у правосудия – когда не надо, вредно,
мчит голову сломя. Мы кто, сказать
по правде, чтобы нами занимались?
Будь мы преступники, будь жертвы… Таковы
Фемиды русской правила игры,
что, чувствуя отсутствие наживы,
она трактует сроки терпеливо.
67
А что Марина? Мне о ней забыть
хотелось, но она, оставив пыл
смешной тогдашний, к правильной осаде
в сознанье сил и сроков приступила:
она за мной ходила, мне звонила,
ждала под дверью; я, пока хватало
сил, ей сопротивлялся, но, должно быть,
она была права насчет отравы –
мне становилось хуже; я впустил
ее к себе домой – ты не подумай
себе: я полумертв был, ничего
быть не могло, я вял, угрюм и грязен
ее встречал – она как разглядела,
так сразу заметалась…
Расхотела…
68
Я вызову врача. – «Не надо». – Надо!
Ты погляди: весь белый, пот холодный,
да краше в гроб кладут! – «Вот и клади,
когда пора; пока я жив – уйди».
69
Лет столько-то, такой-то точный адрес,
такие-то симптомы. Да, мы ждем. –
Шлагбаум поднимаем, гости в дом –
их двое: суетлива медсестра,
вальяжен врач. – Зашла к нему вчера,
все думала – пройдет, поила теплым. –
Врач нацепляет цейсовские стекла,
разыгрывает Чехова. – «Их штербе», –
шепчу ему, но он не понимает,
он с шеи гибкий стетоскоп снимает.
70
«Дышите, не дышите, встаньте, лягте,
поворотитесь боком, так, вот этак». –
Силен и груб, ворочает меня
и слушает. – «Ну, надо увозить.
Белье возьмите, тапки, бритву, мыло.
Недельку полежит, а там посмотрим»…
Разрежем труп блестящим, чистым, острым…
71
И я сошел за ними в лифт, мы – в глубь
подъездного колодца; я боялся,