Офальд

Дрефлонюд, и без того изрядно раздраженный тем, что ему не сообщили о готовящемся восстании, а также незначительной ролью командира отряда, который должен был пойти маршем на Инбрел, выпучил темно-серые глаза, и, ощерив рот под встопорщившимися усами, заорал:

– Вам мало честного слова римнагского офицера?! Солсов пообещал продолжить совместную борьбу, он отправился в штаб, чтобы продолжить выполнять свои обязанности, и не вам подвергать сомнению его воинскую честь и достоинство!

Пораженный этой отповедью Телгир открыл было рот, чтобы что-то ответить, однако промолчал, кисло улыбнулся и слегка поклонился генералу, словно полностью соглашаясь с его словами. Левая рука Офальда заметно дрожала, ввалившиеся от усталости глаза метали молнии, на обтянутых бледной кожей скулах ходили желваки.

На улице небо затянулось тучами и в воздухе закружились редкие легкие снежинки.

Глава тридцать первая. 34 года. Окончание

Хеннюм, Римнагея. Ноябрь

К полуночи, когда Телгир, Нергиг, Бьеликр, Наман, Трейхшрей и вернувшийся с виллы Малена Сегс работали над планом марша на Инбрел, у пивной оказалась колонна курсантов пехотного училища под командованием лейтенанта Харгерда Байсорха, члена НСРРП, бывшего участника добровольческих отрядов Пэпа, собравшего в свое время свое ультраправое подразделение, который уговорил курсантов посадить их командира под арест, взял на себя командование и выступил с ними в поддержку путча. Офальд произнес перед несколькими сотнями курсантов короткую речь, поблагодарив их за веру в него и поддержку партии, а затем поручил Байсорху захватить штаб комиссара Рака. Вернувшись в зал, Телгир предложил отправиться к Меру, чтобы продолжить работу над дальнейшими планами, и, в сопровождении остальных руководителей партии, поехал в штаб Солсова, где в кабинете генерала Стрэн Мер ждал дальнейших указаний.

В штабе Офальд, скрипевший в волнении зубами, вновь завел разговор о пропавших Солсове, Раке и Рейзасе. Ни один из них не вышел на связь с восставшими, а многочисленные посланники рефюра НСРРП не сумели найти ни одного из них. Только тут Мер, решивший на всякий случай арестовать всех штабных офицеров, вспомнил о коммутаторе и Ларке Древеке. Узнав о предательстве Солсова, Телгир, дрожа всем телом, упал на стул и хрипло проговорил:

– Дело сорвалось. Значит… – он замолчал, провел дрожащей левой рукой по лбу и устало опустил веки. Перед соратниками был сломленный, в одну секунду постаревший на полтора десятка лет человек, некрасивой бесформенной кучей из одежды и плоти осевший на казенном стуле в небольшой набитой людьми комнате.

Угрюмый Дрефлонюд попросил у Офальда прощения за недавнюю вспышку, но тот лишь махнул рукой.

– Вы не могли знать, Хэри, что наши противники ответят на клятвопреступление клятвопреступлением.

Помолчав несколько минут, Телгир встряхнулся, выпрямился и обвел горящим взглядом всех присутствующих.

– Это только начало, господа! Мы обязательно победим!

Лидеры восстания, зараженные этой неукротимой энергией, возрождавшейся в Офальде вновь и вновь, даже не взирая на поздний час и тревожные сообщения о положении дел, принялись за подготовку необходимых документов. Они разработали обращение к римнагскому народу, а также два указа, первым из которых учредили трибунал для вынесения приговоров за политические преступления, вторым – объявляли вне закона участников ноябрьской революции пятилетней давности и вменяли в обязанность всем военным и полицейским структурам искать и выдавать "главных подлецов ноябрьского предательства живыми или мертвыми в руки национального правительства".

Тем временем по Хеннюму, несмотря на второй час ночи и усиливавшийся снегопад, продолжали маршировать колонны боевиков со знаменами НСРРП, тут и там гремели духовые оркестры, группы националистически настроенной молодежи орали патриотические лозунги и песни. Часть отрядов АГ разгромила редакцию социалистской газеты "Хеннюм Сопт", другие врывались в дома богатых йеревов, сочувствовавшим ксармистам, захватывали хозяев в заложники и часто прибирали к рукам деньги и драгоценности. Горожан, выходивших на улицы, чтобы сделать националистам замечание о слишком громких криках или музыке тут же хватали и арестовывали, либо просто избивали на месте.

* * *

Шли часы, бесчинства националистов на улицах Хеннюма затихали, а в штабе путчистов возрастала тревога. Их посыльные не возвращались, от Репена после его громких заявлений больше не было никаких вестей, а курсантам во главе с Байсорхом не удалось захватить штаб Рака. Когда они подошли к зданию, их встретил отряд полицейских с обнаженным оружием. Ни Харгерд, ни командовавший полицией пожилой офицер не хотели кровопролития, и после безуспешных переговоров курсанты отступили. В это время через заднюю дверь из здания выбрался сам Тугавс, который поехал в свой штаб сразу после бегства из пивной, отправил несколько приказов городским полицейским, арестовавшим Репена и выставившим охрану у штаба, а после отхода курсантов Байсорха уехал в казармы к Солсову и Рейзасу. Надежда восставших на то, что триумвират одумается и не станет предпринимать против националистов решительных действий окончательно растаяла после двух обращений к нации.

Сначала генерал Тоот Солсов выпустил заявление, процитированное многими римнагскими радиостанциями, в котором выразил осуждение действиям путчистов, пригрозил им немедленной расправой и неоднократно повторил, что вынужден был под угрозой оружия выразить восставшим свою поддержку, точно также, как и остальные члены триумвирата. Вслед за генералом Тугавс Рак выпустил прокламацию, где комиссар, пользуясь своими чрезвычайными полномочиями, объявлял действия восставших незаконными, распускал НСРРП, Римнагский Боевой союз и прочие ультраправые движения, закрывал газету "Шлеферьик Ерахботеб", и обещал привлечь к ответственности лидеров путча и всех организаторов беспорядков в Хеннюме.

Оба этих заявления Телгир воспринял довольно спокойно. Его первоначальным планом был быстрый бескровный захват власти в Вабаяри, при котором сам собой подразумевался переход всех правительственных и государственных структур под контроль националистов, после чего он намеревался безотлагательно заняться подготовкой к маршу на Инбрел, вербовкой добровольцев, поставками оружия и сбором боевых групп со всех окрестных городов. Столкнувшись с неожиданными сопротивлением и предательством, Офальд несколько раз за эту бесконечную ночь переходил от отчаяния к самоуверенному восторгу и обратно, пока наконец не вытравил из себя все эмоции, постаравшись рассуждать холодно и здраво. Он произнес перед своими сторонниками речь, в которой призывал их продолжать борьбу, помнить, что их дело – правое, а в конце произнес: "Получится – победим, не получится – застрелимся!"

В половине шестого утра Офальд отправил на улицы города группы людей с призывами всем, разделяющим идеи националистов и сторонникам НСРРП вывесить на своих домах флаги с сактвиасом. Кроме того, Телгир отдал указание подготовить вечернюю серию из четырнадцати митингов, а также объявить о дневной демонстрации в поддержку национального восстания на площади Скигацпенл. Штаб немедленно заказал афиши и набросал план проведения этой акции, на которую, как надеялись восставшие, выйдут десятки тысяч хеннюмцев, придав тем самым необходимую для легитимности путча массовость всему происходящему в городе. Все руководители восстания, за исключением Мера, оставшегося удерживать штаб Солсова, выехали обратно в "Глюберкойбреррел", к которому уже не первый час стягивались отряды националистов, не занятые охраной захваченных зданий. Персонал пивной наскоро убрал следы массового митинга, и в семь утра, пока лидеры партии и Боевого союза заседали в отдельном небольшом зале на втором этаже, невыспавшимся боевикам подали скромный завтрак.

Когда агитгруппы, призывавшие горожан вывешивать знамена НСРРП, наводнили улицы Хеннюма, казалось, что восстание обречено на успех. Над ратушей (после стычки с ксармистами, бросившимися на защиту городской администрации), многими правительственными зданиями и просто в окнах жилых домов показались красные флаги с белым кругом и сактвиасом в его центре. Утренние газеты взахлеб писали о произошедшем в "Глюберкойбрерреле", в вербовочные пункты Боевого союза и НСРРП непрерывным потоком шли добровольцы, в казармах офицеры открыто агитировали за Телгира и призывали своих солдат присоединяться к готовящемуся маршу на Инбрел. Трехшрей, отвечавший за агитацию на городских улицах, постоянно получал от них сведения об аплодисментах и приветственных криках, которыми хеннюмцы встречали националистов.

* * *

В комнате, где заседали руководители путча, настроение было подавленным. Дрефлонюд, мрачно потягивавший красное вино, в сотый раз повторял:

– Я никогда больше не буду верить слову римнагского офицера.

Рессэ и Сегс составляли текст очередного обращения к вабаярийцам, листовки с которым должны были отпечатать к демонстрации на Скигацпенл. Наман, Рербогнез, Ниргег и Бьеликр принимали доклады от посыльных и командиров отрядов боевиков АГ и Боевого союза. Офальд, закусив нижнюю губу, бездумно рисовал что-то в небольшом блокноте. Пол вокруг его стула был усеян небрежно выдранными из блокнота листками с размашистыми карандашными набросками и эскизами. В восемь утра Телгир встрепенулся.

– Мы должны действовать, – заявил он, отшвырнув карандаш и стремительно вскочив на ноги.

Очередная волна энергии, накрывшая Офальда, и уже в который раз за последние часы сменившая приступ апатии, пробудила и всех остальных. Рефюр НСРРП отправил боевиков захватить здание управление полиции и освободить Репена, а Бьеликр поручил одному из своих отрядов конфисковать запасы только что выпущенных денег в типографии, принадлежащей йеревским братьям Курпас.

На протяжении всего утра в пивную прибывали отряды националистов из многих городов Вабаяри. Их наскоро кормили, объясняли боевую задачу и отправляли в разные точки Хеннюма. Во главе самой крупной группы из Тлусхадна приехал Роггер Стрешарс, тут же включившийся в работу по вооружению и распределению бойцов, помогая Ниргегу и Бьеликру. Без четверти девять из типографии привезли десятки коробок с инфляционными деньгами, в которых было около четырнадцати триллиардов (тысяч триллионов) обесценившихся марок. Их свалили в кучу в углу просторного зала. Сразу вслед за отрядом Бьеликра прибыли боевики АГ, которым, точно также, как и отряду Байсорха ночью, ничего не удалось сделать с сопротивлявшимися полицейскими: две группы противников с оружием наголо постояли друг против друга, не желая кровопролития, и после неудачных переговоров бойцы Ниргега вернулись в пивную ни с чем. Марген тут же посадил их в грузовики и отправил строить баррикады на мостах через Рази.

В импровизированный штаб путчистов стекались самые разные сведения со всего Хеннюма, и кучка бледных, уставших людей в насквозь прокуренной комнате пыталась справиться с этим потоком информации, анализировать ее и принять единственно верное решение, чтобы не загубить все дело. В некоторых районах города агитаторы с пачками листовок и плакатами попадали в руки полицейских Райзеса и военных Солсова, передвигавшихся по улицам большими вооруженными группами, и тут же брались под арест. Печатную продукцию двух националистких типографий, еще с ночи работавших на износ, сжигали прямо на месте. В других местах уже боевики АГ, захватывавшие стратегически важные жилые здания в центре города, превращая их в опорные пункты, брали в заложники чиновников, офицеров, богатых йеревов, сочувствовавших социал-демократам. К началу одиннадцатого утра в комнате над огромным залом "Глюберкойбреррела" разгорелся горячий спор.

Два Маргена, Бьеликр и Ниргег, предлагали оставить взбудораженный, вооруженный до зубов Хеннюм, собрать все имевшиеся в наличии силы и отойти к границе с Ивстаяром в городок Займехорн, где боевики АГ и отряды националистов из Боевого союза могли бы пегерруппироваться, дождаться подкрепления из крупных городов Вабаяри, получить оружие из тайников Мера и двинуться в поход большими силами. Рессэ, Сегс и Рербогнез, напротив, призывали выжидать, пока противник не перешел к активным действиям, сосредоточить все силы в Хеннюме, захватить все правительственные здания, не отступая и перед вооруженным штурмом, а затем, объявив город националистским, при поддержке населения арестовать всех несогласных с политикой НСРРП. Офальд молча слушал доводы своих соратников, грызя ноготь. Он не хотел отступать, не хотел выжидать, его буквально рвало на части желание действовать, однако рефюр партии не мог понять, что ему надо делать. Путчисты упустили шанс овладеть городом, когда еще ночью можно было захватить телеграф, министерства, воинские казармы, вокзалы. Теперь же они оказались в крайне сложной ситуации, из которой тщетно искали выход. К началу двенадцатого посыльный от Стрэна Мера сообщил, что штаб генерала Солсова, занятый националистами, окружен войсками и полицией. Это известие вызвало еще более ожесточенные споры, конец которым положил молчавший до того Хэри Дрефнолюд:

– Выступаем! – лаконично заявил генерал и не спеша поднялся на ноги, разминая затекшие от долгого сидения мышцы. – Мы должны пройти маршем по центру Хеннюма.

Авторитет национального героя был настолько велик, а сам он в это мгновение был на столько величественен, что Офальд даже не подумал оспаривать это рещение или возмущаться, что принял его не он. Телгир воскликнул:

– Этот марш должен стать демонстрацией нашей силы, и превратиться при поддержке населения во всеобщее восстание! Триумвират не посмеет стрелять в горожан!

– Я пойду во главе колонны, – спокойно сказал Дрефнолюд. – Скорее небо упадет на землю, чем вабаярийская армия повернет против меня.

Решение было принято, и из пивной во все концы города понеслись десятки посыльных с объявлением общего сбора. У входа в здание строились боевики АГ, руководители путча спешно приводили себя в порядок, умываясь, соскабливая щетину с щек, поправляя растрепанные волосы, глотая обжигающий кофе и разглаживая, насколько это было возможно, измятую одежду. Франт Ниргег даже умудрился принять какое-то подобие душа, воспользовавшись раковиной в туалете пивной, а Рессэ взял у одного из официантов белую рубашку. Камс Наман метался в поисках оркестра, однако музыканты давно разошлись по домам: в суматохе им забыли заплатить, а после еще и не накормили. Телгир, поправляя перед мутноватым зеркалом спадающую на лоб прядь волос, бросил вскользь:

– Наемные музыканты – это те же проститутки. Лягут под тебя, только когда заплатишь.

За десять минут до полудня внушительная колонна была готова к маршу.

* * *

Возглавляли шествие восемь дюжих знаменосцев с освященными в январе штандартами НСРРП, за которыми шли десять стрелков, призванных защищать огромные флаги с золотыми навершиями на древках. Следом выстроились руководители путча: Офальд, накинувший макинтош на свой сюртук, с одетым в гражданское Хэри Дрефнолюдом по правую руку и элегантным Камсом Бейнорш-Ретрихом по левую, полковник Марген Бьеликр, командир отряда личной охраны Телгира, созданного в пику Стрэну Меру, Ирьхул Фарг, руководитель АГ Марген Ниргег, в кожаной куртке, расстегнутой так, чтобы были видны ордена, второй председатель партии Сакор Ренкер в мягком шерстяном пальто. За своими лидерами шла узкая колонна из сотни бойцов Фарга, вооруженных карабинами, в блестящих касках и с притороченными к поясам гранатами, а параллельно к ней выстроились два лучших отряда боевиков АГ во главе с Сегсом и Рессэ. Замыкали эти стройные ряды курсанты Байсорха, с винтовками, к которым были примкнуты штыки. После них уже без всякого блеска и порядка расположились бывшие военные, студенты, добровольцы, рабочие и прочие примкнувшие к националистам сочувствующие. Это пестрое шествие тронулось в путь ровно в полдень.

Через четверть часа быстрого марша по пустынным улицам Хеннюма националисты под песню Каркэта "Римнагея, пробудись, разорви свои цепи!" подошли к мосту Игдюлва, который ранним утром не сумели захватить боевики АГ. Охранявшие переправу полицейские предупредили путчистов, что, если они вздумают подняться на мост, по ним тут же откроют огонь. По приказу Ниргега бойцы АГ окружили небольшой отряд полиции, выставив вперед карабины с штыками и крича: "Мы не хотим стрелять в вас, но и вы не стреляйте в своих братьев-римнагцев!" Начальник караула растерялся, и тогда боевики, подняв винтовки, смяли немногочисленных полицейских и расчистили мост для передвижения колонны. Перейдя реку, шествие наткнулось на толпы зевак, собравшихся на площади Лацпирамен послушать речь выступавшего с трибуны, окруженной отрядом АГ, Трехшрея, и приветствовавших колонну националистов восторженными криками. Многие присоединялись к идущим, а сам оратор призвал слушателей разделить с "истинными патриотами их нелегкое, но единственно верное бремя", удостоившись бурных оваций. В ходе движения колонна перестроилась, и теперь знаменосцы шли позади двух шеренг лидеров восстания, изо всех сил старавшихся держать строй и шагать ровно и быстро.

Офальд, с высоко поднятой головой и сжатыми в тонкую линию губами, шел по мокрой от медленно падающего и тут же тающего снега брусчатке, высоко вскидывая ноги в такт песне: колонна затянула "Славься Римнагея!" Он не смотрел по сторонам, не отвечал на приветствия горожан и почти не разговаривал с Хэри и Камсом, лишь изредка хватая за локоть то одного, то другого. Мысли с невероятной скоростью проносились за его лбом с тремя глубокими морщинами, словно застарелыми шрамами избороздившие бледную кожу. За те жалкие полчаса, что продолжался марш националистов по Хеннюму, Телгир, со свойственной ему быстрой сменой настроений, несколько раз перешел от глубокого отчаяния к всепоглощающей эйфории. Он погружался в темный омут бессильной ярости, когда думал о предательстве Солсова и Рака с Райзесом, и ощущал трепетание в груди, когда вспоминал о флаге с сактвиасом на городской ратуше. Он ощущал холодный липкий ужас при мысли о возможной перестрелке с полицейскими и военными, и преисполнялся гордостью, слыша нестройное, но громкое пение трех тысяч своих сторонников, идущих вместе с ним по городу, который вот-вот должен был – в минуты душевного подъема Офальд в это искренне верил – пасть к их ногам.

Втянувшись в узкую улочку Ташдерзенцисерс, колонна свернула направо и вышла на площадь Цасондопел, к армейскому штабу, у которого стоял отряд полиции в зеленых мундирах численностью в полторы сотни человек с винтовками наизготовку. Шествие остановилось, и Хэри Дрефнолюд громко приказал дать дорогу римнагским патриотам. Командир отряда, лейтенант Дониг, не обращая внимания на генерала, зычно скомандовал своим людям вести прицельный огонь по бунтовщикам, если кто-то из них направит оружие на представителей законной вабаярийской власти.

– Послушайте, лейтенант, – негромким, но отчетливым голосам начал Телгир, сделав движение вперед, – нас…

– Еще один шаг, – перебил его Дониг, с ненавистью сверля лидера националистов темными широко посаженными глазами, – и вы покойник.

Офальд замер.

– Нас тут тысячи! – крикнул кто-то из середины колонны. – А вас жалкая горстка! Мы сомнем вас, проглотим и не заметим!

Люди зашумели, задвигались, и Телгир обернулся, чтобы успокоить своих сторонников. В этот момент откуда-то из колонны бойцов АГ прозвучал выстрел, и полицейский, стоявший справа от Донига, застонал и упал на одно колено.

– Вторая рота, огонь! – закричал лейтенант и люди в зеленых мундирах начали стрелять по националистам, небольшая часть из которых, включая опытных военных Ниргега, Бьеликра и Дрефлонюда, сильно дернувшего Офальда за рукав макинтоша, бросилась на землю, в попытке уйти с линии огня, другие с громкими криками ужаса разбегались в поисках укрытия, и лишь некоторые отважились на ответную стрельбу. Бойцы Фарга бросились вперед в попытке защитить своих лидеров, а сам Ирьхул в отчаянном прыжке закрыл падающего после рывка генерала Телгира своим телом, и получил пулю в предплечье. Оказавшись на холодной мостовой, Офальд перекатился на бок, дрожащими руками шарил под своим макинтошем, пытаясь вытащить пистолет, и вдруг почувствовал, как на лицо ему брызнуло что-то теплое. Повернув голову вправо, он увидел исказившееся лицо Бейнорша-Ретриха с кроваво-красной кашей на месте носа и верхней губы с щегольскими усиками. Из мешанины мыщц, хрящей и осколков зубов толчками выплескивалась дымящаяся на холодном ноябрьском ветру кровь. Отвернувшись, Телгир пополз в сторону, то и дело натыкаясь на ноги боевиков АГ, стрелявших по полицейским. На брусчатке лежали уже с три десятка тел, некоторые еще шевелились, другие были неподвижны.

Слева от себя Офальд увидел уличную тумбу и привстал, чтобы одним броском оказаться за ней и укрыться от выстрелов, гремевших над Цасондопел. Он уже было начал движение к тумбе, как почувствовал сильный толчок в бок и горячий, обжигающий жар пополз по правой стороне его тела, отброшенного назад этим то ли толчком, то ли ударом. Телгир на секунду зажмурился, но тут же открыл глаза. Он видел, как Ниргег что-то кричит, держась темными от крови руками за бедро, как Дрефнолюд медленно встает с мостовой, брезгливо отряхивая мокрое пальто и не обращая внимания на свистящие вокруг пули, как исчезают за углом дома на Ташдерзенцисерс бегущие со всех ног Рессэ, Сегс и Бьеликр, как неподвижно лежит Ренкер с обезображенным двумя пулями лицом. Офальд попытался встать, и опрокинулся навзничь, ощущая, с какой невероятной скоростью жар сменяется смертельным, невыносимым холодом. Он силился поднять голову, чтобы посмотреть, удалось ли его сторонникам одержать победу над горсткой полицейских, однако даже на такое простое движение лидеру Национал-Социалистической Римнагской Рабочей партии Офальду Телгиру уже не хватило сил. Он лежал на холодных мокрых камнях хеннюмской площади, а в ушах его звучал голос Илосы: "Ты-не-станешь-художником! Ты-не-станешь-художником!"

С огромным трудом Телгир оскалился, растянув белые губы в некое подобие усмешки. Он не стал художником. Мириады мыслей, всегда роившиеся в его голове, словно выдуло ноябрьским ветром. В этом непривычном мысленном безмолвии, нарушаемом лишь голосом отца, все еще звеневшим в ушах, Офальд медленно прикрыл веки, которые через несколько секунд поднялись будто сами собой. Плотная пелена туч разошлась на мгновение, и неяркий кружок осеннего солнца нехотя вынырнул из этого толстого одеяла, совсем как в тот мрачный тихий день, когда мальчик, обвязанный материнской шалью, упорно старался не мигать, глядя на небо во дворе старого нескладного дома. Илоса замолчал, и в наступившей тишине Телгир в одно мгновение понял, что ему обязательно нужно написать Леагне с Улапой, поиграть с племянниками, съездить на могилу матери и увидеть Нифстеан, которая наверняка все еще ждет его в своем красивом доме на тихой улочке Фарура, окончательно превратившегося в пригород старого доброго Инцла.