такие руки тонкие, что страшно
сломать их было, – белые бессильно
легли под грудью, я свечу зажег
и закурил. И сизый дым поплыл
по комнате и, едкий, заклубился
вокруг тебя, меня, распространился
по всей квартире – и невидим стал
твой смертный лик. Не закрывал зеркал
материей тяжолой, грубой, черной,
и в воздухе светло было тлетворном.
52
Мы труп несли. Ты билась головой
о грязные ступени, я хрипел
одышливо, я путался ногами
в неровном спуске, ты отяжелела
от смерти, я от ужаса ослаб,
она руководила, страшно было
подъездных звуков: хлопанья дверей,
мяуканья, жилого шума. Явно
мы были подозрительны – взгляни,
сосед-бездельник: две согнув спины,
подельники добычу забирают,
несут свое и устали не знают.
53
Мы тело отнесли вниз, погрузили
в багажник – труд совместный, труд благой.
Лежи, как в лоне матери – сырой
земли, в клубок свернувшись,
уткнувшись
головой себе в колени,
безмолвная, бессильная.
Тебе
мой долг уплачен: я, сдирая кожу,
копал могилу, клал продроглый труп
внутрь, в тьму земную. Хорошо, что чуть
оттаяла, я ломом управлялся,
рыл заступом тяжолым, запыхался,
холм накидал, сравнял, утрамбовал,
какие-то молитвы бормотал.
Какие? Как блудливый повернулся
язык? Как словом я не поперхнулся?
54
Прими, Господь, рабу твою, прими
невинную, виновную, любую,
прими в свою сень тень немолодую
и робкую. Следы с нее сними
ужасных ран и тления: природа
податлива желаниям твоим,
смерть обратима, есть живые воды,
весь ход событий тоже обратим.