Кое-что особенное

– В сказку, – ответил он, обернулся через плечо и улыбнулся, сверкнув зубами. – Не пытайтесь меня напугать, Уна. Я вовсе не жалею о своем выборе.

Пора домой

8.1.

До реки добрались быстро: как я и предполагала, дорога оказалась легкой, Та Сторона оставалась спокойной, ничто не преградило нам путь. Искать больше было некого, потому шли напрямик, не задерживаясь. Даже Евгений не давал воли своей любознательности и не отвлекался на местные диковинки. Все его внимание было сосредоточено на Ларсе, которого он так и вел за собой до реки.

Еще не начало смеркаться, когда вернулись к лодке – она ждала на берегу, в том месте, где мы ее оставили, и вокруг было так тихо, что не верилось, будто все наши злоключения произошли наяву. Евгений сел на весла. Греб он споро, так что, хоть к ужину и опоздали, мы успели аккурат к вечернему чаепитию. Все, кто был в гостинице, вышли навстречу.

– Уна, милая! Наконец-то вы вернулись, я чуть с ума не сошла! – воскликнула Ханна, бросаясь меня обнимать. – Четверо суток, подумать только! Мы уже не знали, куда бежать… Ларс? Дорогой, что с вами?

– Несчастный случай, – уклончиво ответила я. – Ему нужен покой. Евгений, вас не затруднит отвести Ларса в номер? Я пришлю горничную позаботиться о нем.

Евгений ответил, что лично уложит больного в постель и побудет с ним до прихода врача. Ханна окинула его сочувствующим взглядом и возразила, что ему самому не помешал бы отдых, но тот и слушать не стал.

Я отправила Фредерика за врачом и сиделкой, и перед уходом он сообщил, что на имя каждого из нас пришла корреспонденция, которую он оставил в моем кабинете. Решив, что это далеко не самое важное дело сейчас, я велела подать нам ужин и отправилась приводить себя в порядок.

Вильхельм Крогг, старейший врач маленькой местной клиники, прибыл незамедлительно, вместе с Фредериком и сиделкой. Пациент не мог сам рассказать о случившемся, потому мне пришлось взять на себя обязанности его временного опекуна.

Полный, грузный пожилой доктор медленно поднялся на второй этаж, мельком взглянул на Ларса, лежавшего на кровати без движения, промокнул широкий лоб, который казался еще больше из-за залысины, и неторопливо начал разбирать свой саквояж.

Наблюдая, как его толстые короткие пальцы с неожиданной ловкостью перебирают хитрые медицинские инструменты, я описала тот несчастный случай и, как сумела, ответила на его вопросы. На то, как он осматривает пациента, я смотреть не стала, дожидалась в гостиной. Закончив, врач перепоручил несчастного сиделке, а сам расположился в кресле у камина.

– Вряд ли медицина способна помочь в данном случае, – раскурив трубку, заявил господин Крогг. – Как вам известно, я повидал немало увечий и травм, полученных на Той Стороне, и могу судить объективно, полагаясь на достаточный опыт.

– Скажите хотя бы, что с ним. Он придет в себя?

– Зависит от устойчивости его рассудка. Сейчас он пребывает в глубоком ступоре, вывести из которого, к сожалению, невозможно. Все, что сегодня требуется нашему пациенту – покой и постоянный уход. Я готов принять его у себя в клинике, если вы не сумеете обеспечить всем необходимым…

– Я бы хотела, чтобы он остался здесь. Думаю, в привычной обстановке ему будет лучше, нежели в больничной палате.

– Как пожелаете. Я оставлю Эву сиделкой, а после ее сменит другая сестра милосердия, вряд ли ваши горничные смогут… эмм… проделать необходимые манипуляции. Но вы, надеюсь, понимаете, что господин Ларс не простой посетитель, и кому-то следует известить его ведомство о случившемся?

Когда я заявила, что возьмусь и за это, он удовлетворенно кивнул и продолжил. Сказал, что причиной состояния ревизора могла быть внутренняя травма мозга, потому что внешних повреждений он не нашел. Тогда его будут лечить от контузии, если выживет, конечно. Или он впал в оцепенение от психического потрясения, увидев нечто, чего его разум не смог выдержать.

– Травматический невроз, такое случается у солдат, побывавших в бою, или у жертв катастроф, – пояснил господин Крогг. – В этом случае его придется перевозить в лечебницу для душевнобольных, в Сёлванде нет возможности для лечения расстройств психики.

– Это исключено. Ларс не покинет город, тем более в таком состоянии.

– Он может быть опасен для себя и окружающих, Уна, – со вздохом произнес он. – Вы не должны рисковать собой из чувства вины.

– Благодарю за заботу, но дело вовсе не в этом. Я действительно волнуюсь и хочу ему помочь. Тем более что… – я прикусила язык. Братец Ларс. О том, что у нас гораздо больше общего, чем казалось на первый взгляд, не стоило говорить даже врачу. – Лучше скажите, не потерял ли он зрение. Он вроде бы смотрит куда-то, но ни на что не реагирует.

Господин Крогг обнадежил меня, сказав, что уцелевший глаз наверняка здоров. Со вторым пока неясно, но Ларс точно не ослеп.

– Как я и говорил, физически ваш друг почти не пострадал. Постельный режим и хорошее питание – пока это все, что ему нужно. Я буду навещать его, если что-то изменится – посылайте за мной немедля.

Он докурил, тщательно выбил трубку, поднялся, опираясь на спинку кресла, и направился к выходу. Присоединиться к нам за ужином отказался, сказав в свое оправдание, что время уже позднее, а его ждут дома. Я проводила господина Крогга и вернулась к столу.

– Не томите – что с нашим ревизором? – спросил Эмиль, едва я успела присесть. – Евгений любезно рассказал нам о произошедшем, но, сдается мне, о многом умолчал.

Никто не расходился: постояльцы пили вино, слуги выглядывали из коридора, с любопытством прислушиваясь к разговору. Я решила на этот раз не отчитывать их за нарушение приличий: вряд ли кто-то на их месте удержался бы.

– Господин Фогг, мы все волнуемся за нашего дорогого Ларса, но дайте же Уне хотя бы отдышаться! – возразила Ханна, с укором глядя на него бархатными глазами. – Милая, поешьте немного, вы так устали, бедняжка. Как вы только выдержали весь этот кошмар, я боюсь даже вообразить его!

Я благодарно улыбнулась ей и принялась за суп – есть хотелось невыносимо. Наскоро проглотив всю порцию, я пересказала слова врача, сперва пропустив предположение о возможном безумии Ларса. Но оба собеседника выражали столь искреннее сочувствие, что я решилась признаться и в этом: в конце концов, им тоже придется терпеть такое соседство. К счастью, они всецело поддержали мое решение.

– Неужели вы думали, что мы способны вышвырнуть Ларса за порог, да еще после того, как он пожертвовал собой ради спасения его превосходительства и девочки? – укоряла меня Ханна. – Я готова сделать для него все, что в моих силах, и уверена, что господин Фогг тоже не откажет в помощи.

– Разумеется! В свое время мне приходилось сталкиваться с солдатами, пострадавшими от этого недуга, думаю, я смогу быть полезен, – заявил Эмиль. – Ларс должен оставаться здесь, это не обсуждается.

Им явно хотелось продолжить беседу, но я чувствовала себя такой усталой, что еще немного – и задремала бы прямо за столом. Евгений тоже еле сдерживал зевоту. Горячий ужин и вино разморили его.

Извинившись, я простилась со всеми до завтрашнего утра и поднялась, пожелав доброй ночи. Евгений вызвался меня проводить, я смутилась и хотела отказаться – был не самый удачный момент для того, чтобы намекать на наши отношения. Но вспомнила о письмах, которые Фредерик отнес в мой кабинет.

– Не представляю, кто мне мог написать, – рассуждал Евгений, пока мы шли ко мне. – Конечно, у меня в столице были знакомые, даже приятели, но ведь я даже адреса никому не оставил…

“А как насчет приятельниц? – подумала я, ощутив внезапный укол ревности. – Наверняка у него были подружки, на аскета не похож. Почему бы одной из них вдруг по нему не заскучать?”

Но опасения оказались напрасны. На письмах и телеграммах отправителем значился Третий особый отдел Департамента государственной полиции – тот самый, где Ларс состоял на службе, а сам Евгений подрядился внештатным фотографом.

– У вас есть телеграф? – спросил он удивленно, вертя в руках листок.

– Нет, но телеграммы из Нодеборга доставляют гораздо быстрее, чем почту из столицы. Могу я полюбопытствовать, что в ней? Если это не государственная тайна, конечно.

Евгений пробежал глазами несколько строчек. Лицо его приняло совершенно растерянное выражение.

– Мне, кажется, присвоили звание, или взяли в штат, я не особенно в этом разбираюсь. И просят срочно доложить обстановку. Видимо, потому что Ларс в назначенный день не вышел на связь, – он посмотрел на меня вопросительно. – Это что же, я теперь агент полиции? Ерунда какая-то получается!

– У вас есть какие-то предубеждения в отношении полицейской службы? – усмехнулась я и поспешно добавила: – В любом случае, вам нужно немедленно ехать в Нодеборг и телеграфировать в ответ! А пока прочтите письма, наверняка в них все подробно объясняется.

Вместо того чтобы распечатать конверт, он бросил телеграмму обратно на стол и развернулся ко мне. Мы стояли совсем рядом, и теперь оказались лицом к лицу. Он смотрел на меня, чуть прищурившись, и я не выдержала, опустила ресницы.

– Подождет, – произнес он вкрадчиво. – Вы обещали мне разговор, Уна.

– Он будет долгим, а я устала, – его близость волновала, смущала и путала мысли, но мне вовсе не хотелось отдалиться. – Завтра в нашем распоряжении будет весь вечер. Разумеется, после вашего возвращения из Нодеборга.

– Я не собираюсь утомлять вас. Собственно, поговорить я хотел только об одном, но… – он коснулся моего подбородка, провел кончиками пальцев по щеке, обрисовал контур губ, заставив непроизвольно их приоткрыть. – Вы правы. Сейчас это лишнее.

Подняв глаза, я увидела его лицо совсем рядом, и в следующее мгновение он поцеловал меня. Томительно медленно, нежно, словно дразня. Запустил пальцы в волосы на затылке, перебирая пряди, и я подалась навстречу, отвечая на поцелуй беззастенчиво и жадно, не сдерживая себя больше.

Мы прошли долгий и трудный путь, а впереди ждали разочарования, потери, тяжелый груз долга и ответственности. Но это время, лишь несколько часов до рассвета, пусть будет только для нас. Пока мы еще важны друг для друга. Пока еще есть надежда на счастье и любовь, что не угаснет до конца наших дней.

8.2.

Как странно и непривычно было проснуться в его объятьях. Ощутить щекой дыхание, равномерное и спокойное. Открыв глаза, увидеть его лицо близко-близко: длинные ресницы, чуть дрогнувшие во сне, легкую улыбку на губах, едва заметную щетину, проступившую на скулах и подбородке.

Я не жила затворницей, всякое бывало, но никогда еще никто не засыпал в моей кровати, под одним одеялом, прижимая меня к себе. Пытаясь понять, как так вышло, что этому мужчине удалось с легкостью войти в мой дом и в мою жизнь, я вдруг осознала, что раздета, волосы наверняка растрепались, а лицо сонное, помятое – в таком виде нельзя показываться никому.