я до сих пор не знаю. Быть не может,
чтоб это я… Я помню все движенья
свои в короткой схватке: так, вот так –
неловкие и медленные – так.
Боялся навредить ей, не спасти –
как на тебя подумать мог, что смерти
предашься так безвольно? Непонятно,
откуда труп, откуда крови пятна,
откуда этот запах.
Мы сидели
до вечера, мы ждали, что уймется
движение на улицах, удастся
нам незаметно с ношею пройти
до близко припаркованной машины,
а там – путь дальний, снежный, след резины
на дальних пустырях, поспешный труд,
чтоб как-то от людей запрятать труп.
50
Воскресни, ведь это просто, а?
Кость, плоти восстанови.
Не можешь чего? Ну да – больна,
ну темное что есть в крови,
ну слабость, ну жил разорванность,
ну сердце металл чужой
трогает, острый ржавеет,
ворочаешь его собой,
ну как-то уже без воздуха
обходишься – и сама
перенимаешь комнатную
температуру – а тут зима.
Но это ведь все неважное,
малое – можно жить,
надо жить, и не такое ведь
приходилось с тобой сносить.
Все раны, уроны разные
можно ведь и стерпеть
заживо – прогони ее,
сучую суку, смерть.
Воскресни, как смерти не было,
не вспомни мою в ней роль,
чтоб все нездоровье сгинуло,
даже старая стихла боль.
51
Я одевал тебя – к чему теперь
приличия, раз темень на дворе
и некому смотреть? Я белый батник
нашел в комоде, вытащил оттуда
прямую юбку, выгладил ее,
я причесал растрепанные пряди,
иконку положил, сложил крестом