лИса

– Да, есть в этом что-то.

– В этом вся суть! Ты рассказал про его личность – я прислушался к музыке. Знаешь что, пойдем на улицу, а? Проводишь меня до метро, а по дороге пивасика попьем.

– Пойдем.

Мы вышли на улицу, дотопали до метро, там в ларьке взяли по пиву и еще примерно с час болтали. О работе, агентствах, беспорядках в Оше и предстоящем футболе, к которому я был в общем-то равнодушен, но ездил по выходным в Химки снимать для Конторы матчи «Динамо». В качестве, так сказать, тренировки – так как больше одного-двух кадров на ленту у меня все равно никогда не брали.

Мурад

Когда на утро я заявился в Контору, в корреспондентской никого не было. Я решил покурить на улице и, спускаясь по лестнице, встретил непосредственного. Он же, увидев меня заметно оживился:

– Сгоняй в Кадаши, посмотри, что там по ситуации, да наших смени. Скорее всего будет потасовка, Удальцов уже там, – озабоченно сказал он.

– Активный какой чувак, боевой. Если где какая заморочка или разборки с вероятностью мордобоя – Удальцов уже там. Недавно только снимал, как он с Левым фронтом портреты олигархов жег.

– Да он вообще жгет, по жизни.

– Ладно, поехал, – ответил я, развернулся и пошел вниз по лестнице на улицу.

Споры вокруг территории, окружающей храм в Кадашевской слободе, велись уже давно. И это понятно: земля там стоит больших денег и выглядит очень привлекательно для застройщиков и инвесторов. Ночью строители при поддержке чоповцев, предвидя сопротивление, попытались экстренно снести оставшиеся старинные здания вокруг церкви Вознесения. До этого формально чиновники признали строения рядовыми и дали разрешение на снос. Но в Замоскворечье оперативно подтянулись активисты «Левого фронта», «Архнадзора», «Справедливой России» да и просто неравнодушные рядовые граждане. С другой стороны, на помощь ЧОПовцам подъехали «люди в масках» и братки на «Линкольне», с черенками от лопат в качестве оружия. Вскоре появилась и милиция, но ясности в это дело она не внесла. Затем тягач подтянул экскаватор и перекрыл Большую Ордынку, создав тем самым пробку. Начались первые переругивания и потасовки. Сообщения об обострившейся ситуации быстро разлетелись по блогам, что спровоцировало прибытие новой волны активистов и журналистов. Быдловатого вида бойцы, глядя на фотографов и операторов мутными глазами и даже не пытаясь вникнуть в суть, светили мощными фонарями в объективы, мешая фотографировать происходящее. Стычка сразу же привлекла внимание столичной общественности и в народе была прозвана «Битвой при Кадашах». Мы, из Конторы, сменяя друг друга, ездили дежурить, ожидая очередного обострения конфликта. Когда я подъехал на следующий день, ЧОПовцы цепью стояли вдоль забора. А защитники исторических зданий, заняв старую колбасную фабрику, которую тоже приговорили к уничтожению, объявили о бессрочной акции протеста. Их задачей было не допустить на территорию машины и строителей с отбойными молотками. В какой-то момент ЧОПовцы грубо вытеснили весь народ с площадки, а строители все же принялись работать отбойниками. Среди тех, кто попал под раздачу, оказался даже один депутат Госдумы. За день ситуация обострялась пару раз, доходя до штурма ограды активистами. В критический момент, прижатый толпой к забору, я успешно отснял действо по обе стороны баррикад. Собственно, эта съемка не была для меня чем-то новым, но тут я познакомился с одним интересным репортером. Это был чеченец Мурад. С виду типичный моджахед, но без бороды, а с трехдневной щетиной и широкой радушной улыбкой, служащей лучшим пропуском в любое охраняемое место. Во время затишья мы с ним неожиданно разговорились на тему стрингерства:

– А я вообще, когда начал снимать для агентства, не был фотографом, – усмехнулся Мурад, механически сфотографировав каких-то людей, проходящих мимо, – такое дело, война шла, работал в Грозном, оператором на местном канале TV. Как-то раз мне позвонили британцы, предложили на них поработать. Я беру фотоаппарат, снимаю руины, скидываю им фотки, а редактор и говорит: «Вот у вас на третьем кадре дом разрушенный, вы не могли бы вернуться к нему и снять ракурсом чуть ниже и ближе к луже?». Представляешь? Вот так кадр за кадром и научили давать то, что им нужно.

– Круто, прям чистое стрингерство – вербовка и использование местных жителей. А потом?

– А потом на них и дальше работал. Сейчас фрилансер и все больше для АМИ снимаю.

– Почему? Неужели лучше, чем британцы? – удивился я.

– Деньги, – все западные агентства берут со съемки одну-три карточки максимум – ну, скажем по пятьдесят баксов. А то же АМИ может взять двадцать кадров, по четыреста рублей за штуку. Вот и прикинь. А то, что престижно, так у меня там уже большой портфель. Хватит. Да и выставки я в Европе делал про Чечню.

– Это очень интересно, я вот за копейки бомблю все подряд. На судах снимаю. Презентации всякие. Искусство современное.

– Ох, Дима, знаю я это их искусство, видел в Париже, – сочувственно посмотрел на меня Мурад, – давай-ка, друг, обменяемся лучше контактами, что-то возникнет на горизонте, и я тебе маякну.

Такова жизнь, и это давно не новость: ты можешь быть крутым фотографом и безуспешно стучаться в разные двери. А можешь просто оказаться в нужное время в нужном месте, и тебя не только возьмут к себе, но еще и сами всему научат.

Мы отдежурили в Кадашах до вечера и разъехались по домам. Если вникать в суть, то это был один из наиболее интересных конфликтов между москвичами и городской властью, уникальность которого заключалась в том, что жители города одержали какую-никакую, но победу. Люди, выстроившиеся живой цепью на подходе ко второму Кадашевскому переулку, фактически остановили собой технику и не позволили ей проехать на территорию слободы и Храма Воскресения.

Оставалось пара недель, и я уже практически сидел на чемоданах. Если, конечно, чемоданами называть мой городской рюкзачок и микро-палатку. Думая о поездке, работать становилось заметно легче и веселее. Воодушевленно убираюсь в квартире, режу салат из фруктов, а между делом стираю в машинке шмотки. Хозяйственный… как сумка. Или как мыло. В любом случае, очень нетипичное для меня свойство.

Кроме всяческих светских новостей, которыми эти две недели были основательно сдобрены, я поснимал митинг возле посольства Киргизии. Шумно, многолюдно и напряженно. Участники требовали ввода российских войск в Киргизию, чтобы остановить столкновения между этническими киргизами и узбеками. Ситуация на юге Киргизии полностью вышла из-под контроля. В руках у людей оказалось куча оружия. Это была уже не просто конфликтная ситуация, а реальная межнациональная бойня. Настоящая революция, прошедшая точку невозврата, с массой жертв и временным правительством, возглавляемым кавалером монгольского ордена Полярной звезды – Розой Отунбаевой. Женщина-президент в стране с мусульманским населением – это и правда достойно уважения. В целях предотвращения дальнейшего захвата оружия, временное правительство разрешило военным стрелять на поражение, а сотрудникам милиции – применять табельное оружие в полной мере. Но, кроме этого, Отунбаева попросила Россию прислать в Киргизию войска для подавления беспорядков. И ее привлекательность для меня мгновенно померкла. Конечно, не знаю, как поступил бы я на месте Розы Отунбаевой. Но я не на ее месте. Мне бы со своей жизнью разобраться.

Тридцатого июня, прямо с утра, я заскочил в Контору, и, предупредив, что меня весь месяц не будет, рванул оттуда на поезд до Питера, отходящий с Ленинградского вокзала. За спиной болтался рюкзак, в кармане лежала пачка сигарет, да подробный план-схема попадания в местечко с незатейливым названием Куокканиэми, что неподалеку от российско-финской границы.

Радуга

Утро выдалось солнечным и по-карельски холодным. Птицы уже проснулись и где-то в кронах деревьев устроили дикую какофонию. Я полностью разделся, свернул шмотки и вместе с высокими армейскими ботинками закинул их в свою расставленную на опушке леса микро-палатку. Затем повесил на плечо старенький Кэнон и побрел босиком по заросшему зеленой травой, мокрому от росы полю. Поначалу каждый шаг давался с трудом – земля после ночи была холодной, словно ледяной каток. Но затем ступни привыкли, и я пошел бодрее, стараясь, тем не менее, на землю ступать осторожно, чтобы не пораниться о короткие жесткие стебли травы.

– Доброе утро, – прозвучал в стороне приятный женский голос.

– Доброе утро, – ответил я, повернулся и встретился взглядом с молодой девушкой.

Стройная, чуть ниже меня ростом, она была также полностью обнажена. Не считая, разве что сандалий на босу ногу, фенечек на запястьях, да браслетов на лодыжках. Рыжие волосы спадали на плечи и слегка вздернутую сосками вверх небольшую грудь. Девушка улыбнулась.

– Катя, – представилась она.

– Дима, – ответил я.

Мы одновременно подняли правые руки и хлопнули друг друга в ладонь.

– Давно приехал? – спросила Катя.

– Сегодня утром.

– Сходим на «Круг»?

– Да, пойдем поздороваемся с народом.

Мы повернули и не спеша побрели в сторону большой поляны, расположенной за перелеском возле поля.

Катя заинтересованно посмотрела на меня:

– Ты фотограф? Хорошая камера, вижу, что боевая.

– Да, фотограф. Вернее, фотожурналист, работаю на одно московское агентство. А сейчас, ради Радуги, вроде как отпуск себе устроил.

– Ясно. Значит тебе подходит эта профессия, раз ты и на отдыхе не разлучаешься с инструментом.

Катя взглянула на мои ноги:

– Решил босиком походить, ближе к природе?

– Ага, интересно, смогу ли я прожить месяц без обуви.

– Круто. Здесь, конечно, не Индия, но, думаю, ты сможешь.

– А ты откуда?

– Тоже из Москвы.

– Я так-то не москвич, – зачем-то заметил я.

Катя засмеялась:

– Да и я отнюдь не коренная москвичка, Дефолт-сити – город приезжих.

Впереди, в нескольких сотнях метров от нас, показалась большая вытоптанная поляна. На ней люди занимались какими-то приготовлениями вокруг большого костровища. Мы не спеша подошли, пожелали всем доброго утра и присели на траву. Несколько человек варили кашу в огромном котле. Кто-то топором стругал длинные жерди, а некоторые просто сидели на траве. Знакомых лиц я не увидел, да и не мудрено: несмотря на то, что добраться не так-то просто, на Собрание Семьи Радуги в этом году приехало не менее двух-трех тысяч человек, и ожидалось еще до пяти. А трудности с дорогой, тем не менее, были. Место проведения фестиваля каждый год на общем собрании выбирается новое. В этот раз им стало озеро Куоккаярви. Дело в том, что существует несколько условий, которым должно соответствовать место встречи. Чтобы Радужным людям никто не мешал, чтобы они никому не мешали, и чтобы туда в принципе можно было дойти или доехать. Ну и конечно же природа – лес и легкодоступная питьевая вода. Малоизвестное озеро – вариант идеальный. Чтобы попасть на Куоккаярви, нужно было на собаках—электричках доехать из Питера до станции, что в поселке Куокканиэми. А поселок этот находился уже в приграничной с Финляндией зоне. Затем – пройти с десяток километров от поселка до радужной стоянки. Пешком. Так как транспортные средства в этой тусовке не приветствуются. И когда вдруг на маленькую станцию в погранзоне, обычно принимающую полтора туриста в год, внезапно свалились тысячи дредасто-хайерастых парней и девушек в ярких шмотках, с рюкзаками и маленькими детьми, пограничник, приписанный к станции, сбился с ног, собирая личные данные и выписывая временные пропуска. Хотя, трудности дороги – это тоже неотъемлемая часть фестиваля, олицетворяющего собой «возвращение домой». Возможно, в этом есть некая даосская истина. Или же просто, в своем роде, естественный отбор. Кому не очень нужно, или кто думает заглянуть из любопытства на денек – тот и не поедет. К тому же, трудности объединяют. Вероятно, именно поэтому, на Рэйнбоу царит мир и дружелюбие.