторан, где уже собрались несколько сотен слушателей. Хэри сел за один из столиков, а Телгир поднялся на трибуну. Председатель собрания сказал несколько слов, представив оратора, и Офальд начал говорить.

– Я приехал в Инбрел, чтобы найти братьев по духу, и нашел их. Я восхищаюсь вами, поскольку прекрасно вижу, как тяжело в наше время оставаться допропорядочным римнагцем, желающим своему народу процветания, государству – возрождения, а всей нации – объединения на римнагских землях. Но разве этого желают нынешние власти, с их ксармистскими лозунгами, йеревским стяжательством и коммунистическим мировоззрением? Нет, они делают все, чтобы жители Инбрела развлекались и танцевали, забывая о нашей нужде, и постоянно придумывают для них новые развлечения, чтобы их порочный блеск затмевал нищету и боль нации. Сегодняшняя столичная жизнь систематически ставит сами собой разумеющиеся гигиенические правила расы с ног на голову; из ночи эти йеревы делают день, они организуют эту пресловутую ночную жизнь и точно знают, что действует она медленно, но верно, разрушая одного физически, другого духовно, а в сердце третьего вкладывая ненависть, когда тот видит, как разгульно живут другие. Театры, которые наш великий композитор Ренгав хотел видеть когда-то затемненными, чтобы добиться высшей меры освященности и святости, и строгости, и высвобождения индивидуума из-под всех нужд и бед, стали рассадником порока и бесстыдства. Оголенные ляжки и груди превратились в современных идолов, город переполнен сутенерами, продающими женскую плоть за деньги, а любовь, которая для миллионов других означает высочайшее счастье, превратилась в низкопробный товар. Само понятие чистой и крепкой семьи подвергается сомнению, компрометируется даже вера в бога, и для многих сотен тысяч инбрелцев, оказавшихся внутри этого порочного кольца из самого низкого обмана и надувательства, остаются только две возможности – или отчаяться и повеситься, или стать подлецом.

Речь Телгира встречали довольно прохладно, отмечая самые удачные его фразы лишь жиденькими хлопками, но, когда Офальд замолчал, Дрефлонюд встал со своего места и громко, демонстративно зааплодировал. Через секунду хлопал уже весь зал.

* * *

После невероятного успеха акции протеста в "Норке", обеспокоенный комитет партии постановил: "Объяснить господину Телгиру необходимость поубавить активность". Закусивший удила глава отдела пропаганды настаивал на проведении двух масшабных митингов в неделю, и собирался выступать на каждом из них. Дрефе прямо высказал свои опасения Скелрерду.

– Мне кажется, что амбиции Офальда становятся слишком явными и могут повредить как партии, так и лично вам, Нотан.

– Каждое революционное движение должно иметь диктаторскую нотку в своем оркестре, – спокойно отвечал председатель НСРРП. – Я считаю нашего Телгира наиболее подходящим оратором для нашего движения и не нахожу из-за этого, что меня оттеняют на дальний план. Кроме того, в партии у меня по-прежнему больше сторонников, поэтому никакая опасность не угрожает ни мне, ни нашему движению.

Но весной начались серьезные трения между Телгиром и Скелрердом, причем комитет партии неизменно вставал на сторону своего председателя. НСРРП пыталась налаживать контакты с другими региональными движениями "с целью тесного сотрудничества", сближаясь то с Римнагским Социалистическим союзом, то с Национальной силой, однако Офальд требовал прекратить любые контакты с другими партиями. Он был ярым противником любых слияний и объединений, настаивая на роспуске всех прежних движений и приеме их бывших членов в НСРРП в индивидуальном порядке. Нотану приходилось соглашаться, тем более, что Телгира поддерживали Каркэт и Рербогнез, а сам он мог опереться только на Дрефе, который к тому же постоянно колебался, склоняясь то к позиции первого, то к доводам второго. К концу мая, когда от этого противоборства между председателем партии и ее главным оратором лихорадило уже весь партийный комитет, Телгир неожиданно предложил свою кандидатуру для намечавшейся на июнь поездки в Инбрел, хотя до этого неизменно отказывался вести переговоры с другими националистическими или правыми движениями, предоставляя эту роль Скелрерду. Партия одобрила поездку, и Офальд отбыл в столицу.

За день до отъезда он тайно попросил приехать на Исетарсатш, где для него уже снималась двухкомнатная квартирка, Каркэта, Рессэ, Мера и Намана. Фарг сидел в каталажке за драку с очередными коммунистскими горлопанами, пытавшимися напасть на агитгруппу НСРРП, а Ревеб и Сорим должны были поехать в Инбрел вместе с Телгиром. Офальд без обиняков сообщил собравшимся, что ожидает провокаций со стороны Скелрерда и комитета партии, и попросил держать его в курсе всех происходящих событий посредством телеграмм и телефонных звонков. Отвечать за ежедневные отчеты перед Телгиром вызвался Марген Рессэ.

– В Инбреле меня обещали свести с несколькими очень важными людьми, – говорил Офальд, стоявший вполоборота у большого окна. – Их помощь как партии, так и мне лично может оказаться неоценимой. Особенно в свете событий, которые я предвижу.

Собравшиеся покивали, еще раз заверили Телгира в своей преданности и разошлись. На самом деле, глава пропаганды НСРРП ничего такого не предвидел. Просто накануне у него была беседа с окончательно определившимся со своими симпатиями (поставившего на более перспективную лошадь, как цинично подумал Офальд) Фодгиртом Дрефе. Он сообщил, что во время отсутствия Телгира комитет партии по инициативе Скелрерда собирается возобновить переговоры с правыми социалистическими партиями об объединении или сотрудничестве с НСРРП. Противники главного оратора партии с молчаливого согласия Нотана даже открыто назвали его "фанатичным выскочкой" и "безумным диктатором". Выслушав Дрефе, Офальд пришел в ярость. Всю ночь он размышлял, каким образом можно повернуть ситуацию так, чтобы из неблагоприятной, или, в крайнем случае, патовой, она стала для него очередной точкой отсчета на его стремительном карьерном политическом пути.

– Выскочка вам еще выскочит, – бормотал Телгир, запустив пальцы в нечесанные темные волосы и уставившись в противоположную стену невидящими, полубезумными глазами с покрасневшими веками. От постоянного недосыпа и крайнего нервного истощения его левая рука то и дело начинала дрожать, темные полукружья под глазами уже не светлели, часто болел желудок. Офальд стал страдать запорами, чего с ним никогда не случалось, и пару раз даже плакал от боли, сидя в нужнике.

К утру план действий был готов.

* * *

В течение всех полутора месяцев, которые Телгир провел в Инбреле, он, помимо нескольких крайне важных знакомств и сбора в партийную кассу сорока тысяч марок, внимательно изучал донесения Рессэ и пытался определить правильный момент для своего возвращения в Хеннюм. Офальд смертельно боялся опоздать, чувствуя угрозу своему положению в партии, но торопиться тоже было нельзя: он должен был нанести один, точный и сильный удар, который позволит ему исполнить задуманное. Права на ошибку и второй попытки у Телгира не было.

В Хеннюме тем временем события развивались стремительно. С отъездом вздорного оппонента Нотан Скелрерд поторопился наладить контакты с главой Римнагского Социалистического союза, базировавшегося в вабаярийском Грербнюне, Юлуси Трехшреем. Когда переговоры зашли достаточно далеко, Телгир неожиданно для всех вернулся в Хеннюм, и после бурного заседания комитета партии, на котором осмелевшие соратники потребовали от главы пропаганды отчета о его поведении, сделал давно задуманный ход. Сухо отчитавшись о проведенных за полугодие мероприятиях, особенно выделив суммы, поступившие за этот период в партийную кассу и неоднократно возросшее количество членов НСРРП, глава отдела пропаганды подал в отставку, заявил о выходе из партии и покинул заседание.

Пока Офальд сидел в своей квартире на Исетарсатш и трясся от страха, что комитет партии осмелится принять его заявление, в нескольких километрах от него точно также тряслись члены комитета. За последние восемнадцать месяцев Телгир стал незаменим для Национал-Социалистической Римнагской Рабочей партии. Его ораторские и организаторские способности, а также постоянно расширяющиеся связи привлекали в партийную кассу баснословные суммы. Именно Офальд возглавлял делегацию партии во время ее встречи с главой правительства Вабаяри Тугавсом Раком, пожелавшим лично познакомиться с человеком, который точно также, как и он сам, призывал к свержению существующего государственного строя. После этой встречи Рак публично похвалил целеустремленного Телгира в вабаярийском парламенте, процитировав слова Лорьфуда Сесга, одного из самых фанатичных почитателей главного оратора партии: "Телгир убежден, что новый подъем возможен только в том случае, если удастся вернуть большие массы, в том числе и рабочих, к национальной идее. Это на редкость неиспорченный, чистый характер, полный сердечной доброты, религиозный, ревностный католик. У него только одна цель – благо своей страны". Поэтому уход "фанатичного выскочки" для абсолютного большинства комитетчиков означал бы крах НСРРП. Тем же вечером партия отправила Телгиру официальное письмо, в котором говорилось, что его отставка не принята. Офальд хранил молчание три дня, в течение которых дверь в его квартиру открывалась только для Ребева, Сорима и Намана, приносивших своему лидеру еду и никого к нему не впускавших. По истечению трех дней Телгир послал комитету НСРРП многословный ультиматум, над составлением которого начал трудиться еще в Инбреле. После нескольких абзацев с упреками и обвинениями, где главный оратор партии дал волю эмоциям, обвиняя членов комитета во множестве грехов, следовали пункты условий, при соблюдении которых Офальд соглашался вернуться в партию (см. Приложение 2).

Завершался ультиматум словами: "Компенсации с нашей стороны полностью исключаются". Уже на следующее утро Телгир получил ответ: "Комитет готов в порядке признания Ваших колоссальных познаний, Ваших достигнутых редкой самоотверженностью и на общественных началах заслуг в деле процветания движения и Вашего редкостного ораторского дара предоставить Вам диктаторские полномочия и будет очень рад, если Вы после Вашего возвращения в партию займете уже неоднократно и еще задолго до этого предлагавшийся Вам Скелрердом пост первого председателя. Скелрерд останется тогда в комитете на правах члена и если это отвечает Вашему пожеланию, то и членом исполнительного комитета. Если Вы сочтете необходимой для движения его полную отставку, то это должно быть заслушано на очередном годичном собрании".

Офальд тут же составил призыв к чрезвычайному общему собранию НСРРП, подписал его собственным именем и поручил Рессэ и Рербогнезу, также подписавшимися под заявлением, размножить и распространить листовку среди членов партии. Нотан Скелрерд, преданный большинством членов комитета, решил действовать. Прихватив с собой воззвание Телгира, он отправился в хеннюмское полицейское управление, где попытался написать заявление о том, что лица, подписавшие призыв к созыву собрания, не являются членами партии (вслед за объявлением Телгира о своем выходе из НСРРП Скелрерд тут же изгнал из партии одного из главных ее ораторов Рэссе, и отвечавшего за партийную газету Рербогнеза), и, следовательно, не имеет права распространять какие-либо воззвания среди ее членов. Кроме того, Нотан заявил, что в планах Офальда есть преступный умысел, поскольку он планирует революцию и насильственный захват власти, тогда как сам Скелрерд в качестве председателя партии действует только законным путем. К разобидевшемуся слесарю присоединился управляющий делами партии Люрьфуд Слерсюш, утверждавший, что Телгир созвал для себя оплачиваемую деньгами НСРРП банду охранников, набранную из числа бывших участников вабаярийских добровольческих отрядов и ополченцев, вышвырнутых оттуда за убийства, мародерство и насилие. О заявлениях Нотана с Лорьфудом тут же сообщили Меру с Пэпом, которые обратились к шефу полиции Репену, после чего заявителям официально ответили, что все вышеперечисленное вне компетенции полицейских сил.

Одновременно с обращением Скелрерда к властям его сторонники в комитете выпустили несколько анонимных, враждебных и во многом оскорбительных листовок. "Жажда власти и личные амбиции заставили господина Офальда Телгира вернуться и занять свой прежний пост после шестинедельного пребывания в Инбреле, цель которого до сих пор не ясна. Он считал, что пришло время внести в наши ряды сумятицу и раскол, опираясь на смутьянов, стоящих за его спиной, и играя тем самым на руку йеревам и их друзьям. С каждым днем становилось все более очевидно, что цель его проста – использовать Национал-Социалистическую Римнагскую Рабочую партию как трамплин для достижения собственных сомнительных целей. Особенно наглядно свидетельствует об этом ультиматум, посланный руководителям партии несколько дней назад, в котором Телгир среди прочего требует сделать его единственным лидером партии и распустить членов комитета, включая слесаря Нотана Скелрерда, ее основателя и вождя. А как он вел себя во время этой кампании? По-йеревски! Искажая и извращая факты! Национал-социалисты, задумайтесь! Не совершайте непоправимых ошибок! Телгир – самый настоящий демагог! Он считает, что сможет и впредь предлагать вам всякого рода истории, в которых есть все что угодно, кроме правды!" В другом подметном письме авторы заходили еще дальше: "Властолюбие и личное тщеславие Телгира обернулось тем, что он стал вносить разброд и шатания в наши ряды и тем самым лить воду на мельницу йеревства и его пособников. В своем диктаторском фанатизме он собирается использовать партию как трамплин для своих нечистых целей, и нет никаких сомнений в том, что он является инструментом темных закулисных заправил, недаром же он в страхе скрывает от всех свою личную жизнь и свое происхождение. На вопросы со стороны отдельных членов партии, на что же он, собственно, живет и кем он раньше работал, он всякий раз реагировал гневно и возбужденно. Так что его совесть не может быть чиста, тем более, что его выходящие за все рамки связи с женщинами, перед которыми он уже не раз называл себя "хеннюмским королем", стоят очень много денег". Наконец, еще один плакат прямо заявлял: "Офальд Телгир болен манией власти. Тиран должен быть свергнут!"

Полиция, которой Офальд через Стрэна Мера пригрозил судом, быстро запретила размножать и распространять все эти печатные пасквили, хотя некоторое их количество все же успело разойтись по городу. Трихид Каркэт и Фодгирт Дрефе вызвались выступить посредниками в ссоре между Скелрердом и Телгиром, в результате чего было решено созвать чрезвычайное общее собрание членов партии, назначенное на последний четверг июля. Вел его исключенный из партии Рессэ, который быстро и умело завладел настроениями соратников и совершенно однозначно представил суть разногласий между председателем партии и главой ее пропаганды. В результате, во время голосования позиция Телгира получила 553 голоса, а Скелрерда – один. Тут же Нотан был признан "вечным" почетным председателем партии, переизбранный комитет НСРРП состоял только из людей, лояльных Офальду, сам Телгир вернулся в партию, получив билет под номером 3268, и стал председателем-диктатором.

В тот же вечер на наспех созванном митинге в цирке "Норке" Марген Рессэ под нескончаемые аплодисменты четырех тысяч человек торжественно представил нового председателя, назвав его "наш рефюр".

Приложение 2. Ультиматум Телгира