Пашня. Альманах. Выпуск 3

Александр Чернавский

Нужный череп

Городской милиционер третьего разряда Седьмого блока Пармилей стоял на коленях и стирал тряпкой очередную загадку со стены общественного сортира. Сортир располагался в самом центре города А, поэтому был большой, на триста мужских душ, и постоянно страдал от перенаселения.

Именно в общественных сортирах все жители соревновались за выход из города в добровольном порядке. Загадки на стенах писали многие, но никто не знал ответов, поэтому вместо них писали новые загадки. Ходили слухи, что за отгаданные загадки из города могли выпустить.

«Паркуют, суки, – в очередной раз подумалось Пармилею. – Паркуют, а я выштывыриваю и вытираю».

Пармилей давно вошел в возраст не-умирания, роста был выше среднего, телосложение имел широкое и рыхлое, сказывалась малоподвижная служба в сортире на протяжении уже четырех тысяч пятисот шестидесяти четырех дней. Его голова плотно врастала в гладкие, округлые плечи, лишь слегка выдаваясь вперед бледным и вялым подбородком, что придавало всей фигуре вид виноватый и слегка пришибленный сверху. Взгляд темных, когда-то вполне живых и ярких глаз обычно был устремлен вниз, ближе к носкам сапог, поскольку Пармилей давно понял: так оно безопасней. Чем ниже он опускал взгляд, тем реже его замечало начальство. Голову венчал уставной лаковый венчик жидких и редких темных волос, форменная пилотка норовила съехать набок. Форма на Пармилее сидела плохо, постоянно сползала, как будто торопилась оказаться на хорошо знакомом диване в подсобке.

– Сложно! – окрик со стороны Главного прохода застал Пармилея на середине полустертой загадки возле третьего левого ряда писсуаров.

– Есть сложно! – отчеканил и привстал в строевую позицию Пармилей.

– Ну, Пармилей? Сколько еще это будет продолжаться? – вопрос начальника Седьмого милицейского Блока Стаха, сморщенного жизнью и службой, с пустыми белесыми глазами и упрямым взглядом, не сулил Пармилею ничего, кроме скорого горя и ночи на вахт-вахте.

– Так ведь опять паркуют, я же докладывал, товарищ Стах.

– Знаю, что докладывал, но ведь и ты здесь не боржчхиб-хиб должен!

– Так есть, товарищ Стах, не боржч.

– Нах даишь? Когда крыст пажманишь и жестуешь?

– Думаю, послезавтра. Никак не могу пажнать их похместом.

– Ты… Ты вообще знаешь, чем мы здесь занимаемся? – сморщенное лицо Стаха постепенно стало наливаться кровью и даже слегка разгладилось.

– Так есть, товарищ Стах. Сортиры загадываем, – Пармилей на всякий случай стал по стойке «сложно».

– А зачем мы их загадываем, Пармилей, твою в шкаф? – Стал подошел вплотную и теперь нависал над невысоким Пармилеем.

– Чтобы никто не отгадал. И не вышел, – голос Пармилея упал почти до шепота.

– Праааильно, твою в швабру. И как же тогда мы можем не крыст и не жестовать?

Никак есть, товарищ Стах, должны жестовать.

– Пойдем смотреть тогда, огрызок. И не дай тебе узурпатор… – Стах при помощи правого кулака осенил себя тройным Знаменем и двинулся за Пармилеем.

Пармилей и Стах прошли через сортир в подсобку. Пахло. Сильно пахло мелом, портянками, швабрами, крыстами и Пармилеем. Кроме дивана, в подсобке имелись складная койка, сейф и куча веников, швабр, тряпок и прочего казенного снаряжения для чистки сортира.

Стах огляделся.

– Гадость какая. Где у тебя здесь ничего?

– Так ведь не положено. – робко возразил Пармилей.

– Что? Тебе масть показать? – Стах потянулся к кобуре.

– Так ведь без разводящего и каражульного… – протянул Пармилей.

– Я же тебя здесь и утоплю, гнида безвкусная! – заорал Стах и расстегнул кобуру.

Пармилей молча двинулся к сейфу. Он отомкнул дверцу и встал рядом. Стах подошел ближе. Внутри сейфа было пусто. Только небольшие комочки пыли жались к темным ржавым углам.

– Ну, допустим. Никто не видел? – спросил Стах.

– Так есть, никто, – вытянулся Пармилей.

– Смотри. Если что – трибунал и на выход. На все пять сторон света. Но только череп будет твой.

– Так есть. Ничего есть. Клянусь узурпатором, – Пармилей тянулся как мог и преданно смотрел в глаза Стаху.

– Гладь, Пармилей, гладь. Прогладишь – рынду тебе в голову и перо в печень от себя лично обещаю.

Стах осенил себя одинарным Знаменеми, прикрыв нос рукой, выбежал из сортира.

Пармилей вслушался в удаляющиеся звуки. Стоял он смирно, но внутри его полного тела перекатывались волны. Ненависти и жалости к самому себе. Переждав этот внезапный и горячий прилив, слегка успокоив сердечный глухой стук, он быстро вернулся в подсобку. Под его складной койкой стояла мятая белая картонная коробка, которую он аккуратно поставил на край старой и облезлой тумбочки.

Пармилей бережно достал из коробки женский лакированный череп. Дрожащие белые пальцы любовно ощупали хорошо знакомые изгибы кости. Это было главное богатство Пармилея уже четыре тысячи пятьсот шестьдесят пять дней. Это был тот самый, НУЖНЫЙ череп, который мог позволить ему выйти из города: череп его матери. Без нужного черепа никто не мог покинуть пределов А, охрана стояла по периметру через каждые 1-зон метров. Но с таким черепом – он мог выйти через главные ворота на Стеклянный тракт и не возвращаться.

Оставалось одно, самое сложное – сочинить ответ на загадку, но обязательно про пустоту. Только это давало право показать череп на выходе из города и уйти не оглядываясь. Пармилей знал Закон о Путешественниках, и знал, что пока так никто и не смог придумать правильные слова о пустоте. Но уже много лет он не оставлял попыток и часто обсуждал с посетителями сортира новые слова, которые казались ему подходящими. Он очень хотел быть путешественником, а для этого требовалось написать нужные слова на стенах этого сортира и дойти до ворот.

Пармилей убрал череп в коробку, поставил ее под кровать и двинулся в общий зал. Начиналась новая дневная смена.

Мария Штаут

Время без мобильных телефонов

Заметки из Атлантики

Сейчас уже сложно представить себе время без мобильных телефонов (тогда они только появлялись у немногих знакомых, которые сразу, понятное дело, приобретали статус), интернета, ноутбуков. Доступны нам были записи вручную, телефонные звонки в оговоренное время близким, письма через общий электронный ящик. Полтора месяца в Атлантическом океане.

Академия наук к этому времени существовала в интересной нищете. Интересной, потому что детали той нищеты можно описывать дня три, они не пугающие, скорее какие-то нелепые: пока не столкнешься, просто невозможно поверить. Но наша история не про устройство больших бюрократических систем, история будет про рыб, океанические течения, радуги над волнами.

Деньги на топливо, команду и научный персонал собрали несколько иностранных компаний – для того, чтобы опустится на дно в районе затонувшего «Титаника», поднять, что возможно, и выставить в нескольких музеях. Помимо историков, интересовавшихся непосредственно артефактами, среди иностранцев были повара и парочка водолазов, болтавшихся без дела. Компания попыталась не заплатить водолазам, но договор был прописан достаточно детально, и сэкономить таким образом не получилось.

На полигоне над «Титаником» поднимали со дна все, что удавалось, вплоть до кусочков угля из корабельной топки. Достали очень много сантехники, чемоданов с одеждой, а еще саквояжи, ботинки, вазы. После нескольких погружений сложилась основа будущей коллекции артефактов, и организаторы решили провести мини-выставку в одной из лабораторных кают корабля. Качка никуда не исчезла, поэтому экспонаты пришлось привязывать, закреплять на поролоновых подушечках, охранять это все добро зорким глазом. Мелочей поднимали с глубин сравнительно мало, их сложно и искать, и захватывать манипуляторами глубоководных аппаратов. В небольших флаконах плескались жидкости: остатки духов. Цвет трудно было разглядеть сквозь мутноватое, темное, толстое стекло, но, видимо, благодаря такому стеклу пузырьки не разбились во время крушения. Флаконы напоминали баллончики, в каких сейчас продают газировку, но, конечно, отличались друг от друга и по форме, и по объему сохранившейся жидкости.

Егор глянул свысока на лотки с музейным будущим и подмигнул Алисе:

– Как тебе духи? Вижу, глазки горят…

Алису было легко шокировать неожиданной наглостью. Но Егору еще и удалось за прошедшие пару недель напрячь ее своим присутствием. Поэтому теперь Алиса просто опешила.

Я делила каюту с Алисой. Комнатка вмещала всю нашу жизнь: столы для каждого обитателя, полки, ящички, лесенки к кроватям, невероятные лампы, сейчас это выглядит как что-то про стиль семидесятых. Ножки мебели и все, что можно прикрутить к полу, было прикручено. В похожих каютах большего размера располагались лаборатории, тоже с прикрученной мебелью, раковинами, оборудованием. Вытяжки, сейсмографы, щитки с переключателями электричества крепились к стенам. Бинокуляры и небольшая техника жили на привязи, с некоторой возможностью поворота и перемещения. Бортовые журналы, определители, вообще все, что можно было привязать, привязывалось веревками. Во время качки все эти предметы плавно ездили вдоль стола, как конькобежцы.