лИса

Мы рассмеялись.

– А что за агентство? – спросил я.

– Да, наверное, такое же, как у тебя. При совке было государственным, а сейчас, как и все остальное.

– С камерой приехал?

– Конечно. Только с пленочной. У меня правило такое: одна поездка – одна пленка. Это дисциплинирует, и снимки получаются совсем другими. Когда ты понимаешь, что у тебя есть всего тридцать шесть кадров, то думаешь над каждым щелчком затвора.

– Интересная позиция. А если вдруг что-то чрезвычайное, а пленка закончилась?

– Нет ничего «вдруг». Ты снимаешь, по сути, то, что у тебя уже есть в голове, ищешь в реальности свою картинку. И делаешь ее. Ловить что-то, что «вдруг выскочило», – это не относится к серьезной фотографии.

– Интересно. А ты часто на Радугу ездишь?

– Впервые. Я на каждый фестиваль езжу только по одному разу. Их слишком много, жизни не хватит. Зачем повторяться.

– Тоже верно.

– А ты почему штатным стрингером, а не в штате агентства?

– Ну наверное потому, что я не москвич, а понаехавший. На меня так легче надавить, соглашусь на любые условия. У тех, кто в штате, – хороший оклад. А сдельщина – такая штука… Стану брыкаться – перестанут работу подкидывать. А в Москве, как понимаешь, нет работы – нет денег. Нет денег – нет жилья. Потому что на съем жилья уходит большая часть моих заработков.

– Да, понимаю, конечно. Вопрос: нужна ли тебе именно Москва?

– Конечно, нужна. Все крупнейшие мировые фотоагентства имеют офисы в Москве. Это профессия. Я ничего другого не умею. Не картошку же сажать на малой родине.

– А я планирую завязать с профессией, надоело, – Вася подкинул веток в костер, вытащил кусок головни и прикурил от нее еще одну самокрутку. – Для себя хочу снимать, в удовольствие, – как-то обреченно пробормотал он, – уже профдеформация начинается, с этими агентствами. Да и на дядю работать надоело.

Смеркалось. Из-за отсутствия каких бы то ни было электроприборов и искусственного освещения, сумеречное пространство было естественным и по мере уменьшения света все более наполнялось различными лесными звуками. Затем постепенно к ним добавились отголоски тамтамов, маракасов, варганов и прочих радужных инструментов, доносящихся как от маленьких стоянок, так и от большого костра на центральной поляне.

– Сходим к кому-нибудь? – кивнул я в темноту.

– Да, семь минут посидим и пойдем, – откликнулся Вася, пристально глядя в огонь.

Через семь минут мы вместе поднялись и сквозь сумрак побрели в сторону ритмично звучащего большого костра.

На центральной поляне, вокруг костра расположился барабанный круг. Огромное количество народа с дарбуками, думбеками, там-тамами и прочими компактными барабанчиками, привезенными с собой. Часть людей извлекала медитативные звуки из алтайских комусов и якутских варганов. Все вместе это создавало безумный хаос звуков, прислушиваясь к которым, ты со временем все же улавливал и систему, и смысл, и красоту. Только мы нашли свободные пятачки травы и уселись на них, как на меня сзади кто-то навалился.

– Митяяяяй! – услышал я знакомый голос и развернувшись увидел Арсения, своего старинного знакомого. Именно он и его друг Паук когда-то давно, во время случайной встречи на Алтае, рассказали мне про Радугу.

– Я же говорил, что мы еще встретимся! – обнимая меня, радостно кричал Арсений.

– Я рад, дружище, – обнял я его, – а где твой боевой товарищ, Паук?

– Паучара, эх, он не смог, работу хорошую нашел, он же айтишник.

– Жаль.

– Да не то слово, Вавилон забирает лучших друзей.

– Значит, ты один приехал?

– Та девушка, с которой ты на кругу во время Пау-Вау разговаривал, помнишь? Я видел вас, просто подойти не смог. Вот с ней я и приехал.

– С Катей? – удивился я.

– Да, но вообще-то она не моя девушка, просто попутчица, – смутился Арсений.

– А, ну она говорила, что к Куокканиэми вас набралось с полсотни человек. Весело ж вам было через лес идти. Так ты и Лису знаешь?

– Лису? – Арсений тупо уставился на меня, – ну, я ж тебе говорю, что мы вместе приехали.

– Да, я понял, так она сейчас здесь?

– Не, не видел, наверное, отдыхает. Завтра у нее семинар будет, пойдешь?

– Конечно, пойду, интересно. Это же первый ее проект, наверное. Кстати, – я подался ближе к Арсению, – между нами… Катя, вот, сказала, что в каком-то офисе работает, ты не в курсе?

– Катя? – Арсений вновь впал в легкий ступор, но все же быстро где-то в своей накуренной памяти нашел нужный ответ, – да, конечно, она же подрабатывает дизайнером интерьеров, даже курсы какие-то заканчивала.

Несмотря на то, что они сестры, мне все равно стало легче от того, что Катя дизайнер, а не фотожурналист, как Лиса. «Ну хотя бы Катю не обидел… Какой же я все-таки дурак», – подумал я.

– А Лиса клевая, Мить, поверь мне, абсолютно безумная девчонка, – задумчиво произнес Арсений, – у вас с ней похожие интересы, и, мне кажется, вы стоите друг друга.

– Верю, всю жизнь мечтал именно о безумной девчонке. По-хорошему, конечно.

– Затянет, Мить, осторожно. По-хорошему так, и затянет.

– Не боюсь. Я даже тебя больше боюсь. До сих пор помню, как вы с Пауком конопляной кашей меня на Алтае накормили.

Арсений в истерическом смехе откинулся на спину.

– Ладно, Митяня, кто былое вспомнит… Живем здесь и сейчас, помни об этом. Здесь и Сейчас.

Кто-то подсунул мне в руки красивую резную дарбуку, и я, хоть и не умел играть на ней, но все же, постукивая в такт со всеми, через несколько минут магическим образом тоже умудрился пролезть в общий ритм тусовки и зависнуть там до четырех утра в трансово-медитативном полусне наяву.

Химия

Утро на Радуге наступает поздно, примерно в полдень. Но все равно в любое время дня и ночи все желают друг другу Доброго утра. Потому что никто точно не знает, когда именно проснулся тот или иной человек и проснулся ли он вообще. Конечно, для тех, кто по неопытности устроил жилище под открытым небом, утро наступает раньше – не позже восьми-девяти утра. К этому времени их палатки нагреваются до такой температуры, что лежать в них порой уже даже опасно. Мы же на опушке леса – под сосновой защитой. Засыпаем и просыпаемся, когда пожелаем. Народ готовит завтрак: некоторые у своего костра, а группа вызвавшихся с вечера добровольцев – на общей кухне. Никто никого ни к чему не принуждает. Все делается с энтузиазмом и на добровольной основе. Я не умею готовить, да и вообще мало ем, но с удовольствием хожу за дровами. И это всех вполне устраивает. Чистый отдых. Мобильник на дне рюкзака. Работа и связанные с ней заботы постепенно улетучиваются в астрал. Перед общим завтраком проходит медитация и утренний Пау-Вау. Но я ни разу там так и не побывал, потому что вылезал из своей палатки неизменно в полдень. Ну, когда еще отоспишься в Москве с побегушками в агентстве. Новости с Пау-Вау мне обычно в сжатом виде пересказывали первые встреченные знакомые. Новости включают в себя: обычные телеги (рыбаки здесь поставили сети, купайтесь осторожно). Обсуждение жизни в лагере (говно, фотографы). Сообщения о грядущих музыкальных тусовках и семинарах (на маленькой поляне Лиса в шесть вечера будет рассказывать, как она с камерой колесила по Юго-Восточной Азии на стодвадцатипятикубовом тайском скутере. А на центральном костровище вернувшиеся из Индии чуваки будут обучать холотропному дыханию, а после этого – ходить босиком по углям). Ну, и просто восклицания: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

Ах, да, Лиса сегодня вечером. Я весь в нетерпении, жду этого, будто мы уже тысячу лет знакомы. Второй день хожу с камерой, словно прокаженный, но благодаря агентским навыкам мой Кэнон практически никто не замечает, он словно часть меня. Я и сам про него, бывает, забываю, – болтается себе на плече. Вспоминаю лишь тогда, когда чувствую легкость и понимаю, что оставил его в палатке.

К шести часам на маленькой поляне собралось человек тридцать. Она сидела посередине, разложив на пеньке бумажные фотографии формата А4. Сходство с Катей было поразительным. Разной была разве что внешняя атрибутика: отсутствие фенечек, цветная ленточка, вплетенная в длинную прядь рыжих волос и одна раста-косичка. Я подошел и уселся рядом.

– Привет, Лиса!

Она подняла голову и недоверчиво посмотрела на меня: