миазмами его, – хорош любовник
хоть для такой…
62
Глухая ночь. Не далеко от центра,
а как в глухих окраинах темно.
Иду тропой неверной, брать машину
боюсь. Когда был молод, проходил
такие расстояния в полночи,
но это – останавливаясь пить:
тогда ночь напролет нам продавали…
Мы славно расстоянья коротали.
Дошел, разделся, завалился спать –
ни пить не стал, ни мертвых поминать…
63
А смысл какой сдавать ее властям?
Ты, что ли, веришь в справедливость мести?
С чего бы? Умножать законом зло
мы можем, это просто, громоздить
на смерть другую смерть, за срок, отнятый
у жизни, исчислять срока тюрьмы,
чтить каббалу, брать коэффициенты:
за день твой сколько взять моих, ее,
и хватит ли их? Мы долги заплатим?
Останешься должна нам? Как считать?
Не умножать страдания, когда
их можно не умножить, – это бритва
Оккамовой нержАвеющей стали.
Мы правосудью верить перестали.
64
Я б запил, но здоровье, но мой нрав
унылый, робкий, мелочный… Я в книги
зарылся с головою, я читал
Бальзака или Диккенса – не помню,
но что-то мне знакомое давно
листал, блуждал по буквам мутным взглядом –
твой лик всплывал и оставался рядом
с открытою страницей… Я гадал
по строчкам, их ответ не понимал.
65
Так время проходило в одиноком
квартирном заточении. Я ждал,
что вызовут в полицию, начнут
свои расспросы. Буду лгать привычно,
отдамся им на волю, горемычный, –
пусть ищут отпечатки, пусть находят,
а я признаюсь, я и так на взводе,
пускай сажают. Перемена места
меня не занимала, если честно.
66
Никто не приходил. Пути кривы