Пашня. Альманах. Выпуск 3

Больше мы с ней не говорили никогда. Но это было и не нужно – она стала моим попутчиком ровно на тот отрезок жизни, на который требовалось. Пусть он и был длиной всего в пару минут.

Я нашел свое светлое пятно. Случайно. Ночью, когда без цели смотрел в окно. Черное небо, утопившее в себе бесчисленные осколки спутников и других символов ушедшего мира, которые теперь просто плыли без цели во мраке и времени. Серая бесплодная земля, за которую еще цеплялись безумные оптимисты-ученые. И полная луна. Без контекста. Просто яркая и светлая.

Недели бездействия ушли в прошлое, как и долги по заказам.

3

Луна стала моим оправданием. И моим очищением. Она светила мне, несмотря ни на что. Принимала то, что мне приходилось делать. Принимала меня.

До заданий успокаивала, после – поддерживала.

Значение и важность ее росли, как раковая опухоль. Теперь, даже если я не видел ее на небе, я знал – она во мне. Со мной и для меня. Этот маленький недоступный диск на черном небе сглаживал все углы, высветлял самые мрачные минуты. Ровный и чистый. В какой-то момент в голову даже пришло слово «непогрешимый», но оно не подходило, это было слово из прошлого мира, мира, которого у нас нет и больше никогда не будет.

Я был почти счастлив.

Мне было почти хорошо.

Ни с одной женщиной, ни в одном стакане выпитого я после не находил такого же удовлетворения и покоя, который дарила мне моя молчаливая спутница. Как я, она была во тьме. Но оставалась чистой. Мой идеал.

Я был почти влюблен!

Старики говорили, что в прошлом мире на таких нотах люди любили заканчивать истории. Тем людям хотелось верить в счастливый конец, это помогало им жить. В нашем же мире это было роскошью. И, позволив себе подобное, я будто открыл двери в прошлое, где можно было спать глубоко и безмятежно, где еда имелась на каждом столе, где людей жило так много, что иногда они собирались на своих машинах вдоль улиц и не могли разъехаться часами.

Но кто смотрит назад, может не заметить обрыв впереди.

В этом мире, в мире настоящем, за все была плата, особенно за то, чтобы об этом самом мире не думать. И платить приходилось тем, что только у всех и оставалось: собой.

Глупо сейчас будет сказать, что я этого не понимал. Всегда понимал. Но я упивался бледным мягким лунным светом. И гнал от себя мысль о скорой расплате, как крепко выпивающий пытается не думать о неизбежном тяжелом похмелье.

В тот день я разговорился с соседом по комнате.

Мы все мало разговаривали – было особо не о чем, да и незачем. Но тут как-то мы столкнулись взглядами.

– Я думаю, нам врут, – сказал он. Его голос слегка подрагивал. Он чистил карабин, про который только глухой не знал, что это «семейная реликвия». – Я думаю, нас всех тут положат, когда мы больше будем не нужны.

– Мой отец жив до сих пор, – заметил я. – Он тоже был в Корпусе.

– Ты не знаешь, почему, – голос соседа не поменялся, но движения рук стали резче, четче, как будто кто-то нажал внутри него на кнопку ускорения. – Может, сбежал или еще что. Так он тебе и рассказал правду!

Я пожал плечами.

– Кураторы тоже когда-то проходили через Корпус.

– Так раньше было. Сейчас нас опять слишком много. – Сосед щелкнул затвором. – Опять слишком много.

Я поднял глаза к окну почти машинально. Еще только сгущались сумерки, но бледная лунная половинка уже проглядывал сквозь облака.

– Ты часто туда смотришь. – сказал вдруг сосед. – Я заметил. Я все замечаю! Нравится луна?

Я криво улыбнулся, вопрос меня и смутил, и разозлил. Какое ему было дело?

– А ты знал, что лунная пыль пахнет порохом? – вдруг спросил он.

Меня словно окатило холодной водой.

– Что?

– Это факт, – сосед закончил с карабином и поводил им перед моим носом. – Пахнет, как оружие. Это я в книге про экспедиции на Луну прочел, из старой библиотеки. Смешно, что люди тогда изучали такие вещи, да?

– Не смешно, – мой голос подвел меня, получился шепот. – Она не может так пахнуть!

– Да говорю тебе, так в книжке было написано! – нахмурился сосед. – Чего им, прошлым, врать-то?

Я не смог больше с ним говорить. Я вообще больше не смог ни с кем говорить много недель. Я снова лежал на матрасе. Отвернувшись от вероломного диска, виновато глядевшего в окно. Глядевшего сквозь слой грязи, пахнущей, как наш подыхающий мир. Мне казалось, что меня обманули. Предали.

Каждую ночь я отчаянно надеялся не проснуться следующим утром. Покончить с собой было еще большей бессмыслицей, чем жить, поэтому я просто лежал и надеялся. Это было бы так уместно: история идиота, закончившаяся полным растворением во тьме и грязи.

Это было бы очень современно.

4

Я проснулся, когда мне исполнилось тридцать пять. Во сне я делал только то, что велели. Просто делал, не анализируя, не обращая внимания на собственные мысли. Один замкнутый сам в себе и длинный, очень длинный, сонный день. И если думать о прошедшем, как о сутках, то моя жена появилась около пяти пополудни.

Мы не любили друг друга. Однажды она просто пришла и осталась.

Молча, особо не тревожа мой сон. Поэтому мы просто жили.

Детей не было. Ни я, ни тем более она на этом не настаивали. Ребенок, который придет только для того, чтобы тоже стать грязным. Думаю, мы оба не хотели этого.

К тому моменту, как я проснулся в тридцать пять, я успел стать Куратором в училище, которое окончил сам много лет назад. Детей там было мало – всего двенадцать. Зря сосед переживал, подумал я.

Дети были совсем не такими, как я и мои одноклассники. Никто уже не грезил оружием и не обсуждал в священном трепете предстоящий Экзамен. Они были покорными и тихими, шли за мной, как стадо за пастухом, ведущим его на убой.

Я проснулся, когда ко мне подошел один из учеников.

– Вы на нас так смотрите, вам нас жалко?

Жалость. Слово из прошлого всколыхнуло туман, который обволакивал меня так долго. Я смотрел на мальчика, в его большие глаза, и сначала увидел в них только пустоту. Но постепенно, по мере того, как вглядывался, увидел и другое. Знакомый мягкий свет.

– Забудь это слово. – вырвалось у меня. Вышло так грубо, что на лице мальчика появилось недоумение. Но он справился с ним.

– Мне кажется, в этом-то и беда. Я бы делал по-другому.

– Что по-другому? – спросил я.

– Я бы не убивал, – прямо и честно сказал мальчик. – Я бы жалел.

– И сдох бы первым! – заорали моим голосом мои одноклассники. – Жалость – путь в могилу. Забудь эту глупость, – одноклассников поддержали сослуживцы из Корпуса.