Полёт японского журавля. Я русский

– Дядя Тимофей, для чего ты позвал меня в тайгу? Не для охоты же. Ведь самому столько ходить по тайге трудно, – долго не решаясь, всё же спросил Михаил.

– Позвал? – Молчание старика было предсказуемым. Он всегда делал паузу перед тем, как ответить, и всякий раз Михаил замечал в глазах не отсутствие ответа, а колебание, делиться или не делиться им. – Зачем, говоришь. Охота не главное, верно. Ждал я тебя, Миша. Все эти годы ждал. И когда ты появился в темноте, я не удивился. Конечно, это было неожиданно, но это другое. Ты не думай, что это от одиночества. Мне уже люди в тягость, хотя, одному тоже не мёд на белом свете. Люди ведь, они как дети, их либо к сердцу подпустить к самому, либо на расстоянии выстрела держать. Ты, гляжу человек особый, в душу не лезешь, и вроде как, тепло в тебе есть, и не скупой ты на это тепло. Недаром тебя Ядвига приметила. Она людей понимала. Горя пережила много, оттого и понимала. Вот и тебя приметила среди заключённых, а такой случай особый. Но не о ней говорю, хотя тебе эта тема дорога. Ждал я тебя с вопросом, но пока задать его не могу, не время. А в тайгу потянул тебя, в том, может быть, мой шкурный интерес, хотя мне уже ничего не надо. В этой жизни у меня было всё. Ты же помнишь, какую микстуру тебе давала Ядвига, когда тебя бревном стукнуло. Одной ногой тогда ты в могиле был, а может и двумя. Я за тем лекарством двое суток шёл. Шибко боялся, что не отыщу. Но нашёл всё же.

– Мы туда идём?

– Туда. Завтра к вечеру придём. Хочу, чтобы у тебя было это… Да и мне оно лишним не будет. Каменным маслом его охотники называют. Когда-нибудь и тебе оно пригодится, как мне тогда.

– Но вы же для меня тогда старались.

– Не только. От меня ждали помощи, а что я мог дать? Кабы не это средство, не помог бы.

– Расскажи про то, как вас в Порт Артуре… – Михаил не нашёл нужных слов, чтобы закончить мысль, но старик его понял.

– Это тебе Ядвига выдала мой секрет? Просил её молчать. Ладно, на неё не сержусь. Ты ведь японец, и сейчас думаешь, что передо мной сидит тоже японец. Ведь так?

– Так, – неуверенно произнёс Михаил. В этот момент вдруг залаяла собака. До этого она чуть поскуливала, поглядывая то на людей, то в густую темноту.

– Кажется, к нам гость, – тихо произнёс старик, поднимаясь. А ну, Миша вон ту валёжину, и всё, что горит, наваливай в костёр, а то он совсем погас. Чую, ночь будет неспокойная, а причиной тому наша Белка.

– Кому же нужна наша собака?

– А ты не догадываешься? С кем век не дружат собаки?

– С кошками.

– Верно. Это тигр, или что-то вроде него. Не дай бог.

– Что же нам делать?

– Время покажет. У тебя кажется, был фонарик. Это хорошо, что он у тебя есть. Давай-ка посветим, глаза у кошек зеленоватым светом горят, не так как у других. Может и высветим.

Михаил блеснул лучом по кустам, и тут же, среди деревьев сверху полыхнули, словно фары, два пучка света.

– Видал? Вон она? На сук забралась бестия.

– Кто это? – едва ли не прокричал Михаил от волнения.

– Не бойся, рысь это. Та ещё воровка, но мы её пугнём сейчас. У меня холостой есть. Давай ружьё. Пусть знает, что это наша территория.

Выстрел пронёсся отголосками эха, собака залаяла, и в ту же секунду послышался шлепок мягких упругих лап о землю и резвое бегство непрошеного гостя.

– Вот так, теперь можно до утра спать спокойно. Но костёр будем поддерживать, пока не рассветёт. Пока ты подежурь, а как сморит на сон, меня толкнёшь. – Старик постелил свою подрубленную шинель на приготовленную для этого лежанку, немного поворочался, и вскоре заснул. Сон его был тихим и спокойным, как у ребёнка. Михаила удивило, как быстро произошла смена настроения старика, как остановился ход его мыслей, словно кто-то умышленно всполошил обитателей поляны, чтобы закрыть ненужную и непростую тему.

Он ещё долго сидел, глядя на огонь, словно растапливая накипевшее в душе. Перед глазами проплывали образы ушедших людей, звучали их забытые слова, он понял, что это уже ему снится. Последним усилием воли он открыл глаза, и осознав, что сон едва не сломил его, вскочил на ноги. Натаскав из глубины поляны сушняка, он соорудил над костром что-то вроде пирамиды и снял с себя сапоги и всю одежду, оставшись в одних штанах. Новое незнакомое чувство заполнило всё его тело: огонь, ночная прохлада и стена тёмного леса вокруг возбудили в нём странное чувство. Особой, даже сказочной картиной выглядела поляна со стороны, когда испытывая волнение и страх, Михаил отходил от костра, надолго задерживая взгляд на этом мизерном пространстве среди тёмной и непроницаемой тайги; всё выглядело сказочной декорацией. Незаметно костёр разгорелся, вызывая в душе ответную реакцию: это был восторг. Он даже испугался, что огонь перекинется на лес; это был уже не просто костёр, а факел, искры которого улетали высоко в небо и там исчезали. Огонь постепенно утихомирился, шипели сырые валёжины, потрескивали сучья, а Михаил всё больше проникался чувством благодарности к человеку, который привел его на эту поляну. Жар костра словно выжег из него накопившуюся боль. Он подумал, что впереди ещё будет много таких костров, и его путешествие только начиналось. Лёжа в отдалении, и глядя на языки угасающего пламени, Михаил успокоился, сон стал заполнять его сознание, сквозь него он видел, как бесшумно поднялся старик, подкладывая в костёр сухих веток, это было сказочное действо, вызвавшее в нём волну удовлетворения и благодарности к старику. Как и всегда, он не заметил как явь превратилась в сновидение, глаза наконец, сомкнулись, и до самого утра он уже видел одни только сны – как он летит среди полей, словно большая птица, а вокруг всё усыпано белыми и розовыми цветами.

Когда он проснулся от толчка в плечо, то почувствовал пронизывающее чувство блаженства во всём теле. За всю жизнь не было у него такого сна, тело словно гудело изнутри, в суставах не чувствовалось усталости, в них была сила и желание идти вперёд и только вперёд.

– Хорошо спишь, однако, не добудишься тебя.

Костер уже потрескивал от новых дров, закипал котелок, скулила собака на привязи в предчувствии дороги, небо было ясным. – Погоди, набегаешься ещё, – разговаривал с Белкой старик. – Наешься за день мышей, не волнуйся. Отпусти тебя сейчас, потом и не докричишься. А к обеду явишься вся в репеях. А на кой ты нам такая красивая.

Они быстро поели остатки копчёного мяса, запивая зелёным бульоном, правда в котелке ещё плавало несколько грибковых ножек и шляпок, поскольку старик успел с утра, как он выразился, пробежать по кустам.

– Вот так, паря. Не ленись в тайге, и никогда не помрёшь с голоду. Идёшь, и смотри, ягоду по дороге собирай, всё, на что глаз упадёт, только не останавливайся надолго, иначе не дойдёшь куда шёл. Ну, в путь, что ли.

Он встал, перекрестился на все четыре стороны, делая неглубокие поклоны, словно благодарил кого-то за ночлег. Когда Михаил уже в пути спросил, к кому он обращался, дед Тимофей лишь странно повел глазом, и приставил к губам указательный палец, давая понять, что о подобных вещах не принято спрашивать. Потом расхохотался и пошёл быстрей. Дед был весёлым и порой непредсказуемым.

Они уходили всё дальше от жилья, поднимаясь в самые отроги хребта. Пушистые макушки кедров россыпями укрывали склоны зелёных сопок, здесь они были в недосягаемости от пил и топоров, гулял ветер, заставляя шуметь верховой лес, а они всё шли и шли. Михаил крепко сжимал в руках ружьё в ожидании добычи. Ею были рябчики и горлицы, перелёты которых вызывали в нём неописуемый восторг и азарт. Трёх он уже успел подстрелить, и теперь в мешке лежал и обед, и ужин. Дед Тимофей довольно поглядывал на своего ученика и всё время подгонял его вперёд. Выйдя на небольшую таёжную речку, они сделали окончательный привал, старик тут же достал снасти и через считанные минуты уже отправился ловить рыбу. Пока закипала вода, он успел наловить хариусов, объясняя Михаилу, как их быстро и правильно приготовить. Оказалось, что их вовсе не надо варить, а лишь присолить, и к утру рыба будет такой, что «за уши не оттянешь», – как выразился Тимофей. Они сварили похлёбку из трёх горлиц и одного рябчика, и оказалось, что вкусней этой еды нет ничего на свете.

– Сильно едой не увлекайся, – предупредил старик, отодвинув котелок. – Сытость мешает всему. Всегда будь немного голодным. Для этого надо включить волю. Всегда оставляй место для желаний тела, а без них жизнь не интересна. Сытый человек уже ничего не желает, он только думает о еде, это рабство.

Слова потрясли своей простотой и суровостью. Михаил неуверенно положил ложку, поглядывая на старика. Тот рассмеялся.

– Напугал я тебя, паря, все мозги запудрил. Правда, вкусно вышло, а я тебя ругаю.

– Я наелся, правда, – словно извинялся Михаил, поймав себя на обжорстве.

– Ладно, ладно, с кем не бывает. Организм требует. Погоди пару часов, опять поешь, еда только вкуснее будет.

Снова была ночь, длинная и звёздная. Они стояли лагерем перед большим хребтом, подковой огибавшим их становище, и весь он сплошным ковром был укрыт кедровыми деревьями. С утра в лесу было прохладно и чисто, мягкий мох делал ходьбу неслышной и упругой. Дед Тимофей медленно поднимался по ряжу, вспоминая путь. В одном из сырых распадков они быстро нашли каменное масло, это был налет действительно маслянистого, немного сероватого вещества, внешне очень похожего на обычную гашеную известь. На камнях, покрытых этим налетом, всюду были следы зубов животных. По словам старика, ими были в основном копытные. Они и грызли и лизали эти камни, и сходились в это место отовсюду. Набрав, как выразился старик, для внуков и правнуков, они снова вернулись к речке, съели всех солёных хариусов, доели вчерашних рябчиков и тронулись в обратный путь. Путь этот не был лёгким для Михаила, ноги его от непривычки болели, мешали ходьбе свежие мозоли, но в душе было легко и радостно. Но чем ближе подходили они к жилью, тем заметней была грусть на лице старика. Он всё больше молчал, лишь изредка указывая новичку места, куда ходить не следует.

– Буреломы, глухие распадки, чистые леса, влекут только дураков, – учил старик. – Выбирай путь между, держись всегда края, границы, и тогда зверь сам выйдет на тебя. В любом деле не лезь в гущу, и не выходи на открытое. В одном случае ты ничего не увидишь, в другом увидят тебя первого, и тогда добычей будешь ты сам.

– Ты воевал? – Спросил Михаил в последнюю ночь их путешествия, когда они сидели у костра. Старик долго не отвечал.

– Война не тема для душевной беседы, парень. Пока ты молод, тебе интересно, потом понимаешь, что всё это только для романов. Я воевал, куда б я делся, коли казаком родился. За белых воевал, и за красных тоже. И везде меня вела чья-то рука. Нас толкают воевать, и любуются тем, как мы умираем. Ты всё это когда-нибудь пройдёшь. Вот, смотри, – старик расстегнул рубаху и повернулся спиной. – Вот, что остаётся от войны.

Шрамы потрясли Михаила, он молча опустил голову.

– Это паря видимая сторона, цена её невысокая. – Старик неожиданно снял с шеи красноватый медный крестик. – Это тоже память о войне, только внутренней, когда она навсегда поселяется в твоём сердце. Был ведь у меня друг когда-то, и война нас захотела сделать врагами. Но она только развела нас по разным дорогам. Давно это было, очень давно. Вот таким был, как ты. Мне не захотелось забывать о нём, и тогда я предложил ему свой крест в обмен на его, перед тем, как разминуться в жизни. Он тогда подался к красным, а я к своим.

От этого рассказа в горле у Михаила пересохло. Он достал свой крест и протянул старику. Глаза старика блестели.

– Думал, когда это случится. Ждал момента, чтобы спросить, откуда у тебя этот крест, но почему-то слов не находил. А ты сам их нашёл. – Старик взял крестик и сжал его в ладони. Глаза его лучились. – Ваня, Ваня… Вот и встретились через столько лет.

– Его звали Ваня? Но мне его дал Ли Вей. Он китаец.

Старик кивнул, разглядывая и поглаживая крестик. – Ли Вей, значит… Имя-то он мог придумать себе любое какое угодно. Ваня его русское имя. Крестили его с ним.

Когда снова встали на ночлег, Михаил рассказывал о Ли Вее. Последний отрезок пути они провели в молчании. Сразу по приходу растопили баню. Спал Михаил крепко и долго. С утра заморосил дождь, и в доме до последнего было сумрачно.

– Погода плачет, – сказал Тимофей, даже не заглядывая в окно. Сидя на небольшой табуретке, ближе к свету, в своих допотопных очках, он чинил сапоги, в которых Михаил ходил в тайгу. – Глянь-ка, кожа-то никудышная, одного раза хватило. Вот что значит, шили зэки. – Он вопросительно глянул на гостя и снова углубился в шитьё, протягивая шилом нить сквозь слои кожи. – Приедешь аль нет в другой раз, они ещё сгодятся. А кому ещё, такой размер.

Михаил сидел напротив и смотрел в светлый проём окна. К русской печке была пристроена небольшая печурка, наподобие буржуйки, сделанная из небольшой железной бочки, на ней уже закипал чугунок.

– Ну что, может, опрокинешь стопочку, на посошок?

Михаил отрицательно покачал головой.