Полёт японского журавля. Я русский

– Есть удачи, – откозырнул Михаил, принимая бумаги. Андрей уже собрался уходить, но вдруг спросил:

– А тебе не интересно, что на самом деле случилось с человеком по имени Ким Сан Дё? С настоящим Ким Сан Дё. – Товарищ Ким, с любопытством посмотрел на Михаила. Тот пожал плечами. – Вообще-то узнать следует. Да, мне интересно.

– А чего же сам не спросил? Ты же разведчик.

– Так это вы разрабатывали мою легенду?

– Ну, не так, чтобы всё. Но в основном это моя идея, – улыбаясь согласился товарищ Андрей. – Настоящий Ким Сан Дё ушёл в Китай ещё перед войной, той войной, когда здесь ещё хозяйничали японцы. Был голод, и родители бросили его, точнее оставили на попечение родственников, а сами ушли в Китай. Я не поверил сначала. Ким Сан Дё было семь лет, когда он один пошёл вслед за родителями.

– В Китай?

– Ну да, в Китай.

– И что с ним случилось?

– А… заинтересовало. Так-то вот. Он долго бродил по Китаю, а в итоге оказался в Советском Союзе. Он и сейчас живёт там, в Хабаровске. Удивительно, не правда ли? Выходит, что вместо него ты вернулся в Корею, чтобы прожить часть его жизни. А теперь угадай, какое у него имя?

– Русское, вы имеете в виду?

– Ну да, не английское же.

Михаил пожал плечами.

– Его имя Миша, – рассмеялся товарищ Ким.

Михаил аж подпрыгнул.

– Но меня тоже звать Миша. Так, наверное, не бывает.

– В жизни всякое бывает. Просто, человеку проще видеть во всём необычном случайность.

– А что же это, по-вашему?

Товарищ Ким улыбнулся и пожал плечами. – Если бы я знал. Всё хотел спросить… Говоришь по-корейски неплохо, но вижу что не кореец. Ты кто на самом деле, если не секрет? В личном деле у тебя китайское имя.

Михаил тоже пожал плечами, – уже не знаю, наверное, русский.

– Так правды и не сказал. Теперь вижу, что ты настоящий разведчик.

Они рассмеялись и пожали друг другу руки.

Машины приехали через два часа. Раздался сигнал горна, вся живая масса словно один большой организм поднялась и стала собираться. Солдаты быстро выстроились у полевой кухни, каждый получил свою пайку еды, потом так же быстро и организованно они погрузились в машины. Михаил без труда отыскал машину с номером сорок четыре, это был советский ЗИС. Некоторое время он смотрел на бортовой номер, размышляя над тем, что в этих цифрах ему показалось особенного. Потом вспомнил, что сорок четыре был номером лагеря, в котором он отбывал срок. Водитель прочитал записку от товарища Кима, и, улыбаясь, кивком пригласил в кабину.

– Ким Сан Дё, – представился Михаил.

– Ты, наверное, из Кимхе? Знаю такой город. Меня зови просто Пен.

Когда въехали в город, была глубокая ночь. Михаил с волнением смотрел на разрушенные дома, они сопровождали его на протяжении всего пути, пока машина ехала по городу. По-прежнему брели вдоль дороги беженцы, с тревогой оглядывая проезжавшую колонну. Здесь же у стен уцелевших домов, прямо на земле, окружённые домашним скарбом, спали люди. По отметинам на штукатурке нетрудно было догадаться, что здесь шли жестокие бои. На одной из улиц колонна остановилась. Оказалось, что головная машина передними колёсами заскочила в воронку от снаряда, загородив проезжую часть. Машину быстро вытолкали из ямы, но пришлось менять одно колесо.

Вскоре колонна въехала на большую площадь, окружённую противотанковыми ежами и подобием баррикад. Всюду были военные. То, что увидел Михаил, вызвало в нём ступор. Принятое им за мешки оказалось телами, их было много. Это были гражданские люди, погибшие во время бомбёжки, в изорванных одеждах: старики, женщины, дети. Неподалёку от этой массы тел стояло несколько молодых женщин, одетых в длинные шаровары, и рубахи. Женщины скорбно рассматривали тела, видимо, выискивая близких. Некоторые из них громко плакали, прикрывая лица платками. Солдаты по команде офицера повыпрыгивали из машин, и стали строиться. После очередной команды часть из них стала грузить тела в машины. Михаил некоторое время наблюдал за происходящим, пытаясь убедить себя в том, что это сон, а потом, попрощавшись с водителем, нерешительно побрёл вдоль дороги в сторону уцелевшей группы домов. Где-то надо было дождаться утра. Разрушенные улицы вызывали чувство тревоги и тоски, всматриваясь в тёмные силуэты домов, ему показалось, что это действительно страшный сон, но картина, увиденная им ещё недавно на площади, говорила о том, что это явь, его окружало страдание и горе. Он сразу вспомнил разговор с Вязовым, осознавая вживую то, что хотел донести до него Илья Ильич. Если бы не этот долгий разговор, то неизвестно, как отреагировал бы он на всё что увидел здесь. И это был лишь первый день, а впереди была неизвестность. Мимо небольшими группками проходили люди, они, как и Михаил, в тревоге озирались по сторонам, заглядывали в разрушенные дома, в надежде отыскать убежище для ночлега. Сам он входить в эти брошенные дома сразу отказался. Он долго стоял напротив зияющих темнотой окон одного из уцелевших домов, и почему-то вспомнил свой приезд в бывший лагерь. Тогда его тоже накрыло волной тоски и тревоги, когда в отблесках ушедшего за горизонт солнца непонятными изломанными конструкциями стояли вокруг него остатки бараков, чёрными скелетами пугающе торчали из земли вышки часовых. Не в силах осознать происходящего, он хотел развернуться и бежать назад. Тогда остановила случайная встреча с бывшим командиром отряда. Теперь бежать было некуда, и даже если бы он побежал, то впереди всегда была встреча с самим собой. Стоя у разрушенного дома, Михаил вспомнил, как тогда увидел в темноте леса едва заметное святящееся окно, и как этот тусклый свет изменил его состояние. Ему вдруг подумалось, что светила не лампа, а сердце Тимофея, и именно его свет увидел он в темноте. Сейчас Видение этой картины было настолько ярким, что он физически почувствовал в груди нечто горячее, даже огненное, пульсируя по всему телу. Его словно затопило, и щемящей тоской по прошлому, и состраданием к тому, что он видел теперь. Вместе с тем, воспоминания о России, о старике Тимофее, вселили в него тепло и надежду, что всё это когда-нибудь пройдёт. Он успокоился и пошёл дальше.

Стояла середина сентября, несмотря на ночь, воздух был тёплым и сухим. Пройдя несколько кварталов, он вышел на берег реки, что протекала через весь город. Мост охраняли военные. Дождавшись группы беженцев, Михаил затёрся в толпу и, минуя обыск и проверку документов, прошёл на другую сторону реки. За ней он нашёл укромное место среди небольшой рощицы, где и провёл остаток ночи.

Проснувшись с первыми лучами солнца, он переоделся в свою новую одежду, а потом долго бродил по городу, опасаясь, что за ним может идти слежка. От этой мысли, что за ним может идти шпик, Михаила немного лихорадило; первые шаги в образе разведчика совсем не походили на то, чему обучали его в школе: вокруг была разруха, и казалось, что никому до него не было ни какого дела. Однако, когда чей-то взгляд останавливался на нём, Михаил замирал в волнении, и едва справлялся с желанием увести глаза. Для уверенности, он подходил к людям, и задавал самые нелепые вопросы – где можно найти еду, ночлег, и прочее. Исподволь выяснял, как найти нужную ему улицу, но люди, словно, не замечали его, это были беженцы, все они бежали от войны в поисках покоя и крова. Поняв, что вокруг одни только беженцы, которые вряд ли ему помогут отыскать улицу, Михаил рискнул и обратился к военному регулировщику. Тот долго разглядывал документ, которым снабдил его товарищ Ким, после чего махнул рукой, указывая примерное направление. На ногах, обутых в непривычную чужую обувь, болели мозоли, и чтобы не привлекать внимание своей хромотой, он снял ботинки, спрятав их в мешок, и побрёл босиком. Только после полудня он набрёл на улицу, которую искал. Единственным уцелевшим домом в округе оказалась маленькая будочка, в каких обычно сидят мастера по ремонту часов и обуви. Все остальные дома были разрушены до основания, или стояли пустыми, чернея глазницами выбитых окон. Усевшись прямо на землю у одной из уцелевших стен дома, по примеру беженцев, Михаил стал наблюдать. Выложив из мешка ботинки, он стал делать вид, что занят починкой. Обувь и на самом деле нуждалась в ремонте, но под рукой кроме перочинного ножа ничего не было, и пришлось ограничиться просушкой стелек и развязыванием шнурков.

Михаил съел банку тушёнки, используя палочки, и поднявшись, лениво пошёл к мастерской. Он постучал, а затем открыл дверь.

– Время обеда, – недовольно пробурчал обувщик, не отрываясь от своего занятия.

Сарайчик был небольшим, с одним окошком, топчаном и маленьким верстаком, на каких обычно режут кожу. Вся утварь, развешанная по стенам, запах кожи и клея, напомнили Михаилу его дом, мастерскую отца. Он оцепенел от этого давно забытого ощущения чего-то родного и знакомого. Михаил набрал в лёгкие воздух и негромко спросил: – Могу я здесь починить свои ботинки?

Обувщик поднялся, и повернулся к окошку, это был щуплый пожилой человек. Не поворачивая головы, он сказал:

– За ваши деньги можно починить даже оторванный ослиный хвост.

Михаил прыснул от смеха, понимая, что либо агент большой шутник, либо сам он попал в глупое положение. Хозяин повернулся и снова произнёс ответ, но уже так, как надо. Лицо старика показалось Михаилу знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и когда они встречались. – Ну что стоишь как столб посреди дороги. Давай, починю твои ботинки, – скомандовал обувщик расплывшись в улыбке, и тут Михаила словно взорвало. Перед ним стоял Ли Вей. Он лукаво улыбался беззубым ртом, строя нелепую рожу. Михаил выронил из рук ботинки и вскрикнул так громко, что сам испугался.

– Ты? Ты живой? Ли Вей, ты жив!

– А ты что думал? Что я буду стоять перед тобой мёртвым? – гнусавым голосом ответил Ли Вей, непринуждённо обходя гостя, и затворяя за ним дверь. Это был всё тот же китаец Ли Вей, узнать которого можно было и просто и невозможно. Его лицо украшала характерная тонкая бородка и седые усы. Это лицо, слегка изъеденное оспой, было маленьким и морщинистым, словно сушёная слива, и чрезвычайно подвижным. Утрата половины зубов нисколько не портила его, глаза всё так же светились мудростью, и вместе с тем были лукавыми и озорными. Это был Ли Вей. Он подошёл к гостю вплотную и обнял его за плечи.

– Как же ты вырос, мой мальчик. Я с таким удовольствием наблюдал за тобой из окна.

– Но почему ты тогда не вышел?

– Ты с таким аппетитом уплетал английскую тушёнку, что я побоялся тебе отвлекать. Я бы всё испортил. Я не для того ждал тебя всё это время.

Ли Вей стал вытирать глаза, а Михаил продолжал стоять посреди комнаты, и никак не мог поверить в то, что Ли Вей жив.

На маленькой железной печке Ли Вей нагрел чайник и напоил Михаила чаем. После того, как они поели в полном молчании, Ли Вей рассказал, что случилось на барже в ту последнюю ночь, когда он бесследно исчез. События той ночи всё ещё держались в памяти Синтаро, он хорошо помнил как старик, изнурённый плаванием и болезнью ушёл на палубу, незадолго до этого оставив ему свой крестик, и как на следующее утро его не нашли среди каторжан. Потом Синтаро вспомнил, как вместе с другими осуждёнными стоял на пирсе, перед погрузкой в машины, и его допрашивали двое в штатском. Тогда это не показалось необычным, но сейчас он понял, что Ли Вея искали неслучайно, и причина по которой он неожиданно исчез была именно в этих переодетых в штатское полицейских.

– Ты знал, что тебя будут ждать на берегу? – спросил Синтаро.

– Догадывался. Особенно после того, как выяснил, что за мной следят. Я тебя предупредил тогда.

– Я помню, это был Ясуши. Но куда он делся? Ты что, убил его?

– Нет, конечно. Разве может такой немощный старик, как я, одолеть пусть не молодого, но сильного шпиона. Можешь мне поверить, я не убивал его. На палубе во время шторма, когда баржа стояла на якоре, он поскользнулся и упал за борт. Я не виноват. Хотя, если бы он был более осмотрителен… Он наступил на дельфиний жир.

– Жир? Тот самый дельфиний жир?

– Да, дельфиний жир, тот самый. Я им намазал тело, чтобы не замёрзнуть в воде, иначе мне не доплыть было до берега. Ты разве не знаешь, что жир защищает от холода? Вот почему я всё ещё жив, дорогой мой… Какое у тебя имя на этот раз?

– Сан Дё. Ким Сан Дё, – задумчиво ответил Михаил, всё ещё блуждая в прошлом. – Значит, ты всегда был разведчиком? Ты жил в Японии и шпионил? И ты всё время использовал меня. Натаскивал как свою охотничью собаку.

– Можно и так сказать. Думаю, сейчас ты способен простить старика.

– Я не сержусь. Просто не могу поверить в это. Ты всё время готовил меня? Ведь так?